Неистовые. Из огня да в полымя

Глава 73 Стефания

Стефания

Последние несколько часов были невыносимо долгими. Я мысленно подгоняла вяло плывущий в облаках самолёт, злилась на нерасторопных пассажиров, а потом на неторопливого и чересчур осторожного водителя, везущего нас в клинику. Я спешила, как за ускользающей мечтой, как будто каждая минута промедления могла стать точкой невозврата.

А сейчас, внезапно оробев, я застываю перед дверью палаты и оглядываюсь на Реми, о котором почти забыла. Но он улыбается и отступает назад, выставив вперёд ладони.

— О, нет, я там точно лишний. Всё, Стефани, теперь сама.

Я киваю и с замиранием сердца стучу в дверь, но Реми что-то бормочет на немецком (наверняка неприличное) и, потянув на себя дверную ручку, подталкивает меня внутрь.

— Давай-давай, девочка.

На неверных ногах я пересекаю небольшой предбанник и останавливаюсь у входа в просторную и очень светлую комнату. Отстранённо отмечаю огромное, во всю стену, окно и знакомых мне людей, но всё это неважно, потому прямо сейчас для меня только один человек имеет значение.

Генка.

Сминая пальцами ткань пижамных брюк, он крутит головой, будто прислушивается, а моё сердце болезненно сжимается. Невыносимо видеть его настолько растерянным. Генкино лицо наполовину скрыто за белыми бинтами, и мне почти физически больно на это смотреть и думать о том, что приходится испытывать ему. И всё же я чувствую облегчение, ведь главное, что Генка жив, а с остальным мы обязательно справимся.

Ощутив внезапную слабость от нахлынувших противоречивых эмоций, я опираюсь на стену. Непролитые слёзы режут глаза, но сейчас не время плакать. Надо что-то сказать, чтобы обозначить для Генки своё присутствие, но все слова куда-то потерялись. А мой вскипевший от волнения мозг с большим опозданием обрабатывает увиденное и выдаёт подсказки и догадки.

И тот факт, что я не поздоровалась с Дианой и Женькой беспокоит меня куда меньше, чем то, что они всё знали и скрыли от меня.

— Стефания? — Генка первым разрывает молчаливую паузу.

Он спрашивает непривычно тихо и недоверчиво, а Женя обнимает его за плечи, как будто защищая. От меня?..

Я глубоко вдыхаю… горько осознавать, что я так долго была в неведении в то время, когда должна была находиться рядом с Генкой.

— Это я, — признаюсь на выдохе и делаю шаг к нему. — А ты меня обманул. П-почему, Гена?

Он снова ощупывает пальцами рыжеватую щетину на подбородке и кротко бормочет:

— А… ну, я думал, что ты поверишь.

Женька хрюкает от такой непосредственности и приводит убойный аргумент:

— Стеш, так это ж во благо. К тому же он не обманывал тебя, а просто сказал не всю правду, а это совсем не одно и то же. Скажи, Геныч?

Генка не отвечает и опускает голову и плечи, словно закрываясь от меня. Почему?

Не хочет, чтобы я была здесь? Это ранит, но я всё равно подхожу ближе. Женька раскрылился над своим другом и таращится на меня так выразительно, будто пытается телепатировать какое-то предостережение. Я не понимаю и откровенно теряюсь — чего он опасается? Но Диана бесцеремонно дёргает его за ворот рубашки и увлекает к выходу, оставляя нас с Генкой наедине.

Генка не может этого видеть, но наверняка слышит и понимает. И сильно нервничает. Я вижу, как сжимаются в кулаки его руки, как гуляют скулы, а на шее блестят капельки пота. Наверное, ему очень страшно в темноте, и мне так хочется обнять его и успокоить. Защитить моего сильного, отважного и самого лучшего мужчину.

— Прости, — роняет он, не поднимая головы.

Он не поясняет, за что я должна его простить, а я и не спрашиваю. Присаживаюсь на корточки у его ног и кладу голову ему на колени. Чувствую, как подрагивают его мышцы, как осторожно и несмело он касается моих волос, слышу, как тяжело он дышит. Даже самые надёжные танки иногда выходят из строя. И тогда им требуются забота и отдых. Слёзы душат, но я не позволяю им пролиться.

— И ты п-прости меня… за то, что я так долго к тебе добиралась, — голос всё же меня подводит.

— Ты плачешь? — Генка спрашивает настороженно, но тут же с насмешкой: — Жалко меня?

— Нет… себя жалко. Я так исп-пугалась, что не стану Цветаевой. Боялась, ты передумал и п-поэтому не прилетел.

— А теперь не боишься? — он смеётся. Обожаю, когда он смеётся.

— Боюсь, конечно, — подыгрываю обиженным тоном. Хотя не так уж я и играю — я правда боюсь, что он меня оттолкнёт. — Мне к-кажется, что ты не очень мне рад. Но я не п-плачу.

— И правда не плачешь, — его тёплые, слегка шершавые пальцы легко касаются моего лица, гладят по скулам, осторожно ощупывают, будто вспоминают.

И я ловлю эти пальцы губами, прижимаю их к своему лицу, трусь о них щекой.

— Я хочу быть с тобой, Генка… в болезни и в здравии, разве ты не п-понимаешь?

— Понимаю... — потерянно бормочет он и пытается отнять руку, но я не отпускаю. — Хотя… не очень. Я рад тебе, то есть... чёрт, я не знаю. Как видишь, жених из меня сейчас совсем никакущий, — свободной забинтованной рукой он снова касается своей щетины.

