Ангел-мечтатель (СИ)

Глава 20. Макс об озарении тьмы

Я всегда воспринимал землю неким фоном. Декорациями, среди которых я осуществлял свою основную деятельность — поиск ярких, свободных, не поддавшихся догмату светлоликого большинства личностей.

Уже длительное время таковых становилось там все меньше — земля все глубже заражалась идеями серости, потребительства и самого низменного примитивизма, насаждаемого на ней правящим течением. Люди все охотнее сбивались в одну плотную безликую массу, бездумно копируя навязанные им модели поведения: стремясь к одной, указанной им цели, скандируя одни, озвученный им лозунги, поклоняясь одним, созданным им из пустоты, идолам и подвергая остракизму одних, выставленных им напоказ, изгоев. Их мышление сжалось до уровня рыбки гуппи — они даже не давали себе труда вспомнить, во что верили еще вчера, и не задавались вопросом, отчего их вера изменилась.

Не раз я задумывался с тревогой о том, откуда наше течение — и так крайне немногочисленное по сравнению со светлым — сможет в самом скором времени получать пополнение, и в чем — если не в спасении из этого болота редких, еще оставшихся живыми ростков — будет состоять наша работа. Я решительно отказывался даже допускать, что она может свестись исключительно к содействию карательным псам светликих в искоренении особо зловонных миазмов этого болота. Сам я в то время никогда не соглашался участвовать в их облавах — мне вполне хватало периодического общения со среднестатистическими представителям>и человечества, чтобы не испытывать к нему ничего, кроме презрения.

Потом мне на пути встретилась Марина, которая показалась мне в тот момент ярчайшей звездой на моем персональном земном небосклоне. Цельная, самодостаточная, не признающая никаких преград и не поддающаяся воздействию не то, что толпы — даже группы близких ей людей. Я уже поздравлял себя с находкой истинного самородка, как он обернулся капканом: впервые в моей практике человеку удалось усыпить мою бдительность и вознести мои надежды до небес — только лишь для того, чтобы сдать меня с поличным карающему мечу светлых. То, что ей предложили затем участвовать в его облавах на регулярной основе, меня не удивило — но меня бесконечно заинтриговало, почему она выставила условием своего участия привлечение к ним меня.

Я был просто обязан выяснить ее мотивы. Не скрою также, что у меня присутствовала мысль не допустить того, чтобы она досталась, в конце концов, светлым. Перед ними она определенно не испытывала никакого преклонения — как, впрочем, и уважения к нашему течению. Из чего следовало, что чашу весов еще вполне можно было склонить в нашу сторону — да и карающему мечу не мешало напомнить, что тактический успех нередко ведет к стратегическому поражению, и что, в конечном счете, в любом противостоянии верх одерживает не гора бицепсов, а управляющий ими мозг.

Как ни странно, управлять силами, всегда нацеленными, в первую очередь, на преследование любого представителя нашего течения, оказалось довольно забавно, а сотрудничать с самим карающим мечом — вполне сносно. Тогда я не придал ни малейшего значения месту, в котором осуществлялась наша совместная работа, а отнес ее успех на счет эксцентричности Марины, которая, казалось, испытывала равную неприязнь к обоим нашим течениям и при этом тешила себя абсолютно несбыточной идеей о возможности нашего со светлыми мирного сосуществования на долгосрочной основе.

А потом на земле появилась моя удивительная дочь. И это место перестало быть для меня фоном, декорациями, полем сражения или спортивной площадкой для определения сильнейшего — оно стало средой ее обитания. И я ни секунду не задумался перед тем, как обратиться к главе нашего течения с просьбой предоставить мне статус нашего постоянного представителя на земле — я не мог даже мысли допустить о том, что она останется одна в той разлагающей атмосфере.

Я был готов на все, чтобы сберечь всю ее неповторимую и неотразимую сущность во всем ее первозданном великолепии и ввести ее однажды в ряды нашего течения, где она по праву займет одно из самых достойных мест.

Я не замечал более чем скромные условия своего пребывания там.

Я не тяготился постоянным нахождением среди сонма твердолобых светлых.

Я не противился участию в ее жизни ее назойливого опекуна.

Я даже смирился с ее совершенно необъяснимой и неоправданной склонностью к светлому наследнику.

Я отмечал все эти перемены в себе иногда с легким юмором, иногда с далеко не легкой досадой, но всегда приписывал их влиянию своей фантастической дочери — а отнюдь не месту, где все они происходили. И только когда моя дочь — вместе со светлым стоиком — объявили на нашей экстренной встрече, что они намерены дать твердый и бескомпромиссный отпор планам светлоликих тиранов окончательно поработить землю, я задумался.

Даже не предполагая в тот момент, что она не только подточит многие из моих личных принципов, но и взорвет, в конечном счете, всю мою непоколебимую прежде систему приоритетов.

