Хризолит и Бирюза

Глава LI

Императорский дворец, величественный и впечатляющий, раскинулся передо мной во всей своей великолепной красе. В момент, когда я ступила на его территорию, я почувствовал себя крошечной точкой, всего лишь маленьким пятнышком в масштабе многовековой истории, которая развернулась здесь.

Здания дворца возвышались надо мной, высокие и украшенные уникальным архитектурным орнаментом, свидетельствующим о величии и власти императорской династии. Королевские башни и купола притягивали взгляд, будто оковывая сердце, и заставляя меня задуматься о величии и мощи, находившихся здесь ранее.

Казалось, я была здесь множество раз, но в свете последних событий, я чувствовала себя робким новичком, впервые осознавшим масштаб шутки судьбы, в которую она меня поместила.

Меня ожидали. Как только я вышла из машины, ко мне подошла женщина и, представившись, что я абсолютно пропустила мимо ушей, повела меня через двор в гостиное крыло.

Территория дворца поражала своей красотой: заснеженные аллеи и сады сливались в единую картину гармонии. Застывшие в зимнем молчании фонтаны и пустые клумбы создавали особую атмосферу таинственности, приглашая раскрыть секреты этого места.

Исторические фрески и картины на стенах рассказывали о славных временах минувших эпох, о подвигах правителей, воздвигших это великолепие. Портреты предков словно следили за каждым моим движением, оценивая моё появление в этих стенах.

Проходя через величественные залы, я буквально чувствовала дыхание прошлого. Каждый камень, каждая плитка пола хранили память о былом величии. Элегантность и роскошь окружали меня со всех сторон, заставляя склониться перед величием этого места.

Перед тем как пройти сквозь высокие и искусные двери императорской столовой, служанки сняли с меня песцовую шубку и меховую шапку, оставив лишь с твидовым коротким голубым пиджаком, под которым утепляла меня водолазка под горло и такой же длинной юбкой по икры. Я самостоятельно расправила свою светлую и волнистую копну волос, волнительно перебирая их то на один бок то на другой.

Тело вздрогнуло, когда за спиной раздался скрежет массивных дверей, и в столовую ворвался аромат готовых яств. Я сделала осторожный шаг внутрь, чувствуя, как пол под каблуками отзывается гулким эхом. Казалось, я прибыла слишком рано — длинный стол под белоснежной скатертью пустовал.

Я выбрала место в центре — не слишком близко, чтобы не бросить вызов, и не слишком далеко, чтобы не показаться беглянкой. Передо мной раскинулась роскошная сервировка: серебро и хрусталь сияли в свете люстр, ложки и вилки выстроились строгим строем, будто гвардия, готовая напомнить мне правила игры, которых я никогда не знала.

Я уставилась на золотистую корочку картофеля, на блеск винного бокала, на мелочи, в которых пыталась утопить нарастающее волнение. Сердце колотилось, словно пытаясь вырваться из груди.

Пока я восторженно рассматривала стол, двери с противоположной стороны открылись, пропуская виновника встречи со своей супругой.

Будущий император и его супруга вошли в зал, словно явившись из парадного портрета. Их наряды были продуманы до мелочей, каждая складка, каждый отблеск ткани служили одной цели — подчеркнуть их величие.

Ольгард, довольный своей ролью и не скрывающий этого, излучал холодное благородство. На плечах — мантия из тончайшего кашемира, тяжелая, как сама власть. Брошь из драгоценных камней мерцала на груди, словно знак, что ему принадлежит не только этот стол, но и весь мир вокруг.

Жизель превзошла его в изысканности. Ее платье из шелка, тонкого, будто паутина, обтекало фигуру, подчеркивая каждый изгиб. Золотая вышивка сияла в свете заката, пробивающегося сквозь морозные стекла, создавая иллюзию, будто сама императрица окружена ореолом. На шее переливались камни, обрамляя лицо, где каждая черта словно кричала о власти и победе. Она была не просто супругой — союзницей, королевой на шахматной доске, которая заранее знала каждый ход.

