Ангел-мечтатель (СИ)

Глава 16.13

— Ну, знаете! — не сдержался, наконец, и я. — Как по мне, так эта Ваша роскошь сомнения прямиком к паранойе ведет. Которая лично мне не нужна.

— Это потому, что Вы все еще на стадии отрицания находитесь, — беззаботно бросил он. — Отрицания очевидного.

— Последующие стадии нужны мне еще меньше, — буркнул я, беря себя в руки — неуютной какой-то роль Стаса оказалась.

— Хорошо, давайте подумаем вместе, — охотно принял он мой тон. — Я допускаю, что все эти материалы пишут люди. А для кого они их пишут?

— Для себя, понятное дело, — осторожно ответил я. — Кому еще Википедия нужна?

— Именно! — почему-то обрадовался он. — А зачем людям для себя и о себе материалы, явно выставляющие их в негативном свете?

— Чтобы свои прошлые ошибки не повторять, — дал я ему примитивно очевидный ответ.

— По Вашему анализу это не заметно, — усмехнулся он. — А не сложилось ли у Вас впечатление — после ознакомления с этими источниками — что этот мир безнадежно болен и лишь обречен на ненужные мучения?

Я молчал. Блок, вроде, на месте, и пароли к кодам исправно генерируются …

— У Вас неплохая защита, — небрежно заметил он. — Мне на нее добрых полчаса, пожалуй, понадобится. Но не будем отвлекаться. Подумайте и скажите мне: кому может быть нужно, чтобы этот мир именно в таком виде виделся и своим обитателям, и тем, кто смотрит на него извне? Кто может оказать на него такое масштабное влияние?

Я плюнул на блок — мне уже все равно было. Пусть видит, что я говорю и что думаю — сейчас бы вообще блок отключил, но на это минут пять нужно.

— Я понял, куда Вы клоните, — бросил я ему прямо в невидимое лицо. — Все проблемы от нас, светлых: мы все делаем не так, управляем этим миром неправильно, чужие изобретения присваиваем, да еще и используем их не по назначению. А можно теперь мне один личный вопрос к Вам?

— С удовольствием! — подбодрил он меня.

— Если все так, как Вы говорите, — выплеснул я, наконец, все эти навязчивые и навязанные сомнения, — и если Вы все это видите и понимаете, то что же Вы не перейдете от темных к нам? Чтобы научить или хотя бы показать, как все правильно делать?

— А вот теперь мы с Вами добрались до действительно важных вопросов, — медленно, с расстановкой, произнес он, и вдруг добавил совершенно иным, почти приказным тоном: — Оттранслируйте мне все, что находится вокруг Вас.

— Что сделать? — снова растерялся я.

— Обведите взглядом все вокруг Вас, — нетерпеливо пояснил он. — Только не торопитесь — фиксируйте каждый объект несколько секунд перед переходом на другой, чтобы я мог его рассмотреть.

С ума сойти — он еще и в подаче видеоряда разбирается!

— Не то … Не то … — бормотал он, пока я медленно вел глазами слева направо. — Ага, вот! Стойте! Что Вы видите?

Я замер, уставившись на кофеварку.

А, понятно, они ведь не так давно появились!

— Это прибор такой, — принялся я расширять его земной кругозор, — чтобы кофе делать.

— Что еще Вы видите? — пропустил он мое объяснение мимо ушей.

— Ну, вот чашка еще перед ним, — пожал я плечами. — Это такая емкость, из которой можно …

— Опишите мне каждый из этих объектов, — снова перебил он меня. — Размер, форму, цвет, любые подробности.

Вот честное слово — у меня девочки в трехлетнем возрасте сообразительнее были!

— Кофеварка — высокая, прямоугольная, черная, пластмассовая в основном, — заговорил я тем же тоном, каким с ними тогда общался. — Сейчас выключена, индикатор не горит. Чашка — белая, круглая, с ручкой, из керамики, что ли … А, еще немытая …

— А что Вы сейчас видите? — снова не дослушал он.

Я моргнул.

Глядя на черную чашку на фоне белой кофеварки.

Совсем с ума сойти! Он еще и фильтры на изображения накладывать умеет!

— Негатив, — осторожно дал я самое простое название увиденному.

— Так какого же цвета эти два объекта? — поинтересовался он, и не дождавшись от меня ответа, добавил: — Это к Вашему вопросу о светлых и темных. И о важности слова.

— Какого слова? — окончательно запутался я.

— Любого, — всеобъемлюще ответил он. — Какого цвета небо?

— Голубого, — автоматически выпалил я, лихорадочно соображая, куда он сейчас клонит.

— Почему голубого? — Каждый его новый вопрос звучал быстрее и напористее предыдущего.

— Вообще-то, воздух прозрачный, — вновь обрел я равновесие на надежной научной почве, — но в больших массах …

— Да-да, — не дал он мне отдышаться, — но почему именно голубой?

