Хризолит и Бирюза

Глава LVII

За какую-то долю секунды Нивар успел перехватить меня и подставил спину под удар меча. Я даже не успела ничего осознать — всё, что выглядывало из-за его широкой спины, было моё лицо.

Я распахнула глаза лишь тогда, когда почувствовала, что они начинают болеть от того, как сильно я их зажмурила. Руки дрожали, и, кажется, меч уже выскользнул из пальцев. Перед глазами колыхалось холодное дыхание вирдумларской стали, принадлежавшей Дмидену Герцверду.

В этот миг дворцовые часы пробили полночь. Наступил Новый год, но зал, поглощённый противостоянием, остался без приветственных криков и аплодисментов. Праздник исчез, уступив место тишине — и лишь в моём сердце звучал треск, будто оно раскалывалось.

Я боязно подняла голову и встретила удивлённый взгляд Идена. Его тяжёлое дыхание раздувало ноздри, но лицо оставалось бледным, словно он всё ещё был на тренировочной площадке, а не в смертельной схватке. В его глазах, вопреки холодной стали, читались испуг, скорбь и безысходность. На мгновение этот взгляд был настолько человечным, что я почти забыла о безумии вокруг.

— Ты проиграл, Нивар Алиссдейр Волконский, — глухо произнёс Иден, отвёл глаза и медленно убрал меч в ножны. — Я заберу своё по праву, когда придёт время.

Я почувствовала, как сердце забилось чаще, осознавая всю тяжесть его слов, значение которых я даже не понимала. Следовало бы испугаться, но вместо этого во мне разгоралась злость.

Нивар отпустил меня, но я всё ещё сидела за его спиной, ощущая холодный снег под коленями. Меч, выскользнувший из рук, уже наполовину занесло белой пылью. Брат поднимался с колен тяжело, но достойно. Цесаревич выпрямился, вскинул подбородок, и его взгляд ясно говорил: он не собирается сдаваться, даже если исход казался предрешённым.

— Ты можешь взять своё, — произнёс он тихо, но твёрдо. — Но знай: я не отступлю так легко. Этот бой закончен, но не наша война.

Иден глубоко вдохнул, и во взгляде его мелькнуло нечто, похожее на уважение. Он расправил плечи, в позе вернулась привычная уверенность — та самая, с которой он всегда выходил к людям и в бой.

— Я и надеюсь на это, Нивар. Иначе ты, как противник, оказался бы слишком слаб, — с легкой ухмылкой бросил он и вальяжно, с хрустом снега под ногами, направился к залу. По пути, едва заметно задев плечо тяжело дышащего цесаревича, он выхватил из рук растерянного мужчины бокал шампанского и осушил его в один глоток. — Что стоим, господа? Время праздновать Новый год нашей жизни!

Последнее, что я успела заметить, прежде чем толпа сомкнулась, был Лазар — он стоял в противоположной стороне бальной залы и одобрительно хлопал в ладони. На его лице проступила едва заметная тень улыбки, словно он был доволен разворачивающимся зрелищем.

Всё вокруг словно замерло в ожидании чего-то большего, будто сама ночь затаила дыхание. Лазар продолжал аплодировать, и его азарт, словно заразительный вирус, начал передаваться окружающим.

Один за другим гости начали присоединяться к его аплодисментам. Шум постепенно нарастал, заполняя пространство бальной залы. Люди спешили приблизиться к Идену, каждый втайне надеясь завоевать его расположение, заслужить его благосклонный взгляд.

Атмосфера мгновенно изменилась: напряжение от схватки сменилось показным весельем, а бальная зала наполнилась шумом голосов и звоном бокалов.

А я слышала в этих хлопках не праздник, а отзвук приговора.

Когда последние гости скрылись в дверях, я ощутила, как пронизывающий холод вгрызается в кожу, добираясь до самых костей. Зубы начали выбивать нервную дробь, а пальцы немели от стужи.

Нивар, словно прочитав мои мысли, наклонился, поднял с заснеженной земли свой скинутый ранее плащ, отряхнул его и бережно накинул его мне на плечи. Плотные меха окутали меня до самого подбородка, создавая иллюзию уюта в этом ледяном царстве.

Тепло плаща было лишь призрачным — пронизывающий ветер продолжал свистать сквозь щели и трепать полы одежды. Но куда сильнее согревал взгляд Нивара — глубокий, проникновенный, полный безмолвного понимания.

— В этом мире, — произнёс он тихо, с лёгкой хрипотцой в голосе, словно отгоняя последние отголоски тревожности прошедшей битвы, — даже краткие мгновения тепла могут стать настоящим спасением.