Я не могла отвести взгляда. Их присутствие сжало воздух в зале, служанки застыли, не решаясь даже моргнуть. Они являли собой осязаемый символ силы и богатства — ледяное великолепие, которому полагалось поклоняться.

Я резко подскочила со стула, позабыв о манерах и приличии. Тот со скрежетом проскользил по паркету, акцентируя на себя внимание. Присев в книксене, я подняла взгляд на Жизель, чьи глаза удивленно бегали от меня к Марксу.

— Оставь, моя дорогая, пускай сидит, — произнес Ольгард, видимо, поймав этот мечущийся взгляд и поняв его значение.

Он улыбался, будто то, что я сделала принесло ему массу удовольствия. Я вопросительно посмотрела на Жизель, пребывая в легком мандраже.

— О, милая, не бери в голову, — она махнула рукой, будто прогоняла назойливую муху. — Просто это место, где всегда сидит Ольгард.

Мои глаза удивленно расширились, я испытала некую неловкость. Мне представлялось, что император всегда предпочитает сидеть в начале стола, поэтому, выбирая данное место, у меня и в мыслях не было проявить неуважение.

Мне хотелось бы опустить взгляд и извиниться, но я, как заворожённая, смотрела на Ольгарда Маркса, чьи серые уставшие глаза поглощали мой образ. Мы все неловко стояли возле своих высоких стульев. Жизель с интересом наблюдала за раскрывшейся перед ней картиной.

Неожиданно для всех Маркс сделал шаг ко мне и заключил в кольцо объятий, так крепко, что пальцы вцепились в мои волосы на спине, словно боялся отпустить и потерять навсегда.

Мои руки зависли в воздухе. Я не знала, что делать. Всю жизнь я ненавидела этого человека. Он был для меня символом предательства — тот, кто обрёк мою мать на страдания, на вечное выживание, на холодную борьбу за каждый новый день. Но его объятия сейчас… они ломали привычную картину. Они звучали эхом слов Жизель о его любви к женщине, на которую я так безумно похожа.

Представления о встрече с отцом всегда вызывала у меня множество противоречивых эмоций. Я слышала много историй о его эгоизме и жестокости, которые мне рассказывала мама. Она была совершенно уверена в том, что он — пустое сердце, ничего не чувствующий индивидуум, не способный испытывать любовь и сострадание. Ведь именно он оставил ее одну, вынудив ее сражаться за свою жизнь и жизнь своей еще нерождённой дочери.

Но сейчас я вижу в его глазах не холод, а горечь и сожаление. Этот мужчина — мой отец, которого я всю жизнь представляла чудовищем, теперь держит меня так, будто в этих объятиях — вся его исповедь. Но возможно ли так просто стереть годы боли? Возможно ли одним движением рук вернуть украденное детство?

Я помню каждую ночь, когда ненависть жгла меня изнутри. Помню пустоту, одиночество, ощущение, что я никому не нужна. И вот теперь он задыхается от собственного раскаяния и хочет наверстать то, что не вернёшь.

Да, я похожа на маму. Мы словно отражения друг друга, и еще при первой нашей встрече я поняла, что, глядя на меня, он будет видеть её. Но в этом мгновении я вижу не только сходство. Я вижу в его глазах собственное отражение — и страдание, и слабость, и желание всё исправить.

Я не знаю, хватит ли у меня сил простить. Но впервые мысль о том, что отец может войти в мою жизнь, не кажется мне безумием. Может быть, это шанс. Может быть, вместо ненависти я должна дать ему право попытаться.

Может быть…

Мои руки по-прежнему зависли в воздухе, но теперь — не от сомнений, а от той самой безнадёжности, которая гложет сердце, когда не знаешь, чем заплатить за второй шанс. Может быть, у меня хватит мужества протянуть отцу руку и попытаться построить мир на руинах прошлого. Путь будет тернист, но если в нём есть хоть крупица возможности вернуть в жизнь любовь — я готова сделать шаг навстречу.