Когда на той встрече появились люди — Марина, а затем Света — я сразу понял, что что-то случилось.

В тот момент я был абсолютно уверен, что карающий меч, не сумев — несмотря на весь свой арсенал солдафонский грубости — предотвратить наше посещение земли, сообщил о нем своим патронам, и те приняли самые неотложные меры, чтобы сорвать переговоры Гения с моей дочерью и юным стоиком.

Но тут же выяснилось, что эти важнейшие переговоры были сорваны по куда более немыслимой причине — из-за саботажа взбалмошного, безнадежно избалованного попустительством со стороны всего своего окружения и понятия не имеющего об элементарной самодисциплине, горе-хранителя.

Доверие Гения, оказанное ему в совершенно недвусмысленных выражениях, подписание документа, накладывающего на него определенные обязательства, ответственность перед другими участниками ячейки, обеспечивающая их безопасность — все это оказалось для него пустым звуком. Он уже давно и явно тяготился и кропотливой работой по сбору необходимых Гению данных, и своей ожидаемо второстепенной ролью в ней — и не преминул воспользоваться первой же возможностью, чтобы сбежать. Перечеркнув бесчисленные усилия всех своих соратников и не постеснявшись прикрыться прекрасно выдрессированной Татьяной.

Я убедился в этом, заметив, с какой молниеносной скоростью он присоединился к ее заявлению, что она остается на земле. А также услышав оглушительный рев карающего меча, который уже, похоже, вызывал всех подряд — судя по отдельным репликам Татьяны и решительности, с которой Марина и опекун моей дочери сбросили телефонные звонки. Вполне можно было допустить, что карающий меч был не в курсе очередного демарша горе-хранителя — артистический талант определенно не входил в скудный список его достоинств, и так долго поддерживать образ разъяренного быка ему явно было не под силу.

— Мой дорогой Макс! — прервал эту какофонию в моем сознании освежающе сдержанный голос Гения. — Я целиком и полностью разделяю Ваше негодование — ситуация действительно требует экстренных мер. Я могу попросить Вас оставить меня с ней наедине? Поверьте мне, я смогу найти подходящие для ее разрешения слова.

У меня не было ни малейшего сомнения в том, что он обратился с этой просьбой не только ко мне, и я счел своим долгом продемонстрировать своим лишившимся самообладания спутникам пример трезвости мышления.

Разумеется, Гений нашел подходящие аргументы — хотя и, допускаю, более решительные — чтобы заставить хранителей последовать за мной на веранду. Вместе с карающим мечом, к сожалению. Неизменная вежливость Гения не позволила ему послать того немного дальше, и он продолжил бесноваться в моем сознании — к счастью, уже совершенно бессвязными и бессмысленными возгласами, которые можно было просто отодвинуть на задний план.

На переднем уже ораторствовал опекун моей дочери — с таким обвиняющим видом, как будто это не он не так давно отказал в какой бы то ни было помощи и юному стоику, и моей дочери, и даже своей собственной. В последующем разговоре этих, с позволения сказать, беззаветных хранителей человеческих душ — включая Марининого — передо мной предстало во всей красе их ханжество и безответственность.

У каждого из них всегда и во всем был виноват кто-то другой. Опекун моей дочери самоустранился из-за неточной передачи ему Мариной информации о заговоре светлых. Хранитель Марины немедленно обвинил его в неверном толковании ее слов. Опекун моей дочери открыто заявил о недоверии хранителю Татьяны — и когда тот предложил прояснить все неточности, он посмел обвинить Гения в полном подчинении всех присутствующих своей власти. Хранитель Марины резонно напомнил ему, что являлся непосредственным свидетелем первичного разговора о заговоре. Я не отказал себе в удовольствии поинтересоваться, как удалось Гению подчинить хранителя Марины, ни разу в жизни с ним не встретившись.

Не найдя, что ответить, они немедленно вспомнили о корпоративном единстве. Хранитель Татьяны довольно точно, в целом, описал цель запланированного переворота на земле — старательно обойдя при этом своим вниманием тот факт, что сама идея переворота родилась в недрах светлоликого большинства, но тщательно подчеркнув, что она нашла живой отклик в нашем течении. Я охотно исправил его досадное упущение, напомнив им всем, что представители нашего течения участвуют в сопротивлении этому плану наравне с ними — включая того, чьему разуму единственному под силу остановить его.

Для них, впрочем, единственным непревзойденным авторитетом оставался карающий меч, к которому хранитель Татьяны и отправил опекуна моей дочери за подтверждением его слов. Я был бы только рад хоть ненадолго избавиться от уже истерически задыхающегося фона в своем сознании, как тут на веранду вышли Гений с Татьяной.

Лишь только увидев их, я сразу понял, что случилось что-то серьезное.