Хризолит и Бирюза

Глава XXIV

Ногти нервно выбивали ритм по мягкой кожаной обивке сиденья впереди. Смущение парализовало всё тело: я чувствовала себя на редкость глупо. Чем ближе машина подъезжала к его поместью, тем сильнее выступала испарина на ладонях, а вдоль позвоночника пробегала дрожь, будто холодная струя. Возврата уже не было. В голове вихрем проносились десятки сценариев — и все они заканчивались одним: насмешливым лицом Нивара. Но что-то внутри меня упорно тянуло к нему, сильнее разума и страха.

Сердце билось в такт с пальцами, когда передо мной выросли массивные ворота, увитые ярко-зелеными листьями плюща, которые я не заметила в первый раз. Их вид был одновременно прекрасен и устрашающ: словно они охраняли не дом, а тайну.

Когда я ступила во двор, меня окутал густой запах свежескошенной травы, в который вплелись тонкие ноты еще цветущего сада. И тут ко мне навстречу, торопливо, с радостью, выбежала экономка — её образ был так же неизменен, как и сам этот дом.

— Елена, здравствуй! — её ладони теплом заключили мою руку.

— Здравствуй, милая! — в её голосе звучала искренняя радость, и я невольно улыбнулась в ответ. Это тепло казалось особенно ярким контрастом к холодной сдержанности её хозяина. — Граф предупреждал, что вы заедете.

— Предупреждал? — мой вопросительный тон остался без внимания. В её глазах мелькала лишь спешка: список обязанностей явно не позволял ей отвлекаться на лишние объяснения.

Я шагнула внутрь — и словно сама структура дома замерла. Под блеском светильников пол коридора сиял, словно зеркало; на окнах тяжелыми складками висели шторы; по лестнице с широкими ступенями тянулась ковровая дорожка. Запах старого дерева, исходящий от массивной мебели, был всё тем же. И вместе с воспоминаниями обо мне самой прежней, он медленно вытеснял страх, уступая место любопытству и… едва ли не восторгу.

С момента последнего моего визита, случившегося после убийства императора, здесь не изменилось ровным счётом ничего.

Елена скрылась наверху, должно быть, уведомить Нивара о моём прибытии. А я вдруг заметила букет ирисов на небольшом столике у лестницы. Их ярко-сиреневые лепестки с белыми сердцевинами сияли в полумраке, как огни. Я склонилась ближе, откидывая прядь за ухо, чтобы вдохнуть их аромат.

Он был настолько густым и сладким, что почти задушил. В одно мгновение мне показалось, будто дыхание остановилось. Запах пронизывал всё: лёгкие, кровь, сознание. Я ощутила, как он постепенно затмевает разум — будто невидимая сеть сомкнулась вокруг меня.

Процесс так поглотил меня, что я не услышала, как на предательски тихой лестнице появился хозяин особняка. Его шаги, привычные к тишине, скользили по ступеням, как шёпот призрака. И вдруг — он уже здесь.

Нивар стоял в полутени, но даже в полумраке его фигура выделялась — безупречный силуэт в тёмном сюртуке, с галстуком-бабочкой, затянутым настолько идеально, что если бы я подошла к нему с линейкой, то там бы не было отклонения. Всё в нём — от осанки до блеска начищенных ботинок — говорило о власти, но не грубой, а той, что исходит изнутри, как холодный свет газового фонаря в зимний вечер.

Его лицо, строгое, с резко очерченным подбородком и тонкими губами, вдруг озарилось улыбкой — не широкой, а такой, что начинается в глазах, в уголках, и только потом касается губ. Улыбкой, в которой смешались удивление, насмешка… и что-то ещё. Что-то тёплое, почти человеческое.

Он медленно спускался вниз, поправляя воротник рубашки — жест, ставший мне уже знакомым, будто он всегда передо мной прикидывался случайным прохожим, а не хозяином этого дома, полного недоговоренностей. Его взгляд скользнул по мне — и я почувствовала, еще не зная, откуда это ощущение, как по спине пробежал лёгкий холодок, будто кто-то провёл по коже ледяным пером.

