Неистовые. Из огня да в полымя

Глава 22 Гена

Отрицание. Гнев. Торг. Депрессия. Принятие… Одиннадцатое января.

Помню, шесть лет назад на стадии отрицания действительности я ушёл в кому. Но тогда это была потеря потерь, а сейчас у меня обретение. Как там Миша Булгаков говорил?..

«Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила…»

И вот тут меня терзает вопрос: сразу обоих или только меня?

Но факт таков — это оказалось очень… о-очень чувствительно.

«Так поражает молния, так поражает финский нож!»

Когда его совсем не ждёшь!

В последний раз (он же и первый) затяжной лямур у меня случился с Анжеликой, а потом я влюблялся ещё раз пятьсот, и столько же раз этот процесс скоропостижно тух. С Сонечкой, правда, затянулся. Хотя мне тогда и самому захотелось прибиться к спасительной тёплой гавани — думал ведь за ум взяться. А теперь и браться не за что.

Да и какой тут ум, когда меня поразило в самые значимые места — в голову, сердце, член!..

Ух, как же не вовремя! Вот и болтаюсь, раненый. Между родиной и долгом.

Забить на Париж? Такую возможность я даже не рассматривал. А теперь тем более, когда отец дал отставку своей Биссектрисе и носится вокруг мамы, как беспокойная наседка. И клянётся носиться до гробовой доски (дай бог ему долгих лет жизни!).

А остаться здесь ради Стефании, которая спит и видит себя в Париже? Нет, уж там я точно буду полезнее.

И, наверное, я только теперь осознаю, что стадия отрицания моих чувств началась ещё летом. А ведь тогда я искренне верил, что горячей Сонечке вполне по силам выпотрошить из моей головы (из обеих голов) всю тягу к персикам. И ведь я уже был на полпути к успеху!.. Но Сонька-жучка заблудилась.

А в новогоднюю ночь я окончательно понял, что отрицать свои чувства к Стефании бессмысленно.

И ведь мы могли быть вместе уже сейчас… я же видел, чувствовал, что девочка готова. Мне и оставалось-то сделать лишь полшага навстречу… когда я вдруг понял, что сам не готов.

Да, можно не оглядываться на прошлое, не загадывать на будущее и ловить кайф от настоящего — жить здесь и сейчас. Именно так я думал, глядя в глаза Стефании, и вдруг осознал, что в этом настоящем мне абсолютно нечего ей предложить.

Стадия гнева началась с собственной несостоятельности и закончилась второго января разбитой рожей Малкина. Ну он же не думал всерьёз, что откупится одним баблом? Чем базарил — тем и ответил. Ещё и Александрия попала под раздачу. Надо бы, кстати, извиниться перед ней за грубость, а то нехорошо как-то вышло. Но, откровенно говоря, Рыжая у меня уже в печёнках.

А потом позвонила Стефания… и ко мне, минуя торг, пришла депрессия.

«Мне пора, Гена. Договорим в Париже», — уделала меня заноза мелкая! Получи, придурок, за что боролся!

Ух, как же паршиво мне было! Я даже смысл жизни растерял и не мог найти, пока не напился в одно лицо и не позвонил Диане. Вот за что я её люблю (хоть она и назвала меня пьяным ослом), мадам сказала — мадам сделала. Хвала Драконихе — её гениальный Филимон всё-таки возьмёт шефство над Стефанией.

Теперь лишь немного терпения, мой ангельский персик, и ты тоже будешь в Париже!

И моей депрессии как не бывало.

А сегодня я уже на стадии принятия.

— Принимай, дружище. Ну что, скажешь, как тебе?

— Р-р-р-рав! — отвечает Винс, игриво припадая на передние лапы и отклячив упитанный зад.

— Вот и я думаю, что отлично, — я обвожу взглядом просторную комнату, в которой только что закончил укладку паркетной доски.

Ничего сложного, кстати, а выглядит очень круто. И цвет… тоже норм. Бежево-розовый — охренеть! Сам бы я никогда такой не выбрал, но ориентировался на ту, ради которой всё это и затеял. Всё для моей девочки с персиками, от которой я, как презренный салабон, слился в тот самый момент, когда мне больше всего хотелось сграбастать её — и в койку.

Обычно в такие моменты мой мозг уступает инстинктам, вот только со Стефанией с самого начала было всё необычно, с того самого мгновения, как её запах парализовал мой разум. И с тех пор внутри меня нет ни одного спокойного уголка.

