Ангел-мечтатель (СИ)

Глава 14.1

Сам он представал перед Адамом сияющим воплощением справедливости и милосердия — с его тошнотворно благочестивым обликом это было совсем не трудно. А вот в отношении Первого краски он сгустил основательно — щедро добавил резкости, мрачности и даже явной угрозы, способных оттолкнуть кого угодно от и так не самого привлекательного образа своего вечного соперника.

И ведь Творцу не докажешь, что сознание первородного подверглось чужому воздействию — Второй просто примет привычную позу оскорбленной невинности и заявит, что это собственное видение первородных сложившейся ситуации.

А может, почаще являть Адаму это видение, чтобы он раз за разом вопил о своей верности Второму — еще и избивая себя при этом кулаками в грудь, жаль, что не по голове! — тогда и заберут его из мира Первого поскорее?

Но покосившись на лежащую ничком на земле Еву, он передумал — так, глядишь, после очередного явления и останется навсегда мокрицей распластанной. Такой судьбы Первый не желал даже не своему творению.

— Пошли отсюда, — повернулся он к Лилит, и — к его огромному удивлению — она последовала за ним без единого слова возражения.

Обратный путь не показался Первому долгим — ему пришлось объяснять Лилит, что произошло. И очень тщательно подбирать для этого слова.

В конечном счете, он ограничился версией, согласно которой этот мир создавался как для нее, так и для Адама, и поскольку она ушла в него раньше назначенного срока, то Адаму внушили, что она решила забрать этот мир только для себя и лишить Адама каких-либо прав на него — что автоматически сделало ее его врагом.

— Очень на него похоже, — поджала губы Лилит, и спросила, непонятно о ком: — Им, что, места здесь мало?

— Места всем хватит, — уверил ее Первый, вновь загоревшись идеей перемещения в ту часть планеты, которую создал, словно в пику ему, его строптивый мир. — Хотя я думаю, что лучше нам с ними больше не встречаться — ты же сама видела, что его уже не переубедишь.

— Но ведь ему же здесь не нравится, — задумчиво покачала головой Лилит. — Это сразу же видно. Почему его не оставили там, где он был?

— Он создавался для этого мира так же, как мир создавался для него, — нехотя признался Первый, вспомнив с досадой начало своего проекта — сейчас оно показалось ему очень давней историей. — Когда подходит срок, обитатели мира должны в него отправляться.

— Неправильно это — отправлять кого-то туда, где ему все не по душе, — уверенно бросила ему Лилит.

— Так он уже и попросился в другой мир, — снова принялся Первый лавировать между правдой и приемлемой для Лилит версией. — Но такой мир еще создать нужно, подготовить в нем все … А что до неправильно, — спохватился он, увидев в загоревшихся глазах Лилит куда более детальные расспросы, — то это как тело — ты же не выбираешь, в каком рождаться. И так и живешь с ним всю жизнь, нравится — не нравится.

— И что не так с моим телом? — глянула на него с острой обидой Лилит.

— С твоим — все просто прекрасно! — с облегчением перевел дух Первый. — Это я для примера сказал.

Весь остаток пути Лилит провела в нахмуренном молчании.

И когда они вернулись к теплому водоему, лишь сменила меховые покровы на более легкие, но также плотно скрывающие ее фигуру.

И все время старалась держаться на некотором расстоянии от Первого.

Он же дал себе торжественное обещание сократить свои отлучки до абсолютно необходимых, а все остальное время оставаться рядом с Лилит.

Чтобы взять на себя львиную долю ее забот.

И освободить ей время для отдыха.

И наполнить это свободное время полноценным общением.

Чтобы она и дальше совершенствовалась в словесном искусстве.

А вовсе не потому, что она его упрекнула в постоянном отсутствии.

Но почему у него в руках все билось и ломалось?!

И почему Лилит все время требовалось что-то, за чем нужно было отправляться в дальний — даже в полете — путь?

И почему ледяная пустыня начала вдруг стремительно отступать именно в тот момент, когда он принял твердое решение проводить все время с Лилит?

Сначала Первый усмотрел в этом очередную каверзу своего капризного мира.

С каждым его полетом окрестности их с Лилит пристанища становились все ярче и многоцветнее, покрывались знакомой буйной растительностью и наполнялись оживленными звуками.

На глаза ему попадалось все больше зверьков, уже облачившихся в еще более пушистые и даже с виду более мягкие покровы — и после долгого заточения возле теплого источника у Первого просто руки чесались поохотиться.

Но он всякий раз вспоминал о своем твердом слове отлучаться только на самое необходимое время. А потом — помогало не всегда — напоминал себе о том, что разбрасывать своим словом не привык.

И не важно, что славился он этой своей привычкой в своей башне.