Он подошёл ближе. Слишком близко.

И тогда — снова. Его пальцы, холодные, как серебро в полночь, коснулись моей височной пряди, отвели её за ухо. Движение было медленным, почти ритуальным. Он наклонился — и вдохнул.

Запах цветов? Или… мой?

Я вздрогнула. Не от страха — от острого, почти болезненного осознания: он чувствует меня.

Но не отстранилась. Только повернулась к нему — и в этот миг оказалась так близко, что различала тень ресниц на его щеках, дрожь в уголке губ.

— Ты пришла, — произнёс он. Голос — низкий, с лёгкой хрипотцой, будто он не говорил целый день. В нём — удивление. Ирония. И что-то ещё. Что-то, что заставило моё сердце на миг замереть.

Я могла бы ответить остроумно. Могла бы улыбнуться. Но слова застряли в горле, как шипы. Только кивнула — и в этот момент все глупые сценарии, что я прокручивала в голове, рассыпались в прах. Осталось только это: он — здесь. Я — здесь. И мир, застывший на мгновение, больше не имел значения.

— Здравствуй, — прошептала я.

Голос дрогнул. Глаза распахнулись — слишком широко, как у ребёнка, пойманного на воровстве вазы с печеньем. Губы сами собой приоткрылись — и я тут же прикусила нижнюю, пытаясь скрыть волнение.

Крупица радости, которая была вложена в это простое слово, не была вежливостью. Я была искренне рада видеть его в здравии и хорошем настроении, особенно после картины в комнате у Агнесс.

Неумолимое желание коснуться его, обнять, будто мы были старыми друзьями, резко посетило меня. Не могу сказать точно, что я чувствовала в этот момент. Мне было очень странно и одновременно приятно. Будто я испытывала нечто новое. Хотелось поделиться с ним той бурей необъяснимых эмоций, что захватила меня, но все непонятные моменты, которые блуждали вокруг нас, не позволяли показать мне истину.

В его глазах засверкала укоренившаяся игра, и на мгновение мне показалось, что время остановилось. Я могла посчитать каждую тихую долю секунды, которые мы проводили в этом мгновении тишины, где существовали только мы двое.

Я могла бы сосчитать каждую долю секунды. Каждое биение своего сердца. Каждый вдох, что он делал — всё громче, всё ближе.

Нивар слегка наклонился. Его дыхание коснулось моей щеки — тёплое, но в нём чувствовался лёгкий привкус лаванды и табака. Мои лёгкие сжались, как будто кто-то сжал их рукой.

— Ты пахнешь… как утро в саду, — произнес он тихо, и я ощутила, как на моих щеках зарывается жара.

Я не знала, как ответить, слова застряли в горле, превращаясь в маленькие, несмелые желания

Это просто слова. Он говорит их всем. Это — часть игры. А я снова подыгрываю. Дьявол. Почему так хочется верить?

Слова снова застряли. Но я не искала их. Вместо этого — посмотрела ему в глаза. В эти глубокие, тёмные хризолитовые озёра, где, казалось, можно было утонуть. Я хотела разгадать их. Хотела понять, кто он на самом деле: хозяин, тиран, больной человек… или просто одинокий мужчина в огромном доме?

Окружающий мир растворился. Остались только мы — в пузыре тишины, где существовали лишь его холодные пальцы, мой трепет и это странное, необъяснимое притяжение.

Нивар немного отстранился и, как будто с трудом отрываясь от этой близости, тихо улыбнулся — улыбка, которая обещала больше, чем могла выразить.

«Это невозможно, — пронеслось в последний миг. — Это не по-настоящему. Это — иллюзия. и я ведусь, черт возьми. Но… хоть бы ещё минута. Хоть бы ещё одно мгновение — и пусть всё это будет правдой».

Его зелёные глаза — холодные, как весенний лёд на пруду у имения — медленно путешествовали по моему лицу, будто оценивая каждую черту, каждый намёк на эмоцию. Он смотрел не просто внимательно — жадно, как будто пытался прочесть в моём взгляде то, что я не осмеливалась произнести вслух. Вот его взгляд задержался на глазах, скользнул к подбородку… и остановился на губах. Долго. Слишком долго.

