Ангел-мечтатель (СИ)

Глава 11.4

Мир внял его предупреждению, заменив в последний момент подвох невероятным чутьем скакуна на всякие плоды — тот привел Первого к дереву, на котором когда-то были яблоки.

Сейчас они оказались под деревом.

И под снегом.

Где значительная часть их сохранила определенную съедобность.

Что скакун продемонстрировал ему с полной готовностью и аппетитным хрустом.

Остальные сохранившиеся плоды Первый у него прямо из-под носа выхватил.

Затем скакун обнаружил целую плантацию оранжевых любимцев Лилит.

Все еще надежно спрятанных в земле.

Которая под снегом оказалась вовсе не такой твердой и неподатливой, как в жаркое время.

Затем они нашли еще много чего другого.

Расширив понятие Первого о съедобности.

Даже твердые шарики, покрытые изрезанной, деревянной на ощупь оболочкой, оказались внутри — если эту оболочку расколоть — маслянистыми на вкус и весьма питательными.

Одним словом, запасы плодов начали у них существенно увеличиваться.

Чего не скажешь о корме для травоядных.

На что однажды указала Первому Лилит.

Добавив, что и зерна для птиц заканчиваются, а новые только из земли показались.

Первый хлопнул себя по лбу — коварный водоем! Захватила ли его ледяная пустыня, он еще не успел проверить, но даже если так, то растительность там — ростом с него — никакой снег похоронить не мог.

В тот день он чуть не потерял скакуна.

Двигались они медленнее, чем если бы Первый летел сам, но все же добрались до места скорее, чем он ожидал. Скакун перемещался в снегу мощными прыжками, явно не намереваясь уступать в очередном соревновании, а Первый притормаживал свой полет, то и дело поднимаясь вверх, чтобы разглядеть знакомые ориентиры — и не дать своему спутнику почувствовать отставание.

Водоем почти не изменился: вокруг него все также стеной стояли высокие тонкие стебли, уже — как он и ожидал — засохшие, и зерна из многих метелок на них еще не высыпались, но вода в нем также ожидаемо оказалась скрыта под толстым слоем льда.

Впрочем, не везде — в одном месте у берега, где растительность словно расступалась, открыв проход к водоему, слой льда был существенно тоньше — как будто только недавно затянулся.

Скакун, казалось, тоже это заметил — он немедленно двинулся прямо к этому месту, где, пробив тонкую преграду к воде копытом, принялся жадно пить. Первый наломал пару стеблей и только протянул их ему как заслуженную награду за крепость характера, как скакун вдруг вскинул голову, завертел ею из стороны в сторону, вздергивая носом … и тут же ринулся куда-то вправо, не разбирая дороги и вскинув хвост торчком.

— Назад! — вырвалось у Первого по привычке, но, как всегда, тщетно — выбрав свой путь, скакун никогда с него не сворачивал.

Пришлось догонять. Гадая, что могло пересилить возможность не уменьшать рацион их живности — именно этот аргумент убедил скакуна отправиться в тот долгий забег с одними сплошными препятствиями.

Оказалось, что угроза остаться на голодном пайке отступила перед другим инстинктом.

Который Первый — ради скорейшего освоения своего мира — сам сделал самым сильным в нем.

Даже превосходящим инстинкт самосохранения.

В чем он сам не раз убедился с тех пор, как превратился из создателя в реализатора своего проекта.

Скакун уже кружил — то и дело встряхивая копной волос на голове и издавая призывные трубные звуки — вокруг своей находки, которая, по всей видимости, тоже отправлялась к водоему на водопой.

Она была явно той же породы, что и скакун, но поменьше в размерах и светло-пепельного окраса. Миниатюрность придавала ее формам изящную точеность, а всему ее облику — даже большую гармоничность, чем у скакуна. Который сейчас, рядом со своей улучшенной копией, вдруг показался громоздким и неуклюжим.

Сколько ни пытался он обойти ее, она переступала точеными ногами, словно пританцовывая — не подпуская его, но и не убегая. Вот так тебе! — хмыкнул про себя Первый, вспомнив их со скакуном первую встречу. При этом она отвечала ему более тихими и переливчатыми, но не менее заинтересованными звуками и игриво перебрасывала хвост с одного бока к другому.

— Ладно, давай общайся, — смирился с неизбежным Первый. — Я пока стеблей наломаю. Только не слишком увлекайся — нам еще все это назад нести, — добавил он, не слишком надеясь быть услышанным — вспомнил, как слепило и глушило его самого одно только присутствие Лилит.