Его слова зазвучали в тишине, и на миг показалось, что вокруг не было ни снега, ни боли, ни чужих взглядов. Только он и я.

Отведя взгляд от Нивара, я обратила внимание на отца и Жизель. Ольгард нежно гладил её по плечам, будто хотел унять её тревогу, а затем заключил в крепкие объятия. Поймав взгляд Нивара, он коротко кивнул ему — тайный диалог, понятный только отцу и сыну. Жизель прижалась к отцу, и её жест выглядел слишком нежным, слишком уверенным.

В стороне от основной группы стоял Николас с Лоренцем. Лицо молодого человека выражало смятение, внутреннюю борьбу. Я чувствовала его метания на расстоянии — он явно хотел сорваться с места и подойти ко мне, но отец мягко похлопал его по плечу и увёл во дворец.

Моё сердце болезненно сжалось от этого зрелища. Мне так хотелось поделиться с Лоренцем своими страхами, рассказать, как дрожали мои колени, как стучало сердце в груди, как я боролась с подступающими слезами. Но в этот момент я была нужна здесь, рядом с Ниваром.

Я понимала, что Лоренц испытал тот же всепоглощающий страх, который терзал и меня. Его смятение, его внутренняя борьба были мне так близки — словно зеркало, отражающее мои собственные переживания.

Я словно физически ощутила, как в груди Лоренца что-то надломилось в ту минуту, когда я с мечом наперевес бросилась защищать Нивара. Его боль, его тревога эхом отозвались в моём сердце, напоминая о том, как хрупка бывает грань между страхом и отвагой, между отчаянием и надеждой.

— Прошу прощения, — в голове словно эхо возникло воспоминание нашей первой с Лоренцом встречи. — Я не хотел, чтобы вы бежали за ним.

Пошёл плотный снегопад. Белые хлопья медленно, но верно укрывали землю, превращая привычный пейзаж в белоснежное безмолвие. Я вновь подняла глаза на Нивара и поняла, что он всё это время не отводил взгляда.

Его глаза были серьёзными, проницательными, словно он пытался разглядеть мои мысли сквозь тонкий покров невидимого снега, что так заботливо усыпал весь мир.

Снег ложился тихо, его мягкий звук напоминал шёпот. Я будто слышала, как он дышит вместе с нами. В этой белой тишине даже холод вдруг показался нежным. Я вздрогнула от неожиданного касания его руки у моей щеки — и тепло заполнило меня.

Нивар склонился ближе, его дыхание смешивалось с морозным воздухом, оставляя крошечные облачка, исчезающие так же быстро, как наши сомнения. Время застыло: вокруг меня не существовало ничего, кроме снега и его хризолитовых глаз.

Моё сердце билось чаще, освобождаясь от оков. Его рука на моей щеке пробуждала вихрь эмоций, которых я боялась раньше. В тот миг мне захотелось забыть о том, что может случиться за пределами этого дивного пейзажа. Мы были как два пленника зимы, обреченные на вечный миг, не желающие оставлять эту безмятежность.

— Что ты видишь в этом снегопаде? — спросила я, стараясь нарушить тишину и увести его от тяжёлых воспоминаний о дуэли. Меньше всего мне хотелось снова касаться причин схватки, когда передо мной стоял живой и дышащий Нивар.

Он усмехнулся, и в глазах его мелькнула искорка, будто он хранил разгадку, известную лишь ему одному.

— Я вижу тебя. И этого достаточно, — произнёс он, и от этих слов последние остатки сомнений растаяли, превратившись в солёные капли, скатывающиеся по моим щекам.

Нивар наклонился и коснулся губами моих щёк, стирая влажные дорожки. Но вместо облегчения это пробудило во мне новую бурю. Я разрыдалась взахлёб, будто распахнулись давно сдерживаемые ворота, и всё накопленное внутри вырвалось наружу.

Он прижал меня к себе, и в его взгляде жалость переплелась с пониманием. Его дыхание было ровным, спокойным — словно он хотел передать мне часть своей силы.

— Почему ты плачешь? — шепнул он, целуя меня в макушку и поглаживая по волосам.

Я не ответила. Слова показались бы слишком грубыми для этого хрупкого момента. Я лишь сильнее вжалась в его грудь, вцепившись пальцами в ткань камзола, будто в единственную опору. Я чувствовала его тепло и запах, и этого хватало, чтобы знать: он жив, он рядом.

— Просто иногда мне нужно быть слабой, — выдохнула я сквозь слёзы, усмехнувшись самой себе.