Нивар всё ещё молчал. Ни слова. Ни жеста, кроме этого пронзительного, почти физического взгляда. Воздух между нами стал густым, как старое вино. Я почувствовала, как щёки начинают гореть, и, чтобы хоть как-то разрядить эту тягучую тишину, я просто улыбнулась. Легко. Невинно. Как будто ничего не значило.

Мы выпрямились — и в этот миг я почувствовала, как сердце сжалось, а потом начало биться чаще. Он смотрел на меня сверху вниз — не потому что был высок, а потому что ставил меня в это положение. Взгляд его был тяжёлым, оценивающим, почти… раздражённым.

Он словно был недоволен тем, что я так поздно объявилась и сообщила ему о своем намерении пойти с ним на бал. Или просто недоволен моим визитом в принципе?

— И выглядишь, как цветок эдельвейса, Офелия, — произнёс он наконец, и голос его прозвучал, как шёпот шелка по мрамору.

Он взял мою руку — медленно, почти торжественно — и поднёс к губам. Но не просто поцеловал. Нет. Он целовал каждый палец — один за другим, с такой преднамеренной медлительностью, что по коже пробежал мурашками лёгкий озноб. Я попыталась отвести взгляд, уставиться в пол, на узор паркета, на свет газового канделябра… но он не отпускал. Не отпускал ни руки, ни взгляда.

— Рад видеть тебя в хорошем расположении духа, — добавил он, и в этих словах не было ни радости, ни тёплого приветствия. Была игра. Игра, в которой я не знала правил.

— Елена сказала, что ты ожидал моего визита, — мой голос прозвучал чуть острее, чем я планировала. — Что это значит?

Он усмехнулся. Не улыбнулся — усмехнулся. Лёгкая, самоуверенная, почти презрительная кривая губ. Его взгляд стал жёстче, острым, как лезвие бритвы. Мальчишеская мягкость, что мелькала в нём раньше, исчезла. Передо мной снова стоял хозяин — холодный, отстранённый, недоступный. Каменный.

Он слегка прищурился — и в этот миг я поняла: он смотрит на меня, как на ребёнка. На глупую девочку, что осмелилась заговорить с ним на равных.

— О, Елена всегда была слишком болтлива, — ответил он с ленивой улыбкой, чуть отстранившись, чтобы заглянуть мне прямо в глаза. Они сверкали, словно мокрые изумруды в осеннем свете — притягательные, но полные тайн. — Просто… она чувствует, что между нами есть нечто особенное.

Я усмехнулась. Коротко. Горько.

Что? Что особенного? Взгляды? Прикосновения? Эти соревнования, где я всегда проигрываю? Или то, как моё сердце сжимается, когда он рядом — и как я ненавижу себя за это?

— Значит, ты ждал меня, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. Но внутри всё перевернулось от осознания того, что он не был против моего прихода.

— Твой щенок сегодня занят, как и подруга. Не будем углубляться в подробности, — его слова прозвучали как пощёчина. Я резко выдернула руку, раздражённо посмотрела на него, но не успела возразить, как он добавил: — Я — твой единственный шанс появиться на балу без укоризненной сплетни.

Я застыла. Ещё миг назад мне казалось, что я готова простить ему всё и увидеть в нём нечто большее. Но вот — снова. Он разбивает мои иллюзии, как тонкое стекло, и делает это с той самой насмешливой улыбкой, в которой не было тепла. Только огонь искрящихся глаз.

Я глубоко вдохнула.

Поправила складку на платье, проверила шпильку в волосах — маленькие жесты, чтобы вернуть себе контроль. Чтобы напомнить себе: я не маленькая девочка, с которой можно играть.

Ты не сломаешь меня, Волконский, — подумала я, глядя ему прямо в глаза. Даже если я дрожу. Даже если сердце бьётся, как будто впервые. Даже если… я всё ещё хочу верить.

