Ангел-мечтатель (СИ)

Глава 14.2

Даже если бы Первый не был абсолютно уверен в том, что ничего подобного не создавал, то — вспомнив кровожадный летучий эскадрон своего мира — без малейшего сомнения отнес бы эти существа к творениям своего мира.

Он даже немного расчувствовался: вот так вкладываешь все свои силы и время … да что там, всего себя в создание ни на что не похожего объекта — и он потом проявляет чудеса изобретательности, чтобы избавить своего создателя от досадной помехи в жизни.

Тут уже не помогало напоминание ни о своем слове, ни о его твердости — наблюдать за тем, с каким вдохновением создавал его мир испытания не ему, а куда более заслуживающему их Адаму, было чистейшим удовольствием.

Которое продлилось недолго.

Вернувшись однажды к Лилит в самом лучшем расположении духа, он застал картину, от которой у него мурашки по спине побежали — ему даже померещилось, что он во времени промахнулся.

Лилит снова сидела прямо у теплого водоема.

С Малышом в руках.

Причем, таким же, каким Первый увидел его в прошлый раз.

Нет, все же немного покрупнее.

— Малыш, — озадаченно склонил он голову к плечу — даже беглый осмотр убедил его в неизменной точности его памяти.

— Нет, Крепыш, — не терпящим возражения тоном возразила ему Лилит.

И не менее твердо добавила, что отныне Малыш будет нуждаться в его неотступном внимании, поскольку все ее время будет занято Крепышом.

Очень скоро Первому показалось, что он действительно совершил путешествие во времени — Малыш загонял его так, как это удавалось лишь его миру на самой заре их знакомства.

Во-первых, он уже начал бегать — причем, в направлении исключительно от Первого, и размеры позволяли ему скрываться из вида среди вновь буйной растительности буквально через пару шагов.

Первому же приходилось заглядывать под каждый куст в радиусе доброго их десятка, поскольку уже научившись бегать, Малыш еще не разучился ползать.

Во-вторых, он категорически отказывался есть питательную животную пищу — точь-в-точь, как Лилит в самом начале — и постоянно требовал только самые сочные плоды.

В результате, Первому приходилось впихивать животную пищу в них — причем, измельчив ее перед этим, чтобы Малыш ее не заметил.

В-третьих, он изъяснялся какими-то нечленораздельными звуками — еще хуже, чем Лилит до встречи с Первым — и очень злился, когда Первый начинал его переспрашивать.

Чтобы уши от этого крика не закладывало, Первому приходилось постоянно консультироваться с Лилит. Она почему-то не только прекрасно понимала Малыша, но и отвечала ему в том же шипящем, свистящем и чмокающем стиле.

Первый же категорически отказался от такой деградации в процессе развития и упорно продолжал разговаривать с Малышом развернутыми и лексически богатыми фразами — при этом, тот внимательно слушал его и довольно адекватно реагировал.

Большей частью.

Кроме того, Малыш отлично ладил со всей их живностью — снова так же, как Лилит — сколько он ни таскал их за уши и хвосты, ни один из ни зубами на него не клацнул, ни рогом не боднул.

Первый, правда, считал своим долгом — на всякий случай — находиться рядом, всем своим видом демонстрируя мыслимые и немыслимые кары любому возмутившемуся чрезмерным дружелюбием Малыша.

Но такая терпимость к нему всей живности навела Первого на заманчивую мысль.

В конце концов, развития требовала не только речь Малыша — пора было расширять его кругозор.

Что вполне соответствовало обещанию Первого покидать Лилит только в случае жизненно важной необходимости.

Он отправился с Малышом на прогулку по окрестностям. На скакуне, чтобы не застревать у каждого куста в его поисках.

Сначала Малыш таращился во все стороны, приоткрыв рот — но все же любопытство Лилит передалось ему в крайне урезанном виде, и скоро он потерял интерес ко всему многообразию цветов, звуков и запахов вокруг себя, начал ерзать, прятать лицо на груди Первого и тыкать пальцем ему за спину.

Пришлось возвращаться — пока снова уши не заложило.

Вторая прогулка оказалась еще короче.

Все последующие Первый совершил один.

Когда Малыш засыпал днем.

Поэтому были они очень непродолжительными — даже без скакуна, в полете — только чтобы дух себе поднять видом испытаний Адама.

Тогда-то он и узнал, что у того с Евой свой Малыш появился.

И пришлось Первому не наслаждаться деяниями своего мира, а снова с ним ругаться.

Так же, как и сам Первый, Адам перестал отлучаться из имитации макета — но вовсе не для того, чтобы проводить больше времени с Евой.