— Выглядишь очень брутальным, — перебиваю я, ничуть не покривив душой.

— Могу себе представить, — хмыкает он, — особенно в этой идиотской пижаме.

— Неправда, она очень симпатичная, замечательного зелёного цвета. Ты в ней на медбрата п-похож или на врача.

— Му-гу, слепой знахарь, — цедит он со злом и пытается отстранить меня от себя. Причём одной рукой пытается, второй же, забинтованной, он даже меня не касается и машет ею куда-то в сторону, — Стефания, там, кажется, есть удобное кресло.

— Спасибо, любимый, — я выпрямляюсь, пошатнувшись на затёкших ногах, и отступаю на шаг. — А у тебя здесь вообще модерновая келья. И кресло, и диван, и цветы на столе. А ещё шикарное окно во всю стену, а за ним балкончик.

— Жаль, телевизора нет, — усмехается Генка и тут же спрашивает: — Злишься?

— Просто пытаюсь п-понять, почему ты меня отталкиваешь, — я стараюсь говорить спокойно, но голос всё равно вибрирует от обиды и гнева. — Ты всем п-позволил быть рядом — Диане, Женьке, но только не мне. Почему, Гена? И даже Феликс ничего мне не сказал. Как он мог промолчать?

— Фил мне обещал, но-о… разве это не он растрепал?

— Ах, вот оно что — обещал, значит, да? — я сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони. — Это ваша тупая мужская солидарность, да? П-получается, если б за мной не п-прилетел Реми, я ни о чём не узнала бы? А как же… — я зажимаю себе рот, душа всхлип, и смахиваю слёзы.

— Так вот, значит, кому следует сказать спасибо, — зло усмехается Генка. — Ну да, этот шкет не привык раздавать обещания, но, откровенно говоря, у меня и в мыслях не было, что он может полететь за тобой.

— Вот как?! А что же было в твоих мыслях, Гена? И как ты п-потом собирался мне всё объяснить? Или ты вообще не п-планировал ничего объяснять? Чего же ты боялся, а? Что такое испытание не п-по мне? Выходит, ты настолько сомневаешься в моих чувствах? — я вижу, как дёргается его кадык и губы складываются в жёсткую линию и, пока он не произнёс какую-нибудь опрометчивую глупость, почти выкрикиваю: — Только не пытайся меня разуверить в своих. Я всё равно не п-поверю, пока ты не скажешь об этом, глядя мне в глаза. Ясно тебе, упёртый осёл?

— Ясно, — Генка широко улыбается. — Только боюсь, это будет нескоро… в смысле, глаза в глаза.

— Ничего, я п-подожду, — я с размаху падаю в кожаное кресло, закидываю ногу на ногу и переплетаю на груди руки. Жаль, что этот остолоп не видит, какая я решительная и злая.

— А если… если ждать придётся слишком долго? — Генка нервно сглатывает. — Стефания, я не сомневаюсь в тебе, но… пойми, я просто очень хотел оградить тебя от неприглядного зрелища.

— Неп-приглядного? — я аж выпрыгиваю из кресла. — Да тебе-то откуда про это знать? Ты же не видишь ни хрена в зеркале!

— Это точно, — Генка снова опускает голову и бубнит куда-то в пол: — На самом деле я очень надеюсь, что это пройдёт, но…

— Без «но»! — рявкаю, не позволяя ему договорить. — После «но»… совсем темно, Генка, а это не про нас с тобой. Как же ты не п-понимаешь, что наша уверенность — это уже половина успеха, а другая п-половина у тебя уже есть.

— Ты сегодня очень воинственная, — Генка поднимает голову и улыбается.

Как же мне нестерпимо хочется его обнять.

— А что мне остаётся? Иногда за мир и счастье п-приходится сражаться, — внезапно растеряв весь пыл, я обнимаю себя за плечи и добавляю совсем тихо: — Даже с тобой.

А Генка вдруг встаёт с кровати и решительным шагом направляется ко мне. Но всё же немного сбивается с курса и, пока он не снёс окно на своём пути, я бросаюсь ему навстречу и, обвив его шею руками, мгновенно обмякаю в его объятиях.

— Вот видишь, мой Ангел, насколько я тебе доверяю, — шепчет он мне в губы и целует почти невесомо и очень трепетно. — А ведь мог бы выйти через балкон. Но с такой горячей защитницей мне нечего бояться, правда? А знаешь, за прошедший год я влюблялся раз десять или больше… и каждый раз в тебя. Я никогда не сомневался в тебе, Стефания. Но ведь и моя мама тоже ничего не знает. Ты можешь со мной не согласиться, но я лишь хотел защитить моих самых дорогих женщин. Однако это было бы лишено смысла, если бы я не верил в успех. Ты согласна?

Хорошо, что он не видит, как я сперва бледнею, слушая его откровения о влюблённостях, а потом заливаюсь краской стыда за свой эгоизм. Ведь, упиваясь собственным горем, я даже не подумала о Генкиной маме. А каково было бы ей? И пока я пытаюсь понять, прав ли Генка в своём решении, мой телефон заливается красивой и чувственной инструменталкой.

Но я ещё сильнее прижимаюсь к сильному телу моего мужчины, запрокинув голову и открывая шею для его желанных и настойчивых губ, и поясняю шёпотом:

— Это Наташа звонит.

— К чёрту всех Наташек, мой Ангел, — Генка оставляет дорожку поцелуев на моей шее и обнажённом плече и скользит ладонью по моей руке от плеча до запястья. — А вот музыка отличная! Потанцуем?