Хризолит и Бирюза

Глава XII

На следующее утро я всё ещё находилась во власти вчерашних воспоминаний. Стоило мне открыть глаза, как первая мысль, пронзившая сознание, прозвучала в голове с вызывающей интонацией:

— Полюбуйтесь, я — весь из себя таинственный и неприступный!

Подушка с глухим стуком ударилась о стену, а я с яростью сбросила с себя одеяло.

— Я буду смотреть на тебя холодно и безразлично… лишь бы ты подумала, что я интересуюсь! — бросила я в пространство, обращаясь, по сути, к стенам своей столовой.

Хромая из стороны в сторону, сначала за завтраком, потом и после обеда, я чувствовала, как во мне поднимается буря. Эти чувства — отнюдь не возвышенные, но тревожно жгучие — волновали нутро.

— Я вольна поступать, как заблагорассудится, и с кем пожелаю! — злобно передразнила я, будто слыша его голос в голове.

Наступила тишина. Только мое дыхание и мерный стук ложки о фарфор наполняли её. Я застыла на месте, уставившись в одну точку на обоях, словно надеясь найти в их узоре ответы, которых мне никто не давал.

Сквозняк от открытого окна нежно колыхал подол моего льняного сарафана, избранного в качестве домашнего платья. На ночь я сняла повязку с раненого колена — хотелось, чтобы ранка подсохла.

— Интересно, что бы он сказал, узнай он, что я спасалась бегством от сынков бывшей квартирной хозяйки? — проговорила я с кривой усмешкой, опираясь бедром на край стола. — Хотя… быть может, он и так всё знает.

Я пожала плечами и закатила глаза. В воображении мигом возникло его лицо — высокомерная ухмылка, острый взгляд.

— Он бы, пожалуй, рассмеялся, — пробормотала я, с шумом опуская кружку на стол. Гнев снова поднимался волной. Я перешла в гостиную, где воздух был прохладен, и сердце колотилось сильнее, чем следовало бы.

Я искала ответы, но слышала в ответ лишь эхо собственной неуверенности. Можно много рассуждать о загадках человеческой природы, искать причины, выстраивать сложные теории… Но в самом сердце человека — простота. Один взгляд, в котором спрятано всё, одна улыбка, согревающая душу, — разве нужно что-то ещё? Именно этого я жаждала — в каждом дне, в каждом мгновении.

— Ну почему, скажите, нельзя быть хоть немного человечнее? Неужто это так трудно?!

И тут раздался стук в дверь.

Размашистым шагом — насколько позволяло пострадавшее колено — я добралась до входа и распахнула дверь с таким пылом, будто собиралась отчитывать самого министра:

— Да?!

В коридоре никого не было, и я хотела было закрыть дверь, как мой взгляд упал на подарочную коробку, перевязанную голубой ленточкой. Еле наклонившись за ней, я понесла ее на диван, громко хлопнув дверью еще целой ногой.

К ленте была прикреплена карточка:

«Надень это в театр «Шато». Экипаж будет в восемь.

Граф Волконский.»

— Как же он любит распоряжаться… — выдохнула я, прищурившись.

И всё же… сердце ёкнуло.

Я за малым только не пнула эту коробку, но в дверь снова постучали, что в очередной раз вызвало во мне бурю негодований, будто я играла в какую-то игру и явно проигрывала. От резкости, с которой я открыла дверь, Лоренц, стоящий в коридоре, сделал полшага назад, расширив глаза:

— Святой Род, что за бестия? — усмехнулся молодой человек, прикрывая шутливо лицо руками.

Я выдохнула всеми легкими, где последний час сидела жаба и давила меня изнутри, не позволяя дышать. Лоренц оказался как нельзя кстати в этой беспроглядной пучине негодования. Только сев на кресло напротив панорамного окна в гостиной комнате, я позволила себе расслабиться. Мужчина медленно прошел за мной, аккуратно закрывая дверь, видимо, чтобы не будить во мне зверя, которого он уже успел испугаться.

Лоренц изучал меня с легкой усмешкой, будто я была главным действующим лицом какого-то абсурдного спектакля. Его присутствие, словно глоток свежего воздуха, заставило меня на мгновение забыть о своих проблемах. Я потянулась за стаканом воды, чтобы снять напряжение, и его взгляд остановился на моих руках, которые мелко тряслись от переживаний.

