Хризолит и Бирюза

Глава XIX

Когда мы с Лоренцем вернулись на банкет, зал всё ещё был полон — будто никто и не задумывался покинуть его раньше времени. Неужели окружение императора в Верхнем городе действительно скорбело? Или же смерть правителя стала удобным поводом для новой охоты — на слухи, на должности, на власть?

Лица были словно маски: одни скорбные, другие слишком оживлённые, третьи сдержанно напряжённые. Каждый гость казался частью странной мозаики, в которой невозможно было отличить искренность от притворства. Говорили шёпотом и громко, в углах и в центре зала — о наследии, о реформах, о регенте. О моём отце.

Да, Ольгард сейчас — регент. Но сколько ещё? Дни подобной власти нередко коротки, и достаточно одного неосторожного движения, чтобы всё изменилось. Новая эра или старая в обёртке? В воздухе витало тревожное предчувствие.

Лоренц пообещал обсудить бал. Мы быстро наметили идею: дебютантки из знатных семейств, чтобы в их числе — и Агнесс. Параллельно я предложила пригласить туда одарённых детей из школы — дать им возможность заявить о себе, пусть даже через музыку, поэзию или науку. Он кивнул, улыбнулся, поцеловал мою руку и поспешил отыскать отца. А я задержалась у длинного стола с закусками, вдруг почувствовав, как сжатый внутренний узел начинает слабеть — организм просил хлеба, а не зрелищ.

И в этот момент — тихий голос за спиной, острый, как кинжал.

— Когда ты перестанешь носить пиджаки этой… дворняжки?

Я обернулась медленно. Голос был Нивара. Конечно. Его интонация, как всегда, приглушённая, но пропитанная ядом. Взгляд — спокойный, но надменный. Высокомерие, холод и что-то ещё — невнятное, почти звериное — сквозило в его выражении.

Я вскинула брови, не веря, что он позволил себе столь дешевый выпад.

— Я перестала носить их после нашей первой встречи, — отчеканила я, глядя ему прямо в глаза.

В памяти всплыл тот самый его пиджак, небрежно брошенный в пакет, который так и лежит, забытый, где-то у меня в комнате. «Я скажу, когда ты его наденешь», — вспомнилось неожиданно отчётливо. Я поёжилась. Странное воспоминание, слишком интимное и одновременно пугающее.

Нивар усмехнулся. Его глаза опустились с притворным равнодушием, но в этом было что-то от охотника, наблюдающего за жертвой, прежде чем шагнуть вперёд.

Мурашки пробежали по коже, и я вдруг поняла, как быстро он умеет отравлять воздух вокруг. Было в нем нечто одновременно и отталкивающе опасным, и притягательным. Как пламя: хочется приблизиться, даже если знаешь, что обожжёт.

Я сглотнула — не от страха, а от злости. Мне не хотелось быть уязвимой перед ним. Я держалась уверенно, но внутри чувствовала, как в груди нарастает тревожный стук — будто предвестие новой игры, к которой я ещё не знаю правил.

— Очень хорошо, госпожа Хаас, — Нивар сделал глоток шампанского, не отрывая от меня взгляда. — Смотрю, вы вливаетесь в высшее общество с поразительной стремительностью.

— Это не так уж сложно, граф Волконский, — с хладнокровной усмешкой ответила я. — У меня, как оказалось, врождённая склонность к светской жизни. Да и мой отец — человек не последнего влияния.

Я сознательно брызнула ядом, словно желая проверить, насколько глубоко он готов нырнуть в эту игру. Однако в этот раз он не ответил. Ни улыбки, ни язвительного взгляда. Лишь глоток шампанского и молчание. Его взгляд задержался на моём лице, скользнул по распущенным волосам, влажным от недавнего ливня, — и я ощутила, как он читает меня, словно страницу в давно забытой книге. От лёгкой дрожи на губах до затуманенного блеска в глазах.

Он закусил губу, прикрыл глаза и, будто устав от собственной роли, потёр пальцами переносицу.

Я отвернулась. Сделала это демонстративно, словно давая понять, что мне всё равно. Но предательская дрожь кожи выдала моё напряжение — слишком знакомое, слишком личное. Когда холодные пальцы скользнули по моей шее, мягко убирая прядь волос, моё сердце сорвалось в глухую бездну.

Глаза лихорадочно метались по залу, в отчаянной надежде, что никто не видит. Рука моя невольно сжалась, как перед ударом.

— Ваше Сиятельство, — прошептала я, стараясь держать голос ровным. — Вам не стоит позволять себе подобное в столь публичном месте.

Я слегка повела плечом, ускользая из-под его руки. Сделала последний глоток шампанского и поставила бокал на стол, не глядя. В краешке зрения мелькнуло его лицо — всё то же напряжение, неуместная на его лице смесь надменности и… смятения?