— Ты действительно думаешь, что я позволю тебе так обращаться со мной? — в моем голосе проскользнула холодная уверенность.

Нивар приподнял бровь и, кажется, даже заинтересовался. Его взгляду не удавалось скрыть легкого удивления, что только разжигало мой внутренний протест. Я знала, что должна быть сильной, но чувства путались в голове, и, казалось, ярость преодолела разум.

Я отвернулась, чтобы не видеть его самодовольное выражение лица. В этой ситуации не было победителей, но я точно не собиралась быть жертвой. Лишь томительное молчание подтверждало, что линия, разделяющая нас, стала заметнее. В этом противостоянии кто-то один должен был отступить, и я решала, что это буду не я.

— Ты… — я почувствовала, как лицо наливается краской. Хотела развернуться и уйти, чтобы не слушать его язвительность, но он поймал меня за запястье.

— Ты прав, — выдохнула я, хотя эти слова давались с трудом.

Нивар лишь усмехнулся, словно мои слова были всего лишь забавной игрой, а не попыткой остановить его напористость. Его уверенность раздражала меня, и я вдруг поняла, что терять больше нечего. Я сделала шаг вперёд, вытянула шею и вгляделась в его глаза. Может, это была моя ошибка, но в этот момент я ощутила некую силу, которую сама в себе не подозревала. Нивар определенно удивился такому ответу, но руку не убрал.

— Ты — мой запасной вариант, так что хочешь иди со мной, хочешь не иди — мне все равно, — я старалась выглядеть уверенной, мне хотелось задеть его так же, как он постоянно цепляется ко мне, но, судя по появившемуся огоньку в его глазах, его это только раззадорило. — Так что схорони свою самоуверенность и не думай, что я одна ни с чем не справлюсь! Мне плевать, какие сплетни могут последовать. У меня были проблемы и похуже парочки светских львиц с языком без костей!

Моя рука обрела свободу сразу, после этих слов, но мы еще долго стояли и сверлили друг друга взглядом. Повисло неловкое молчание, затем он коснулся пальцами переносицы и надменно произнес, прикрывая глаза и расплываясь в улыбке:

— Я всё ждал, когда ты покажешь зубки. А то уж больно всё гладко складывалось.

Его улыбка стала шире, и я поняла: он воспринимает это как новый виток игры.

Азарт накатывал и на меня, смешиваясь с гневом и странным предвкушением. Может, я и противоречила сама себе, но терять лицо было нельзя.

— Если ты хочешь увидеть мои зубки, придется немного постараться, — произнесла я с ухмылкой, придавая своему голосу легкость.

Сложность была в том, что каждая искра между нами могла превратиться в пламя. Я чувствовала, как в достаточной близости от него установка на игру становится частью меня. Может, я и рисковала тем, что вскоре потеряю все, но обратного пути не существовало.

Граф обошёл меня, не удостоив даже беглого взгляда, и направился к выходу. Я осталась на месте, лишь проследила за его удаляющейся фигурой: прямая спина, руки за спиной, шаг — ровный, как метроном. Каждое движение — контроль. Каждое мгновение — напускная дымка.

Но стоило ему скрыться за углом, как из тени выскользнула Елена.

Она подбежала ко мне, дыша часто, глаза расширены, лицо — белое, как салфетка на чайном столе. Всё в ней кричало: я слышала. Я всё слышала.

— Не принимай близко к сердцу, душенька, — прошептала она, касаясь моего плеча. Её ладонь была тёплой, но дрожала. — Наш граф… в последнее время весь на нервах.

Она ласково поправила мне прядь волос — жест, почти материнский. Но в её глазах читалась не просто забота. Читалась тревога.

— На самом деле… он очень ждал твоего визита, — добавила она.

Я посмотрела на неё с недоверием, и она тут же перешла на шёпот:

— Да-да, моя дорогая. Он всю неделю писал письма с твоим именем и рвал их, бросая в корзину. Видела собственными глазами.

Слова повисли в воздухе.