Я опустила ладони на его спину, сжав тяжёлую ткань мантии в кулак, и прижалась к нему сильнее, отвечая на его чувства. Смесь спутанных эмоций взвилась внутри меня, как клубок змей, и вытолкнула наружу ненужные слёзы. Меньше всего я хотела плакать перед этим мужчиной. Но желание казаться сильной осталось в прошлом. В прошлом, которое я только что отрезала от себя.

Мы медленно отстранились, и наши взгляды встретились. Я отчаянно искала в его глазах родного отца, а он — безнадёжно вглядывался в мои, будто надеялся увидеть в них ту женщину, что исчезла двадцать пять лет назад. Его длинные тонкие пальцы коснулись моей щеки и смахнули слезу.

Холодные. Погода на улице оставляет желать лучшего.

Он был не многословен так же, как и я. Я была уверена, что его, как и меня, одолевая буря, которую он привык держать внутри себя. Пусть его слова были ограниченными, но его нежность во взгляде говорила громче любых речей.

Спустя каких-то пару минут, служанки принести горячие блюда, создав для меня невероятно сложный выбор. Но, в итоге, я остановилась на говяжьем стейке средней прожарки с вешенками и винным соусом, о котором прежде могла только мечтать.

— Я хотел собрать всю семью, — прожевав сочный кусок мяса, как у меня, произносит Ольгард. — Но сын отказался от совместного ужина, ссылаясь на накопившуюся работу.

— Ваш сын здесь? В империи? — я подняла заинтересованные глаза на отца. Я помнила, что ребенок Жизель и Ольгарда рос в королевстве Хайвен — родине Жизель, — и даже не могла представить, что когда-то могу с ним встретиться.

— Да, он занимается бюрократическими вопросами и часто бывает в Нижнем городе.

— Расскажите о нём больше, — слова сами вырвались, и я почувствовала, как лёгкий жар волнения пробежал по щекам. У меня есть брат. Настоящий старший брат.

— Думаю, он сам расскажет о себе при следующем ужине, — уверенно вмешалась Жизель, разрезая запечённую форель в сливочном соусе. Её голос прозвучал почти по-матерински, мягко, но с некой скрытой властью. — Скажи, моя милая, ведь сейчас ты живёшь в поместье Винтерхальтеров?

Испытав укол грусти от того, что интерес к брату придется придержать, я бросила короткий взгляд на отца, который с величественно ровной осанкой орудовал серебряным сервизом.

— Да, Выше Высочество.

Потягивая из бокала белое вино, Жизель чуть поперхнулась от такого обращения к ней с моей стороны. Я даже дернулась в легком испуге, думая, что сказала что-то не то, но неожиданный смех отца удивил нас обеих.

— Давно тебя так никто не называл, моя дорогая.

Пробормотав себе под нос что-то вроде «да уж», Жизель опустила бокал на стол и посмотрела на меня.

— Мы посоветовались с Жизель и решили предложить тебе покои во дворце.

Теперь уже поперхнулась я, только если Жизель вином, то я — воздухом. Мой взгляд стрелой направился в сторону Маркса и нашел цель в виде полной серьезности его предложения.

— Это честь для меня, Ваше Величество.

— Я буду чрезмерно благодарен, если ты сможешь называть меня отцом, Офелия.

Мое имя в его устах звучало как нечто правильное. Так, будто он множество раз репетировал его произношение перед зеркалом.

Я кивнула, но пообещать этого не могла. Не сейчас.

— Мне также сообщили, что на тебя было совершено покушение, — его тон внезапно стал тверже, властнее.

— Я бы не сказала однозначно, но все факты указывают именно на это…

— Твой род, Офелия… — Ольгард сделал паузу, ожидая, когда я подниму глаза на него. — Виктор слишком много сделал для этой империи, чтобы заканчивать свою жизнь в пожаре. Мне безмерно грустно от того, что я не знал истинного происхождения Ровены.

Я краем глаза посмотрела на Жизель, совершенно не зная, что я ожидала увидеть. Как она встрепенется, услышав это имя из его уст, или как в бешенстве сожмет вилку? Но она продолжала разрезать свою рыбу, опуская кусочки с вилки себе на язык, чтобы не задеть помаду.