Нивар криво усмехнулся, и в его улыбке не было ни насмешки, ни жалости — только странная усталость и нежность. Он провёл ладонью по моим волосам, задержав пальцы, будто хотел убедиться, что я настоящая.

— Слабой? — повторил он. — Ты сейчас в снегу вырвала у гвардейца меч и кинулась между мной и Иденом. Если это слабость — то я хочу, чтобы она была рядом со мной всегда.

Я всхлипнула и попыталась посмеяться, но новый поток слёз прорвался наружу. Нивар чуть наклонился, губами коснулся моей височной пряди и пробормотал:

— Ты понятия не имеешь, что ты для меня сделала.

Я прижалась к его груди, слушая, как тяжело и сбивчиво бьётся его сердце. И впервые за долгое время не стыдилась своих слёз.

Он ждал, пока буря во мне утихнет, и, когда я немного успокоилась, тихо сказал:

— Мы становимся сильнее, когда делимся своей болью.

Я подняла на него глаза. В его хризолитовых зрачках отражалась не только поддержка, но и нечто опасное — то, о чём мы оба боялись признаться вслух.

— Я всегда думала, что сила — это уметь скрывать слабости, — шепнула я, вытирая ладонью мокрые щёки.

Нивар чуть склонил голову, губы тронула усталая улыбка.

— Может, — сказал он. — Но, знаешь… рядом с тобой прятать ничего не хочется.

Я замерла, ловя каждое его слово. В его голосе была мягкость, и всё же сквозила какая-то непрошеная сталь.

— Ты делаешь меня слабым, — добавил он тихо, почти с досадой. — И это чертовски сильнее всего, что я знал раньше.

Его признание висело в морозном воздухе, и я вдруг осознала: страшнее любых угроз — дрожь внутри меня самой.

— Офелия Ровена Хаасбрандт, — Нивар вдохнул морозного воздуха полные легкие и на выдохе выпалил, обхватывая холодными пальцами, что по обычаю были окольцованы серебром, мое лицо. Его руки слегка дрожали: — Я тоже безмерно люблю тебя. С самого первого дня, как увидел. Я хочу быть рядом с тобой, хочу дарить тебе свою любовь и ласку, разделять с тобой все радости и печали.

Я почувствовала, как слезы вновь подступают к глазам. Он медленно провел большим пальцем по моей щеке, словно проверяя, что я настоящая, что это не сон.

Все тревоги и страхи, что заглушали мое сердце, словно рассеялись под напором его искренних слов.

— Я узнал об этом после аварии, — я поняла, что он имеет в виду. Ему тоже трудно было признать этот факт вслух. — Я делал все возможное, чтобы не видеть тебя. Выбросить из своей головы. Я как дурак приходил в клуб, в надежде, что, увидев тебя в объятиях другого мужчины, мое сердце разорвется и я больше ничего не смогу к тебе чувствовать.

Он резко отдернул руку, потом снова осторожно коснулся моей ладони, сжимая её на мгновение. Я молчала, внимая его словам, ощущая, как каждый звук разрывает его истерзанную душу.

Всё, что он делал, было лишь попыткой убежать от своего собственного чувства — чувства, что забирало его покой.

— Я надеялся, что это поможет, — его голос дрожал, пальцы сжали мои плечи, затем отпустили, словно боясь сломать что-то внутри меня, — но на самом деле это только усилило пустоту. Каждый раз я понимал, что не смогу быть счастливым, пока не признаю свои истинные чувства. Я думал, что смогу справиться с этим, но на самом деле всё только усложнялось. Я не хотел, чтобы ты страдала из-за меня, — тихо сказал он, глаза его заблестели. — Я думал, что смогу жить без тебя, но каждый день труднее, чем предыдущий. Теперь я понимаю, что убегал не от тебя, а от себя.

Эта нездоровая любовь поглощала души нас обоих, оставляя лишь тень нормальных отношений. Каждый взгляд, каждое прикосновение были пропитаны запретным желанием, которое мы не могли игнорировать. В нашем мире не было места для рассуждений о морали и норме: был лишь обжигающий огонь, который разгорался с каждым днем.

Он сжал мои руки, потом слегка опустил их, словно боялся обжечь меня собственным волнением.

— Нивар, я…

— Пожалуйста, ничего не говори, — мужчина прервал меня, коснувшись лбом моего лба. — Я сейчас не выдержу звук твоего голоса. Плакса-цесаревич не нужен Империи.

Мы легко рассмеялись, где я изливала слезы за двоих.