Слова Елены звучали так убедительно, что напряжение стало медленно отпускать, но лишь отчасти. В груди всё ещё тяжело пульсировало сомнение: Нивар Волконский? Ждал моего визита? Почему же тогда каждое его слово было острее ножа, а каждый взгляд холоднее ветра за окнами? Разве так встречают того, кого действительно ждут?

Елена, заметив моё смятение, приподнялась на носочки, будто пытаясь заглянуть мне в душу.

— Понимаешь, он… человек сложный, — прошептала она. — За этим суровым фасадом — страхи. Сомнения. Он не умеет… быть открытым. Особенно с женщинами. Это всегда было его слабостью.

Я сжала губы.

Её слова, тёплые и добрые, должны были утешить. Но вместо этого они усугубили хаос внутри.

Страхи? У него?

Я вспомнила его глаза. Зелёные. Холодные. Но в них — всегда что-то. Мелькание. Тень. Как будто за льдом — бьётся пламя, которое он боится показать.

Елена, словно чувствуя, что я на грани, мягко коснулась моей руки.

— Не теряй надежды, душка, — напутствовала она. — Порой нужно лишь немного времени… чтобы глыба льда растаяла. Дай ему понять, что ты рядом.

Я кивнула, поблагодарив её, хотя внутри не верила до конца. Лёд тает… но развемне не будет больно, если окажется, что это вовсе не лёд, а камень?

Елена чуть подтолкнула меня к выходу. На дворе пахло мокрыми листьями, небо было низким и серым, а возле ворот уже ждала машина. Дверцу держал лакей, и это молчаливое ожидание только усиливало ощущение неизбежности. Я сделала глубокий вдох, собрала силу воли и, стараясь не выдавать смятения, подошла к машине. Сев рядом с Ниваром, я демонстративно расправила юбку и поправила её с таким видом, будто тем самым ставила границу между нами.

В салоне стояла тишина, нарушаемая лишь ровным гулом мотора. Сквозь идеально чистое стекло мелькали огни особняка, и он, казавшийся ещё недавно пристанищем, теперь выглядел чужим, будто из другого мира. Я смотрела вдаль и ловила себя на том, что не могу отделаться от мысли: сегодня всё изменится.

Я чувствовала, что этот бал произведёт еще больший фурор, чем мы с Лоренцом предполагали. Помимо девушек, приглашения получили и молодые ребята из знатных семей, а также двое ребят из школы, между которыми, уже исключая Агнесс, я выбирала для спонсорства — Адриан и Генри. И, если первый расплылся в довольной улыбке от нашего визита и без раздумий пообещал быть звездой вечера, то безэмоциональность Генри вызвала у нас с Лоренцом несколько вопросов.

Машина двигалась медленно — впереди образовалась пробка из экипажей и автомобилей, тянущихся к центру, ко дворцу. Нивар, не поворачиваясь, попросил водителя включить радио. В динамике зазвучала мелодия. Она словно приоткрыла во мне ту дверь, за которой я прятала сомнения и страхи. Я отвернулась к окну, чтобы скрыть новые эмоции, чтобы он не увидел, как дрогнули мои ресницы. За стеклом дрожали огни фонарей, мокрые улицы блестели, будто устланы ртутью, а ветер срывал листья с деревьев и швырял их на дорогу, образуя нам подиум до дворца.

Мы ехали молча. Нивар сидел неподвижно, подперев подбородок рукой, и смотрел в темнеющий город — жест, который я уже, казалось, знала: он думает. Взвешивает. Сопротивляется. Вторая его ладонь безжизненно лежала рядом со мной, и эта близость резала сильнее любого слова.

Вспомнив слова Елены, я смягчилась и злилась меньше, чем полчаса назад. Если бы я не была уверена, что он не захочет видеть меня, я бы не приезжала, но что-то явно было настроено именно на такой исход событий.

Если бы он не хотел видеть меня… я бы не приехала. Но он не сказал «не приезжай». Он не закрыл дверь. Он просто… не открыл её сам.