Голос Ольгарда напротив стал очень подавленным и грустным, будто понимал, как много он мог бы изменить, владей информацией.

— Однако Лазар не оставляет попыток завершить начатое много лет назад, — продолжил Ольгард. — Во дворце ты будешь в безопасности. Я поставлю лучших гвардейцев по всему периметру крыла, где ты выберешь свои покои. Ни одно насекомое не сможет проникнуть к тебе без предупреждения.

Столько решимости и уверенности в его голосе я не ожидала услышать, но приятное чувство растеклось по моему телу, словно волна света.

Отец предстал передо мной с новой стороны — сильным и решительным. Все эти годы я привыкла представлять его как надменного и жесткого человека, но в этот миг я почувствовала, что мы открыли друг другу новую грань.

Мои глаза не могли оторваться от его лица, на котором я заметила непривычный блеск твердости и могущества.

— Что слышно про этого его сына, — Маркс пощелкал пальцами, вспоминая имя. — Идена?

— Дмидена, — легко поправила его Жизель, но я уже успела пропустить удар сердца.

С той ночи я старалась не вспоминать его. И вот снова: имя, будто шрам, обнажило боль.

Его вранье.

Моя покупка.

Его мотив.

Моя ошибка.

Слишком много вводных, чтобы рассудок мог сложить цельный портрет. И всё же — он дважды имел возможность покончить со мной, и дважды не сделал этого. Почему?

Вопреки всему, чему учила жизнь, мне трудно поверить, что человек его калибра — принц, герой Северной войны — не сумел бы сломить меня — слабую, уязвимую, ничтожную цель.

Но именно в этом и кроется странная победа. Я, пусть и поневоле, оказалась в привилегированном положении: мой возможный противник, чья сила и слава неоспоримы, не счёл меня достойной удара. Он мог расправиться со мной одним движением, но выбрал иной путь.

Как бы то ни было, досада не отпускала. Я ощущала себя крохотной, ничтожной на фоне его величия. Быть может, он совершил ошибку, оставив меня в живых, и теперь сам жалеет об этом. Может, мне всегда придётся твердить себе, что его нерешительность или случайность стали моим спасением.

Но глубоко внутри останется червь сомнения: почему он не уничтожил столь малую угрозу, как я?

— Он вернулся в Вирдумлар, — коротко подтвердила Жизель.

— Говорят, в Вирдумларе зимы беспощадные, — отец неторопливо прожевал лист салата и как бы между делом бросил мысль: — Может, стоит пригласить их к нам?

— Ты в своём уме, Ольгард? — Жизель резко опустила вилку на тарелку, и звук резанул по нервам. — Они спят и видят, как расправляются с последней из Хаасбрандтов, а ты хочешь позвать их «по-дружески»?

— Не горячись, моя дорогая, — его голос остался ровным, даже ласковым. — Возможно, нам удастся провести переговоры с Лазаром и убедить его в том, что его трон давно никому не нужен. В крайнем случае — откупиться, — интонация будущего императора была неизменна. Он определенно верил в то, что предлагал. — Офелия не должна вечно жить в страхе, что ее жизнь в опасности.

Жизель посмотрела на меня и тяжело выдохнула. В его словах действительно проскальзывало зерно разума — или умелая иллюзия.

— Может его пригласить на мою коронацию? — вслух размышлял отец, совершенно не ожидая от нас какого-либо ответа.

Слово «коронация» заставила меня вспомнить об Агнесс и о том, как Лоренц наказал ей заниматься учебой, чтобы она сдала хорошо экзамены и смогла поступить в университет Верхнего города. Будучи в поместье Винтерхальтеров я лишь скорой тенью видела ее в коридорах. В тот момент я и сама была словно тень.

— Можно пригласить на празднование Нового года, — тихонько предложила я, пожимая плечами, совершенно не ожидая, что эта идея может оказаться полезной.

— Прекрасное предложение, милая моя Офелия! — восторженно произнес Ольгард, подзывая к себе служанку с просьбой принести ему еще вина.