Хризолит и Бирюза

Глава L

Метель неумолимо сметала всё на своём пути за окнами поместья Винтерхальтеров. Завывание ветра и удары снега о стёкла создавали атмосферу полного хаоса и безмолвия. Величественные деревья, обычно такие изящно украшающие усадьбу, скрывались под белоснежным покрывалом, утратив всю свою красоту и грацию.

Силовой вихрь бушевал все сильнее, испытывая прочность дома и силу его фундамента. Зашторенные окна в комнате, где я лежала, бились в такт с неистовым порывом ветра, будто боролись за свою неприкосновенность. Изредка, опасливые трещины прорывались сквозь металлический рев оглашающего стихийного шторма.

Жители поместья, могли насладиться этой апокалиптической картиной без страха и опасения. Все вокруг затихло до мертвого покоя, словно природа останавливала время во имя своего безоговорочного владычества. Величие стихии расцветало в ее самом суровом и безжалостном проявлении. Непроницаемая стена белой непогоды, сплетенная из снежных хлопьев, все больше сужала пространство и ловила в свои объятья все более отдаленные пределы поместья. Ландшафт превращался в полное одиночество, разорванное лишь ветром и звуками проклятой бури, впустую властвующей над городскими просторами.

В какой-то момент я поймала себя на мысли, что завидую этой стихии — её свободе, её необузданной силе. Хотелось либо стать той самой преградой, противостоящей её ярости, либо самой метелью, несущей разрушение и перемены. Но человек слишком слаб перед лицом подобной мощи, и остаётся только наблюдать, затаив дыхание, за танцем зимы, напоминающим о том, кто здесь истинный хозяин.

— Рода ради, Офелия, ты зачем открыла окно, комнату же сейчас засыпет! — в комнату с подносом еды зашел Лоренц, но, спешно оставив его на комоде, побежал закрыть играющую в податливые тюли метель.

Мое тело было укутано в пуховое одеяло до самой макушки, прикрывая меня от всех внешних воздействий. Состояние было настолько опустошённым, что я уже не замечала, холодно мне или жарко. Всё стало безразличным, несущественным перед лицом той пустоты, что поглотила меня изнутри.

Тело, окруженное комфортом и теплом покрывала, создавало иллюзию безопасности и убежища. Однако, другие напряжения и сомнения, что рвались на поверхность, угнетали меня до глубины души. Ощущение полной пустоты и утраты проводило меня с каждым мгновением вглубь бездны.

Я не знаю, сколько дней провела в этой бездне.

Внешнего мира я почти не видела и не слышала. Все мое сознание и энергия были увязаны в этом замкнутом пространстве, где тепло кровати становилось единственным спасением от своих собственных мыслей и чувств. Мое внутреннее состояние стало непроницаемым панцирем, приглушающим все вокруг. Я была запутанной во все стороны и потерянной, обреченной чувствовать себя пленницей собственных эмоций.

Никакая пытка размышлений не приносила понимания или выхода из этой угрюмой ситуации. Я погрузилась во тьму, где только пустота царила надо мной. Ничто не могло приблизить меня к ощущению полноты или радости. Я была лишена сил и растеряна, переполнена горечью и замкнутостью.

Моя душа оказалась погребенной под непроходимым слоем отчаяния. Я терзалась в этом укромном месте, но никакая помощь или понимание вряд ли могли меня освободить от этого заточения.

Лоренц появлялся в моей комнате снова и снова, изо дня в день пытаясь вернуть меня к жизни. Он рассказывал о своих делах, о слухах, которые собирал у слуг — любая информация, лишь бы вырвать меня из той бездны, где я тонула в собственных мыслях, мечтая о вечном забвении.

Вся еда, которую он приносил, оставалась нетронутой. Он уносил тарелки обратно, но не сдавался. Каждый раз он уговаривал меня хотя бы выпить куриный бульон. Сколько дней я уже не ела — я не знала. Время потеряло смысл в этой серой пустоте.