Очень гордый своей стойкостью, он возвращался к Лилит и — чтобы компенсировать свое отсутствие — детально описывал ей все увиденное.

Сначала она загорелась своим обычным интересом, но затем — от рассказа к рассказу — все больше хмурилась, отворачивалась и куталась в свои покровы — не меховые, конечно, возле неизменно теплового водоема, а сплетенные ею из шерсти козы, но такие же бесформенные.

Ничего не понимаю, подумал Первый, то ей говорить не с кем было, а теперь даже слушать не хочет …

Оказалось, не только подумал.

— Я не просто слушать, я сама все это видеть хочу! — запальчиво возразила его мысли Лилит, сверкнув, наконец, глазами.

— Так поехали вместе! — с облегчением рассмеялся Первый, и кивнул в сторону скакуна и его подруги. — Вон и эти уже застоялись. И Малыша с собой возьмем — там уже совсем тепло.

К его огромному удивлению Лилит тут же сникла.

— Не поеду, — буркнула она, наклонив голову, и категорически отказалась, объяснять, почему.

Первый снова насторожился: а что, если его мир решил нанести ему совершенно неожиданный и особо изощренный удар, вселив в Лилит свой своенравный дух?

Куда он вообще подевался?

И как вернуть прежнюю, всегда бурлящую полнотой жизни, Лилит?

Решение пришло сразу — чего не скажешь о решимости Первого его осуществить.

Последнюю ему пришлось собирать по крупицам воспоминаний о своих вечных спорах с Творцом по поводу размеров свободы, предоставляемой создателем своему созданию.

Признав чуть большую, чем раньше, правоту Творца, Первый отправился к коварному водоему.

Уж там-то его мир всегда встречал его во всеоружии.

И не случайно именно там он припрятал самую любимую пищу Лилит.

Пернатые, правда, с наступлением ледяной пустыни улетели в ту часть планеты, которую мир создал сам, согласно своему пониманию красоты и гармонии — может, и он вместе с ними туда подался?

Значит, одно из двух: либо его мир решил отделиться от него бескрайними водными просторами, забрав с собой, из последней вредности, источник лакомства Лилит — и тогда Первому больше не придется оглядываться на каждом шагу; либо и мир, и пернатые вернулись — а с ними и жизнь в привычное русло — и тогда Первого снова ждет кровавая стычка, конечно, зато в этот раз он сможет накормить Лилит не только одними рассказами.

Пернатые оказались на месте — с виду даже в больших количествах.

И яиц Первый набрал полную корзину — даже не скрываясь при этом среди высоких стеблей у коварного водоема.

И никто на него не напал: ни крылатый хищник, обычно пикирующий с неба на любой движущийся объект; ни летучий эскадрон мира, обычно вгрызающийся в даже совершенно неподвижного Первого.

Он уже совсем занервничал от такого миролюбия своего творения.

И обнаружил его причину буквально через пару дней — когда решил наведаться к Адаму и Еве, чтобы проверить, не пришла ли и им в голову мысль расширить среду своего обитания.

Как бы ни пришлось еще одно заграждение строить, с содроганием подумал он.

Судя по всему, неприязнь Адама к миру, в который его отправили, заметила не только Лилит, но и сам мир. И если он и отвлекся от Первого, то только для того, чтобы перенести свое изощренно зловредное внимание на своих новых обитателей.

Адам с Евой действительно решили слегка расширить зону своего обитания — исключительно на комфортное для Адама расстояние. Которое мир методично принялся делать как можно менее комфортным.

Увесистые шишки, которые прежде грозно нависали над Первым, на Адама падали — не в темя, чтобы нанести непоправимый ущерб, а по касательной, чтобы максимально оцарапать его благонравную физиономию.

Густая свежая трава сплеталась вокруг его ног, заставляя его спотыкаться и растягиваться на земле — не на каждом шагу, а исключительно в тех местах, где под травой скрывался отнюдь не гладкий булыжник.

Плоды никуда с деревьев не делись, но сосредоточились на самых верхних их ветках — карабкаться на деревья Адаму и в голову не пришло, а каждая палка, которой он пытался сбить плоды, превращалась в бумеранг, аккуратно облетающий намеченную цель и возвращающийся — острием вперед — прямо к Адаму.

Вся клыкастая живность выходила из зарослей ему навстречу — с предупреждающим рыком и вздыбленной на загривке шерстью, и даже ушастые взвивались в воздух прямо у него из-под ног, заставляя его отшатываться прямо на ближайшее дерево с особо шершавой корой.

Когда же Адам останавливался, чтобы ополоснуться в водоеме, которых растаявший снежный покров образовал множество, то чуть ли не в каждом обнаруживались крохотные, бесформенные и скользкие существа, которые облепляли все тело Адама, впиваясь в него — отрывать их приходилось с силой и кусками кожи, еще долго потом сочащейся кровью.