Отвернувшись к окну, я положила свою ладонь поверх ладони Нивара, молча поддерживая его, чтобы у него не случилось за эту неделю. Мужчина медленно и удивленно развернулся ко мне, но я не стала отстранять взгляд от окна, видя только краем глаза, что застала его врасплох. Только я успела внутренне отпраздновать маленькую победу, как он вытащил свою руку из-под моей и положил сверху, сжимая. Слишком крепко, слишком серьёзно, словно хотел этим молчаливым жестом сказать больше, чем осмеливался словами.

Тепло его ладони растекалось по телу, разгоняя холод улицы и недавнюю обиду. Я потянулась свободной рукой и коснулась его запястья, ощущая трепет его кожи. В тот же миг он посмотрел прямо на меня. В его взгляде отражалось удивление — и… желание. Глупости… он играет, а я теряю самообладание. Нужно держаться. Нужно… но почему же я не могу?

Машина дрогнула и пошла быстрее — пробка позади. Я ожидала знакомого пути ко дворцу, но улицы за окнами оказались другими. Узкие, тёмные кварталы, резкие тени фонарей, чужие фасады домов. Я настороженно посмотрела на Нивара.

— Дорогу к дворцу перекрыли митингующие, — бросил водитель в зеркало заднего вида, заметив моё беспокойство. — Объедем толпу.

Мы уверенно мчались по новым, незнакомым улицам, и я чувствовала, как внутри меня нарастает тревога. Ближайшие кварталы кардинально отличались от тех, что я помнила. Громкие крики и звуки целой толпы доносились снаружи. Несмотря на высокие стекла, было слышно, как митингующие требованиями насыщают воздух. Я попыталась сосредоточиться на лицах прохожих за окном, но ни одно из волнений города не укладывалось в привычные рамки.

Я пыталась разглядеть выражение лица Нивара, чтобы понять — переживает ли он это так же, как и я? Но он оставался холодно-спокойным, и это, на удивление, лишь усилило тревогу. Конечно, что еще стоило ожидать от преемника Маркса, для которого заводы, которые послужили катализатором всех перемен, были даны, считай, в наследство.

Я закусила губу и решила не задавать лишних вопросов, хотя мысли метались в голове, как яркие кометы, оставляя за собой тревожные следы.

Я откинулась на спинку сиденья и смотрела вперёд через лобовое стекло. Его ладонь всё ещё крепко держала мою, не отпуская, будто напоминая: я здесь, рядом. Но мне вдруг подумалось о толпе за окнами: о работягах, чьи крики доносились до нас, о том, как меняется жизнь каждого из них. Эти голоса — надежда, отчаяние, злость — сливались с ревом мотора и звучали как предвестие нового мира.

Нивар заметил, что моё дыхание стало неровным, и крепче сжал мою руку. В этот миг я впервые почувствовала в его прикосновении не только силу, но и желание защитить.

И вдруг — на пустой дороге впереди показались огни. Навстречу нам шла машина.

Шофёр ударил по тормозам и резко вывернул руль вправо. Наш автомобиль резко занесло, кузов заскрипел, и меня бросило в сторону Нивара. Он мгновенно прижал меня к себе, закрывая плечом, словно от пули.

Время словно рассыпалось на осколки. Сердце колотилось в унисон с воем двигателя. Я взглянула на Нивара: его лицо было напряжённым, глаза сосредоточенно следили за дорогой. Спокойствие обманчиво — я чувствовала, как на нём, под этой маской, давит всё то же самое напряжение, что и на меня.

Машина выровнялась. Мы снова летели по трассе. Я едва успела выдохнуть с облегчением, как впереди возникли массивные фары. Грузовик.

Секунда — и он был уже слишком близко.

Удар разорвал ночь, словно раскат грома в пустом небе. Железо смялось с лязгом, от которого в ушах звенело. Боковые стёкла взорвались хрустальной крошкой. Тело бросило вперёд, и мы, словно игрушки, лишённые воли, перевернулись вместе с машиной. С каждой новой перевёрнутой секундой я всё отчётливее понимала — мир рушится прямо сейчас, и мы летим вниз, в его обломки.