— Ты в порядке? — наконец сказал он, прерывая тишину. Вопрос прозвучал просто, но в его голосе сквозила искренность, которую я не могла игнорировать. Я покачала головой, готовая высказать всё, что накопилось за последние дни. Но в этот момент в горле встал ком, и ни одного слова не получилось произнести.

— Просто… день не задался, — ответила я, опустив глаза. Лоренц, заметив мое состояние, подошел ближе.

Словно статуя, он остановился за спинкой кресла, и я почувствовала, как прядь моих волос оказалась у него между пальцев.

Я никогда не любила, когда Жизель расчёсывала мне волосы в детстве. Они были у меня волнистые, непослушные, вечно путались, а после расчесывания превращались в пышную копну, от которой хотелось завыть. Как только я выросла и поняла этот момент, я без колебаний избавилась от всех этих вражеских зубастых орудий. С тех пор волосы были мне благодарны — и я им тоже.

Однако была и другая причина, по которой я не любила, когда кто-то прикасался к моим волосам. Лоренц, сам того не подозревая, напомнил мне об этом. Стоило лишь чужим пальцам коснуться моей непокорной гривы — и меня словно обнажали. Казалось, они прикасаются к чему-то слишком личному, сокровенному. Тело покрывалось мурашками, веки сами собой опускались, и я невольно замирала в сладком, почти болезненном блаженстве. Я чувствовала себя обнажённой — даже в самой плотной одежде. Именно поэтому я всегда старалась избегать чужих прикосновений к своим волосам.

Я осторожно накрыла ладонь Лоренца своей рукой — не грубо, но достаточно ясно, чтобы он понял: стоит остановиться.

— У меня для тебя небольшой подарок, ласточка, — с тёплой таинственностью сказал он и достал из кармана удлинённый футляр.

— О, нет, Лоренц, не надо, — я резко поднялась, уже догадавшись, что он собирается сделать.

— Офелия, — как только он произнёс моё имя, меня охватило ощущение, будто всё вокруг стало легче, светлее. Он произносил его так, словно открывал двери в другой мир — без тревог, без обязательств.

Мягко развернув меня к зеркалу, он раскрыл футляр. Внутри лежало бриллиантовое колье — изящное, переливчатое, как капля росы в лучах утреннего солнца.

— Тебе нужно научиться принимать подарки, — продолжил Лоренц, застёгивая украшение у меня на шее. — И понимать: ты не обязана ничего давать взамен. Это не значит, что ты кого-то не ценишь или не любишь. Просто… если человек хочет сделать тебе подарок — значит, он хочет, чтобы ты приняла его. С благодарностью. С пониманием, что ты дорога ему.

Я смотрела на колье в зеркале. Камни холодили кожу, лаская ключицы, и я на мгновение забыла, как разговаривать. Всё, что смогла вымолвить:

— Оно бесподобно.

— Как и ты, Офелия, — прошептал он.

По телу пробежали мурашки от прикосновения губ мужчины к моей шее. Теперь я четко видела за собой высокого и статного мужчину, расплывающегося в довольной улыбке янтарных глаз.

Лоренц — не друг. Он хищник, голодный лев, обитающий в сердце дремучих лесов, ждущий момента, чтобы сделать свой прыжок.

Каждое его слово звучало как мелодия, заставляющая мою душу дрожать. Взгляд его мог пронзить необъятные глубины, и я чувствовала, как тонкие нити некой близости сплетаются вокруг нас.

Тело отказывалось поддаваться воле разума, разум отказывался осознавать, что это все происходит взаправду. Лоренц шагнул ближе, со спины я чувствовала, как его тепло словно обволакивало меня, вытягивая из повседневности. В его глазах отражался свет мерцающих камней, и казалось, будто он тоже стал частью этой волшебной атмосферы.

— Узнав, что на сегодняшний вечер ты занята Ниваром и наденешь платье от него, я решил, что не хочу, чтобы ты полностью принадлежала ему, — Лоренц поправил волосы у меня на плече.

В его голосе не было ни ревности, ни мольбы — только уверенность человека, привыкшего добиваться своего. В глазах вспыхнула жажда битвы, и я поняла: отступать он не собирался.

Как он об этом узнал, оставалось загадкой. Но я уже начинала привыкать к тому, что аристократам, даже тем, кто вышел из Нижнего города, не писаны ни законы, ни совесть.