Почему-то никогда раньше меня не заботило, что мне некуда привезти девушку. Да потому что было куда, и таких мест до хрена — гостиница, машина, съёмная хата, территория дамы, в конце концов. А летом — так и вовсе под каждым кустом готов траходром. Но ни один из этих вариантов не годится для Стефании (во всяком случае, не в первый раз). Даже если она сама думает иначе.

Видит бог, как непросто мне было сдержаться в машине… и будь у моей юной соблазнительницы хотя бы скромная практика, мы бы тогда до утра обменивались опытом. А то и до сегодняшнего утра.

Но новогодняя ночь, как и весь мой отпуск, прошли безразвратно.

Однако с большой пользой!

К великой радости отца и облегчению мамы, я не только принял свой новый дом, но и с неистовым рвением взялся за отделку второго этажа. Глаза немного побаивались, но руки не знали скуки. Многое, конечно, я сделать не успел, но самая большая комната очень радует глаз (оба глаза). Возможно, когда её увидит Стефания, она сменит гнев на милость и захочет стать хозяйкой этой мастерской.

Здесь много света, а летом с балкона открывается такой вид, что просто дух захватывает.

Телефонный звонок в пустом помещении оказался настолько громким, что Винс с перепугу сделал лужу.

Твою ж собачью мать! Мой новый пол!

Другу я отвечаю только на третий звонок, устранив потоп и сделав строгое внушение ссыкуну.

— Центнер, ну ты куда там делся? — орёт Макс. — Я тебе звоню, звоню…

— Занят я был, пол менял.

— Да? — хохотнул Макс. — Похоже, сестра, твои дела совсем плохи. А ты на свою рожу в зеркале давно смотрел…ла? Лично я на такую бабу не полез бы.

— Оно и к лучшему — целее будешь.

— Геныч, ну ты мне как будто не рад. Не, правда, ты чем там занят?

— Да говорю, пол делаю — паркет укладываю на втором этаже.

— Так ты ещё не закончил гнездо вить? А как же новоселье? Ты ж улетишь…

— Для родных земляков новоселье состоится сегодня, а для тех, кому милее в Крыму…

— Да хорош стебаться, мы уже в Москве. Так что часа через три-четыре дома будем.

— Неужели? Ну что ж, тогда и ты, Малыш, заходи. Кирюха там уже подпрыгивает от нетерпения.

— Как же я его понимаю! — скулит Макс, пребывавший две недели в окружении троих любящих женщин.

А рядом с Кирюхой (свят-свят!) — целых пять! Не дом, а сумасшедший курятник. Но я бы с великой радостью избавил моего друга от одной нежной цыпочки. Потому что теперь мне есть куда. Только, боюсь, уже некого.

— Тогда жди, братишка, я к тебе надолго. Бухла наберём, стриптиз закажем… — Макс ржёт, а рядом с ним раздаётся возмущённый писк. — Эй, хорош щипаться, пошутил я! Слышь, Геныч, тут моя Марта трубу рвёт из рук, — и уже отдалённо: — Погоди, ты куда пошла, что там у вас за секреты?!

— Ген, привет! — слышится тихий голос из динамика.

— И тебе привет, синеокая! Как там на югах, загорела, небось?

— Там, как в твоём Париже, можно только промокнуть, — хихикает Марта, но тут же посерьёзнев, спрашивает: — Слушай, Ген, а ты Сонечку давно видел?

Век бы ее не видеть!

— В прошлом году, — улыбки в моём голосе как не бывало.

— И вы даже не созванивались?

«Вот на хера?» — хочется мне спросить, но я молча делаю шумный вдох, а Марта, явно волнуясь, начинает частить:

— Ген, ты понимаешь, она сама не своя. Говорит, что всё хорошо, но я-то её знаю, я слышу. У нее всё плохо, Гена!

И за каким мне вся эта информация?

— А вчера она была совсем странная… понимаешь?

— Нет.

— А потом она сказала, что перезвонит, и не позвонила. А сегодня, — Марта всхлипывает, — Ген, она трубку не берёт. Я так за неё боюсь! И своей маме она не звонила. А вдруг с ней что-то случилось?

— Ну пусть мама к ней сгоняет. Да и ты прилетишь сегодня, да? Вот всё и выяснишь.

— Да? — потерянно бормочет Марта. — Ну… тогда ладно.

Вот и ладушки!

Разговор окончен, но спустя какое-то время я ловлю себя на том, что продолжаю думать о Соньке, задрать её…

— На выход, дружище! — я киваю Винсу на дверь. — Остаёшься за старшего, а я ненадолго прокачусь до одной знойной Снегурочки.