Укротив разбушевавшуюся метель за окном, Лоренц подошёл к кровати и опустился на её край. Из-под одеяла виднелись только мои светлые волосы, беспорядочно разметавшиеся по подушке. Даже подушки мне были не нужны теперь — всё, что раньше приносило комфорт, казалось чужим и ненужным, лишь отвлекающим от моих мрачных мыслей.

В какой-то одуревший момент, когда мои мысли мутно переплетались, я решила открыть окно. Затем, замотавшись в кокон одеяла, свернулась калачиком, отрешенно впав в свои мысли.

— Невероятная моя Офелия, — тихо и ласково произнес Лоренц, аккуратно беря пряди моих волос между пальцев. Он прекрасно помнил, что я не люблю, когда трогают мои волосы. Он надеялся, что я вылезу из-под одеяла, начав ругаться на него, потревожившего мой комфорт.

Но что такое комфорт, я давно забыла.

— Моя сладкая, ты почти неделю не покидаешь своих комнат, — бережно он коснулся края одеяла в попытках увидеть мое лицо. Я совершенно не сопротивлялась, не было сил. — Давай я покормлю тебя, а?

Я зажмурилась, стоило яркому колориту комнаты обнажить мой больной вид. Перед Лоренцом сидел призрак той девушки, что ещё недавно бурлила энергией и смехом. Щёки впали, глаза тонули в тёмных кругах, которые не скроет никакая пудра. Ирония судьбы: когда-то я нарочно рисовала себе болезненный облик, чтобы меня не купили, а теперь — не требовалось и усилий.

Моя осунувшаяся внешность ударила Лоренцу прямо в сердце. Его взгляд скользнул по чертам моего лица, словно пытаясь ухватить их сквозь толщу времени и боли, — и в этих глазах я увидела то, чего боялась: тревогу и нежность. Они легли на мою кожу, как прикосновение, болезненно ощутимое и почти невыносимое. В отражении его глаз я узнала себя — измученную, ранимую, оголённую до самой души.

Собрав остатки воли, я попыталась приподняться. Подушки, которые он заранее взбил и аккуратно уложил вдоль спинки кровати, ждали меня. Я ухватилась за его руку — тёплую, крепкую.

— Вот так, умница… — с облегчением сказал Лоренц. Его улыбка вспыхнула почти мальчишеской, и он поспешно перенёс поднос на прикроватный столик, радуясь, что бульон ещё не успел остыть под ледяным дыханием метели.

Я обессиленно опустилась на подушки и наблюдала исподлобья, слишком слабая, чтобы поднять голову. Глаза лениво следили за каждым его движением: как он высыпал сухарики в миску, как наливал кипяток в фарфоровую кружку с золотыми линиями, как тщательно проверял, не слишком ли горячо.

Взяв салфетку в одну руку, второй он зачерпнул бульон. Капля упала на ткань, не успев испортить постель. Он осторожно поднёс ложку к моим губам.

Я с трудом разомкнула их, позволив серебряной ложке влить в меня чутьё жизни. Когда он отдёргивал руку, край задел мои зубы — раздался звонкий неприятный звук.

— О, Родова борода… прости, — спешно пробормотал Лоренц, вытирая уголок моих губ, где блеснула упрямая капля.

Я едва заметно усмехнулась.

Его рука замерла у моего лица.

Я услышала громкий, бешено колотящийся стук его сердца — даже без всякого желания вслушиваться. Приподняв голову, я встретилась с его янтарным взглядом. Зрачки почти полностью поглотили золотой ободок, и в этих глазах я неожиданно нашла отражение давно утраченных надежд. Лоренц оживил во мне то, что я считала навеки похороненным: мечту о мире, в котором можно обрести целостность и покой.

Он, кажется, тоже понял — первая моя эмоция за всё это время зажгла его, и радость в его лице была такой явной, что прятать её не имело смысла. Но, будто спохватившись, Лоренц прочистил горло и вновь зачерпнул ложку бульона, теперь с кусочком хлеба. Аромат трав и специй наполнил комнату, и на миг всё моё внимание переключилось на вкус: мягкий, тёплый, он растекался по телу, словно возвращая к жизни.