По всей видимости, он либо решил, что перенес уже достаточное количество испытаний, либо счел пищу недостаточной за них платой. При этом, от самой пищи он, конечно же, не отказался — и ежедневно отсылал за ней Еву.

С их Малышом.

Сначала Первый думал, что она — прямо, как Лилит — просто не может выпустить из рук крохотное создание, но однажды застал в имитации макета сцену, в которой Ева робко протягивала его Адаму, бормоча, что без него она справится быстрее — в ответ на что Адам резко оттолкнул протянутую ему ношу.

— Чужой — убери прочь! — прошипел он сквозь зубы.

Какое странное имя, удивленно вскинул брови Первый.

С занятыми младенцем руками Ева действительно не могла много плодов собрать, и мало того, что ей за ними много раз ходить приходилось, так они все еще вдруг оказались спрятанными в густой листве деревьев — спасибо, хоть мир их прямо ей на голову не сбрасывал!

Ну, ты вообще озверел! — возмутился Первый, мысленно обращаясь к нему. С этим трутнем я еще понимаю — и даже всецело одобряю! — но ее-то за что?

Мир оставался непреклонен: когда Первый взлетел на ближайшее дерево и потряс его ветви, плоды держались на них, как приклеенные. Когда же он начал срывать их и бросать на землю, они тут же раскатывались в разные стороны, скрываясь в густой траве.

Из зарослей показалась Ева, крепко прижимая к себе своего детеныша и оглядываясь по сторонам с выражением полного отчаяния на лице.

И что ты творишь? — продолжил Первый все также мысленно. Я ведь ей рассказывал о тебе, и ты ей понравился — слово даю! — это ей потом с три короба наврали. Ты хочешь доказать ей, что они были правы?

С десяток плодов выкатилось из травы прямо под ноги Еве — она ахнула, схватила, сколько в руку вместилось, и стремглав бросилась назад.

Остальные плоды тут же снова буквально сдуло назад в их укрытия.

Ну, ты же видишь, как у них все устроено! — усилил Первый мысленный нажим. Я этого тоже не понимаю, но лишать его пищи — сначала она с голоду умрет. А с детенышем ее что будет? Он тебе что сделал?

Спустя несколько минут полной тишины — даже ни один листик не шелохнулся, и все пернатые вдруг онемели — один плод рядом с Первым оторвался от ветки и медленно, словно неохотно, спланировал на землю.

Потом другой.

А потом они посыпались градом.

Первый благоразумно взлетел над деревом.

Через некоторое время выяснилось, что достучаться до милосердия мира оказалось проще — как ни трудно было Первому в это поверить — чем откопать хоть какие-то зачатки сообразительности в Еве.

Особенно на фоне изобретательности Лилит — давно уже ставшей неотъемлемой частью их жизни, в которой большинство ежедневных проблем решалось еще до того, как он успевал их даже заметить.

Ева же так и носилась со своим скудным уловом десятки, если не сотни раз в день.

Даже не подумав сложить его в подол своих покровов.

Даже не глянув на плетеную корзинку, которую Первый стащил из их с Лилит пристанища и поместил прямо на пути Евы.

Даже не догадавшись принести ее, наполненную плодами самим Первым, назад за новой добычей.

А чего, собственно, от нее ждать, — крякнул про себя Первый с досадой, — если она — копия Адама, образ которого он сам недостаточно проработал еще тогда, давным-давно, в своей башне.

О последней, кстати, Первый не раз вспоминал все это время.

Но вовсе не по своей воле.

Первый вызов мысленной связи пришел сразу после их с Лилит единственной попытки познакомиться с новыми соседями — он отбросил его, старательно и многословно отвлекая Лилит от гнетущего впечатления.

Следующий ворвался в его сознание, как только он добрался до коварного водоема — об ответе не могло быть и речи, поскольку все его внимание было сосредоточено на отражении ожидаемой, хотя так и не последовавшей, атаки мира.

Затем запрос поступил, когда Малыш нырнул под особо колючий кустарник — и он доставал его оттуда, приняв все шипы на себя.

Еще один сигнал застал его в куда более неподходящий момент — он долго сидел в засаде, ожидая, пока Лилит отвернется, и, схватив ту самую плетеную корзинку для Евы, как раз отползал с ней за пределы видимости Лилит.

Но внеся в жизнь Евы некое подобие цивилизованности, он почувствовал себя в полном праве вернуться — на короткое время дневного сна Малыша — к своей давней привычке просто парить над своим миром, наслаждаясь его разнообразием и гармонией.

На всякий случай в невидимом состоянии, чтобы мир не оскорбился тем, что за ним подглядывают.

Тогда-то и настиг его очередной вызов.