Я не ожидала, что его подобный жест окажется таким мягким. Почти бережным. Это не был порыв собственника, не игра на публику. Это было что-то тёплое, искреннее. И сердце — словно вздрогнуло, отбросив броню, к которой я так долго привыкала. По телу прошёл лёгкий морозец, как утренний иней по тёплой коже.

Лоренц смотрел на меня пристально, почти бездвижно. В этом взгляде не было притворства — только ожидание. Будто ответ, который он искал, мог быть найден лишь в моих глазах.

— Знаете, граф, — сказала я, стараясь удержать лёгкость и игривость в голосе, — ваши сердечные муки, конечно, весьма лестны… но абсолютной верности я пообещать не могу.

Он наклонился ближе. Я уловила знакомый древесный аромат с тёплыми кожаными нотками и лёгкий оттенок свежевыжатого лимона — запах, который, казалось, прочно прилип к нему, как его наглость.

— Я и не прошу, — произнёс он почти шёпотом, и я застыла. — Но мне хочется, чтобы ты знала: я намерен забрать всё твоё внимание. Так, чтобы у тебя просто не осталось времени ни на кого другого.

Мгновение напряжённой тишины растянулось между нами. На его губах заиграла еле заметная улыбка — не насмешка, не торжество, а что-то мягкое, почти невесомое. Я вдруг почувствовала, что стала частью чего-то большего, чем простая игра в ревность. Сегодня ночью — я буду центром его вселенной. Даже если рядом окажется другой мужчина.

Щёки вспыхнули от близости, сердце испуганно заколотилось, словно выдавая мои мысли. Лоренц, казалось, заметил это и, всё с той же ленивой теплотой, отпустил меня, вальяжно опускаясь на диван возле окна.

— Так вот, значит, какая ты, — протянул он, проводя по мне взглядом с головы до ног.

Я стояла, не двигаясь, и не знала, куда деться от смущения, чувствуя себя маленькой дурочкой. А он тем временем продолжал:

— Ты такая… — он сделал паузу, словно подбирая точное слово, затем сложил руки, будто надувая невидимый пузырь, и, легко дунув на него, «отпустил» в воздух. — Ты просто… лёгкая.

В его голосе звучала странная искренность, будто он и сам только сейчас это осознал.

Я сдержанно вздохнула, пытаясь подобрать ответ, но слова застряли где-то в горле.

— Лёгкая? — переспросила я с лёгким недоверием, поворачиваясь от зеркала. Ладони машинально сжали распущенные волосы. — Это что, комплимент или ирония?

На его лице снова появилась знакомая игривая улыбка.

— Зависит от точки зрения. Лёгкость — это тоже сила. Но лишь тогда, когда ты умеешь ею владеть. А ты, — он лениво поднял указательный палец, нацелив его прямо на меня, — ты этой силой обладаешь.

Я на мгновение заколебалась. Его слова вдруг прозвучали серьёзно, даже весомо. Но следом закралось подозрение — а не играет ли он со мной, как всегда со всеми?

— Ты слишком много говоришь, — бросила я, стараясь спрятать смущение за иронией.

Лоренц с усмешкой запустил пальцы в волосы, не отводя от меня взгляда. В его глазах всё ещё плясала игра, но в ней появилась странная теплая глубина.

Я повернулась, и в этот момент заметила, как его взгляд скользнул вниз — к моей коленке.

— Птичка, а это что такое?

Вся лёгкость мигом испарилась. Вместо неё поднялась знакомая волна раздражения — эхом от той самой утренней ситуации. Я не хотела рассказывать. Не хотела грузить его этим. Но и держать всё внутри не могла.

Мои брови сдвинулись к переносице — негодование затопило лицо, будто всё только начиналось.

— Я была в Нижнем городе вчера утром, как и обещала господину Циммермаху, — начала я, опускаясь в кресло напротив Лоренца. Пальцы машинально скользнули к колену — я осторожно коснулась ранки, вспоминая, как снимала с неё окровавленный чулок. Неприятное ощущение прилипшей ткани до сих пор отзывалось в теле. Коленку саднило чуть ниже перевязанного места.

— Наконец-то мне удалось увидеть ребят, которых так любезно выделил директор. И, если честно… — я вздохнула и развела руками, — я в замешательстве.