— Спа…сибо, — прошептала я, с трудом прожёвывая размокший хлеб. — Я не знаю, чем заслужила тебя… Лоренц…

Маленький соленый хрусталик образовался в уголке моего глаза, чей цвет напоминал скорее облака перед ливнем, нежели прежнюю бирюзу озера. Заметив это, Лоренц освободил поднос от ложки и салфетки и потянулся к моему бледному лицу, смахивая покатившуюся слезинку. Но руку от щеки не убрал, а лишь придвинулся ближе, опустив теплые губы на мой лоб.

Это было как прикосновение ангелов — ласковое, нежное и полное заботы. В тот момент я почувствовала, что в его объятьях могу найти утешение и защиту от всех мировых проблем.

— Смотри-ка, красотка, твоё лицо снова оживает, — сказал он, чуть отстранившись, и игриво ущипнул меня за щёку и щёлкнув по носу.

Я улыбнулась и рассеянно коснулась лица, будто проверяя — действительно ли там появился цвет.

Думать о событиях недельной давности я себе запретила. Это было непосильно. Вид распятой подруги и ощущение ещё тёплой крови на руках рвали мою психику, словно каленым железом. Мысль о том, что ещё недавно эта кровь текла в жилах живого человека, невыносимо жгла изнутри. Но я знала: если позволю себе утонуть в этом кошмаре, дороги назад уже не будет. Я приказала себе — никаких воспоминаний. Только вперёд.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила я, не зная, чего хочу услышать.

— Жизель прислала тебе письмо, — Лоренц достал из кармана немного помятый конверт и виновато поморщился. — Ой, извини.

Тонкими худыми пальцами я вытащила письмо из его рук и оторвала краешек, чтобы вытащить содержимое. Последний раз, когда Жизель писала мне письмо, это ничем хорошим не закончилось. Я даже не знаю, чего мне стоило ожидать в этот раз.

Бросив настороженный взгляд на Лоренца, я опустила глаза к аккуратно выписанным строкам.

— Она хочет познакомить меня с отцом, — прошептала я, переводя написанное с бумаги в реальность. — Она рассказала обо мне, говорит, после объявления этой новости он на несколько часов закрылся в кабинете и никого не пускал.

Сердце сжалось от противоречивых чувств. Неужели этот человек действительно любил мою мать? Может ли быть, что вся история с её исчезновением лишь усилила его внутреннюю боль и ожесточила его душу? Мне всегда казалось, что его сердце покрыто коркой льда, сквозь которую изредка пробиваются отблески былой страсти.

Но, вероятно, я даже благодарна этому мужчине за то, что он готов войти в мою жизнь и позволить найти ответы на многие вопросы, которые мучили меня все эти годы.

— И что ты думаешь? — спросил Лоренц.

— Не знаю… Наверное, стоит встретиться, — ответила я, всё ещё погружённая в мысли.

— Какой формат встречи?

— Семейный ужин, — усмехнулась я, перечитывая последнюю строчку письма Жизель. — Через два дня. Когда пришло письмо?

— Вчера вечером, — уверенно ответил Лоренц, ненадолго задумавшись.

— О боже, мне нужно быстрее прийти в себя! — неожиданно для себя я резко начала подниматься на локтях, но силы покинули меня, и ноги предательски подкосились. Я оказалась в надёжных руках Лоренца.

— У тебя ещё есть время, — его ладонь нежно скользнула по моим волосам, аккуратно заправляя выбившуюся прядь за ухо. Я не могла не поддаться его заботе и вниманию. — Тебе нужно восстановить силы. Может, хочешь принять ванну?

Чуть отстранившись от его груди, я заглянула в глубину его глаз. Взгляд Лоренца излучал такую любовь и заботу, что казалось, он готов пройти через любые испытания ради моего счастья. Этот момент стал символом нашей нерушимой связи и вечной привязанности. В его объятиях я чувствовала себя защищённой и любимой, словно само счастье наполняло меня.

Он — мои крылья, моя гавань, моё второе дыхание.