Вернувшись к водоему, Первый вдруг понял, в чем тот все-таки изменился — вокруг него стояла абсолютная тишина. Когда они со скакуном прибыли, там все понятно было — тот так топал, что даже летучий эскадрон мира поверг бы в бегство. Но сейчас-то Первый вернулся один и по воздуху — куда все птицы подевались?

Он получил ответ на этот вопрос, как только слегка расширил подход к водоему, очистив от растительности его правое крыло.

Причем донесся до него этот ответ сверху.

Без малейшего участия сознания Первого швырнуло в еще не тронутые заросли. Где он и замер, даже дышать перестав — обычно, заметив признаки жизнедеятельности на земле, пернатое чудовище бросалось на их источник камнем.

Камень задерживался. Вместо него до Первого снова долетел тот же звук — и он расслышал наконец, что это был не боевой клекот хищника, а протяжный, почти печальный аккорд.

Осторожно скосив один глаз к небу, Первый увидел целую стаю птиц — и тут же снова втянул голову в плечи. Но птицы летели как-то странно — двумя расходящимися под углом шеренгами — и определенно целенаправленно, время от времени повторяя свой клич, словно прощаясь с чем-то.

Куда это они собрались? Если наши пернатые самовоспроизводятся, это еще не повод — обратился он к миру — неприрученных переселять. А если Лилит всех прирученных съест — что-то у нее опять аппетит разыгрался? А если Малыш ей компанию составит? Опять целыми днями напролет в небе кружить — вместо пернатого чудовища? А если не вместо, а вместе?

У Первого заметались глаза — от удаляющейся стаи птиц к тому месту, где остался скакун. Птицы неуклонно уменьшались в размерах, словно тая в небе, а скакун … есть надежда, что он все же не услышал призыв Первого не увлекаться.

Мгновенный рывок к нему превратил надежду в уверенность, и Первый понесся, сломя голову, за птицами. Сбросив покровы и в невидимости, чтобы они врассыпную не разлетелись — кто знает, какие из них к новому месту обитания направятся, а какие сбивать его со следа возьмутся.

Без покровов и на высоте его начал пробирать холод. Птицы продолжали свое неспешное движение, согреться в котором не представлялось ни малейшей возможности. Пришлось стискивать зубы, чтобы не выдать себя их стуком. Птицы и вида не подавали, что намерены снижаться.

Они не изменили свой курс, даже когда под ними закончилась земля и начались бескрайние водные просторы.

Первый остановился — стая настойчиво продолжила свой путь, словно зная, что край у этих просторов все же есть.

И тут-то до него и дошло.

Он слишком уверовал в безграничные возможности своего уникального мира. На счет последнего можно было отнести все предыдущие загадки — от перемен в поведении живности до смены их окраса — такие возможности были заложены в проекте.

Даже нарушения в пищевых цепочках можно было — с известной натяжкой — назвать следствием воздействия людей на животный мир.

Даже появление скакуна можно было — уже, правда, в приступе буйной фантазии — представить как применение миром принципа красоты и гармонии — основного принципа проекта — к одному из его элементов.

Но переселение птиц из знакомых мест, где у них все еще оставалось вполне достаточно пищи? И куда — во все еще не завершенную Первым даль? Преодолевая при этом огромные водные просторы, лишенные как пищи, так и мест для отдыха? Реализуя таким образом идею, предназначенную Первым для первородных и задолго до того, как даже они окажутся к ней готовы?

Это была всего лишь идея. Существующая только у него в голове. Он был абсолютно уверен, что у него было более чем достаточно времени, чтобы окончательно проработать ее — тщательно прорисовать все ее детали и привести их в полное соответствие друг другу — пока первородные освоят изначально предложенные им участки планеты и начнут испытывать потребность в радикальном прорыве в своем развитии.

Именно поэтому он и не вставил эту идею в проект.

Из чего следовало, что мир о ней знать не мог.

Знать о ней могли те, у кого был доступ к его рабочим материалам.

Или к его сознанию.

Из чего следовало, что кто-то начал вмешиваться в его проект.

И, возможно, уже давно.

Обратный путь оказался намного короче — даже со всеми зигзагами, в которых он наконец и согрелся — и к водоему он добрался, практически кипя. От негодования. Причем такого, что пернатое чудовище даже на горизонте не просматривалось.

Убедившись в этом, он спустился на землю, где перешел в видимость и быстро набросил на себя покровы — нечего праведный пыл на обогрев ледяной пустыни расходовать.

Может не хватить.

Тому, кому этот пыл предназначался.

Оставалось только найти адресата.

Ему нужно было еще совсем немного времени.