Оживлённо жестикулируя, я начала пересказывать Лоренцу всё, что узнала: рассказала о каждом из учеников, что понравилось, что вызвало новые вопросы, поделилась впечатлениями о школе и мелочами своего вчерашнего путешествия.

Я изо всех сил старалась обойти стороной историю с двумя сыновьями моей бывшей арендодательницы, но попытка провалилась — Лоренц прервал меня на половине рассказа и серьезно спросил, расставляя акцент после каждого слова:

— Что. Это. Такое?

Он наклонился вперёд, словно собирался коснуться моей коленки, но сдержался.

— Я наткнулась на двух… идиотов, — процедила я, сжав губы в тонкую линию. — Я задолжала им за аренду. Ну и сказала пару слов… не слишком ласковых.

Я закатила глаза, стараясь придать ситуации лёгкость, но Лоренц уже был не в настроении для иронии. Его зрачки сузились, взгляд потемнел, как небо перед грозой. Он молчал, и это молчание делало воздух в комнате ощутимо плотным, почти удушливым.

— Почему ты просто не заплатила им? — удивлённо спросил он, но, заглянув мне в глаза и прочитав там откровенное нежелание склонять голову, резко сменил тон: — Больше они тебя не потревожат. Он вскочил с дивана, резко, как от удара тока, и отвернулся к окну, будто только так мог сдержать переполнявший его гнев.

А когда снова посмотрел на меня — в глазах уже не было ярости. Лишь нежность, теплая и тягучая. Он подошёл ближе, обошёл меня и, встав сзади, склонился и коснулся губами моей макушки.

Я выдохнула. Глаза сами собой закрылись, и тело отозвалось тихим, благодарным расслаблением. Его тепло проникло под кожу, разлилось по венам, и на какое-то мгновение я позволила себе просто быть рядом с ним — без страха, без тревоги.

Когда я снова открыла глаза, Лоренц стоял рядом, но его взгляд был далёким. Он колебался, это было видно: желание защитить меня боролось с его собственными мыслями о том, действительно ли это мне нужно.

Мне было приятно его присутствие, приятно чувствовать эту силу за спиной. Но в то же время я знала: если он действительно вмешается — это всё только осложнит.

— Лоренц, я совсем забыла, — в голове всплыла недавняя идея, как мне облегчить задачу с выбором достойного кандидата на образование. — Могу ли я попросить тебя заняться организацией благотворительного вечера для троих учеников? Точнее, это будет скорее для нужд школы, но таким образом я хотела бы выбрать, кто больше подходит для жизни в Верхнем городе.

Брови Лоренца одобрительно взлетели вверх, и он, весело прищурившись, щёлкнул меня по носу.

— Госпожа Хаас, вы всё глубже погружаетесь в светскую жизнь! — его улыбка стала ещё шире.

И мне вдруг совсем не захотелось, чтобы он уходил.

Его слова будто подарили мне крылья. Я уже начинала привыкать к приёмам и раутам, что заполняли мой календарь, но только теперь осознала: я могу быть не просто сторонним наблюдателем — я могу действовать. Внутри что-то трепетно раскрывалось, словно душа, до сих пор спрятанная в оболочке, наконец ощутила пространство, где ей можно расцвести. Блеск люстр, гладкие улыбки, шелест платьев — всё это больше не пугало. Страх отступал, уступая место новой уверенности, которую я так долго искала.

А рядом с Лоренцем… было спокойно. Как дома. Хотя дома у меня никогда и не было. Он принёс с собой то ощущение, которого я не знала: лёгкость, заботу, почти доверие. Ещё немного — и я сдамся под таким осадным штурмом.

— Я помогу тебе, ласточка моя, — мягко пообещал он, взглянув на часы, спрятанные под рукавом. — Уже шесть, птенчик. Тебе пора собираться.

Лоренц тихонько поцеловал меня в щеку, задержавшись, будто долгое трепетное желание было вознаграждено. Его губы касались моей кожи, оставляя легкое ощущение влажности, словно они были наделены магией, способной стереть все заботы и страхи. Я легонько повела щекой в его сторону, будто хотела впечатать этот поцелуй в свою кожу.

Он отстранился. Пространство будто на миг стало другим — наполнилось тишиной. Я не спешила говорить, нарушать ее, позволяя этому моменту продлиться, растянуться до предела.

Мы обменялись взглядами, от которых в воздухе витала легкая дрожь, после чего он закрыл дверь моих апартаментов с другой стороны.