— Да потому что длина волны такая! — упорно цеплялся я за научный подход.

— Точно! — упорно отдирал он меня от него. — Но почему свет этой длины волны — именно голубой? Не красный, не зеленый, не любой другой?

— Да не знаю я! — удалось ему таки выбить меня из равновесия. — Принято его так называть — и все!

— Вы абсолютно правы! — мгновенно сдал он назад. — Принято. Однажды его так назвали — и так и пошло.

— А что в этом такого? — Я тоже немного сбавил тон.

— А то, — произнес он медленно, как будто сознательно тормозя безудержный поток слов, — что если следующее поколение человеческих детей с самого начала уверять, что белое — это черное, а черное — это белое, то уже через несколько лет — не говоря о нескольких поколениях — их невозможно будет убедить в обратном.

— Я не понимаю, о чем Вы, — честно признался я.

— Я о том, что в своем исследовании человеческих исследований и изобретений, — зазвучал его голос уже почти естественно, — Вы проявили чрезмерную строгость к людям. Которые уже очень давно находятся под мощнейшим давлением, сплющивающим их сознание даже не в двухмерную, а в линейную систему координат, на одном полюсе которой расположено то, что названо белым и ассоциировано с добром, в то время, как другой полюс объявлен черным и воплощающим зло.

— Вы, что, хотите сказать, что добро и зло существуют только в воображении? — поймал я его на типичной уловке темных.

— Я хочу сказать, что это — слова, — не стал он настаивать на ней, — и нам следует задаться вопросом, что именно они выражают. Названные Вами категории существовали всегда — под разными именами — но они всегда сосуществовали, они неразделимы. Избавьтесь от одной — и баланс будет нарушен: другая тут же потеряет свой смысл.

У меня перед глазами встал Стас, для которого весь смысл жизни состоял в схватке с темными. Что он будет делать, если они исчезнут?

— И обратите внимание, — не дождавшись от меня ответа, продолжил темный философ, — в качестве символов этих категорий в мире, в котором Вы находитесь, выбраны цвета, совершенно для него не естественные. В нем просто нет белого и черного.

— Это я знаю, — с облегчением ухватился я за знакомые факты, — белый — это наложение всех других цветов друг на друга, а черный — это самый темный оттенок некоторых из них.

— Вот видите! — явно воодушевился он моей ссылкой на данные науки. — Один полюс системы координат, внедренной в этот мир, поглотил все его краски, а другой был их лишен, превратившись в мрак.

— Ну, не так уж все категорично, — подбросил я ему картинку градиента в Фотошопе, — между белым и черным миллион оттенков серого находится.

— Но ведь только одного серого, — отмахнулся он от нее. — А этому миру куда больше многоцветие подходит.

— Ой, нет! — застонал я. — Только не радуга!

— А что не так с радугой? — удалось мне, наконец, удивить его.

— Ну, это же нынче символ … — замялся я, — этих …

— А! — крякнул он. — Благодарю Вас за этот пример. Давайте снова подумаем: радуга — редкое, фантастическое по красоте явление природы, на которое поколение за поколением людей смотрело, затаив дыхание — вдруг начало олицетворять нечто, этой самой природе бесконечно чуждое. С чего бы это?

— И с чего бы это? — эхом отозвался я.

— Когда понятие сияющего белого и зловещего черного уже прочно внедрены в сознание, — ответил он на наш общий вопрос, — уже намного легче поменять их местами. Не в одночасье, разумеется — Вы сразу заметили изменения в картинке, которую транслировали мне.

— И зачем это делать? — снова учуял я темный подвох.

— Мечта — это опасная штука, — усмехнулся он чему-то, стоящему за этой короткой фразой. — Она ломает повиновение, заставляет забыть о себе и — главное — может заразить других. Поэтому, чтобы нивелировать ее притяжение, нужно либо устранить ее источник, либо представить ее саму в виде абсолютно деструктивного явления. В первом случае, на место красоты ставится уродство, любовь, преданность, самопожертвование заменяются самыми противоестественными извращениями, взгляд в будущее ограничивается ближайшим днем, а смыслом жизни объявляется материальный комфорт. Что же до второго случая, то в Вашем исследовании человеческих открытий масса тому примеров.

Ну, это я и без него заметил, но мне все равно кажется, что дискредитация мечты, лежащей в основе каждого из них, является следствием несовершенства самих людей.

— Люди являются частью мира, в котором Вы находитесь, — ответил он на мое невысказанной замечание, — и с совершенством которого Вам еще удастся познакомиться. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Но мы с Вами в самом начале согласились, что все процессы в этом мире регулируются нами, и давайте ответим себе честно: насколько успешно могут люди сопротивляться нашим — без разделения на течения — методам внушения, сканирования, модерации памяти и расстановки приоритетов?