Он будто бы хотел остаться, задержаться, сказать что-то ещё, быть ближе. Но момент, как и место, не позволяли. От этого двойного несоответствия мне стало не по себе. Я приоткрыла рот от неожиданности, затем поспешно сомкнула губы и отвела взгляд.

Я внутренне взметнулась тревогой — его прикосновения прозвучали, как вызов. Осторожно оглянувшись, я убедилась: траурная толпа поглощена своей собственной скорбью. Никто не замечал нас. И всё же ощущение опасности, почти физическое, сдавливало грудь.

— Здесь не место для подобной близости, — произнесла я, стараясь придать голосу строгость, но сама чувствовала, как он предательски дрожит от внутреннего напряжения. Его глаза, ничем не примечательные на первый взгляд, вдруг заискрились мрачною игрой. Я знала этот взгляд — он был сродни шторму, набегающему на берег, и каждый раз не знала, принесёт ли он разрушение или откровение.

Граф чуть прищурился. Улыбка его была ленивой, многозначительной и пугающе честной.

— Но как мне устоять, когда ты рядом? — выдохнул он, и в его голосе сквозила темная искренность, способная разбудить и страх, и томление. Его дыхание коснулось моей кожи, теплое и странно умиротворяющее — до тех пор, пока не исчезло, оставив за собой болезненное ощущение пустоты. Его пальцы отступили, но память о них осталась — тенью.

Я сжала губы и, не выдержав, схватила его за край рукава.

— Идём, — приказала я почти шёпотом, и потащила его за собой — прочь от людских глаз, прочь из зала, где за бокалами шампанского плелись династические интриги.

Он послушно шёл за мной. Мы пересекли зал, скрываясь за колоннами, и я ступила на мраморные ступени, по которым вился красный императорский ковёр. Я бежала всё выше, приподнимая подол своего траурного платья, даже не оборачиваясь на Нивара — мимо статуй, мимо портретов предков, мимо золочёных дверей, ведущих в покои, давно запертые и забытые.

Я слышала его шаги за спиной. Он не задавал вопросов, но я знала — он чувствует, куда мы идём. Лоренц однажды упомянул о старой башне — пустынной, почти проклятой. С тех пор, как умерла Императрица Анели, туда никто не ступал. Башня хранила её тень, и, быть может, нечто большее.

Я не знала, что увижу наверху.

У двери, увенчанной гербом императорского рода, я остановилась, чтобы перевести дыхание. Я потеряла счёт лестницам, давно оставшимся за спиной, и, позволив себе на мгновение оглянуться, встретилась взглядом с Ниваром. Граф обогнал меня и уверенно толкнул массивную дверь. Та дрогнула, издав длинный, протяжный скрип, словно просыпаясь от летаргии. Сильные мужские руки справились с тем, чего не решались коснуться десятилетиями.

Перед нами раскрылась терраса. Пустая, безмолвная, словно замершая во времени. Лишь на мраморных перилах сидела одинокая птица, серой тенью наблюдавшая за нами. Её взгляд был почти человеческим — в нём читался вопрос: «Что вы здесь забыли?» Но прежде чем мы успели ответить — даже мысленно — она сорвалась с места и исчезла в вечернем небе.

С высоты башни город казался игрушечным — огромным папье-маше из пёстрых коробок, соеденённых в странном порядке. Фонари, витрины, огни вывесок отражались в стёклах, создавая мозаичное сияние — обманчиво-радостное. Но внизу не чувствовалось ни движения, ни звуков — будто весь город погрузился в глубокий, нежеланный сон. Траур сочился из каждой улицы Верхнего города, пронизывая всё — камень, воздух, свет.

Я сделала шаг вперёд и огляделась. На полу лежали кучки песка и сухих листьев — следы забвения. Башня, казалось, хранила в себе дыхание женщины, чьё имя больше не произносили вслух. Сырость, пыль, отголоски прошедшего дождя — всё это витало в воздухе, заполняя лёгкие вкусом прошлого. На небе меж рваными облаками тонко вырисовывался серп нового месяца — хрупкий, как обет, данный в ночи, хотя солнце еще не уступало позиций.

Ветер трепал мои волосы, застилая глаза. Я приблизилась к балюстраде, посмотрела вниз. У входа во дворец стояли гвардейцы — статные, в красных мундирах, с саблями, блеснувшими в лунном свете. Они казались куклами из парадного фарфора — безликими, неподвижными, безмолвными стражами порядка, которого, казалось, уже не существует.

Я опустилась на холодный камень. Пальцы слегка дрожали. Подняв глаза, я увидела, что Нивар всё это время наблюдал за мной, стоя в проёме. Заметив, что я обратила на него внимание, он медленно двинулся вперёд, не отрывая глаз. Его движения были неспешными, уверенными, почти гипнотическими. Словно зверь, идущий по следу. Он поднял окольцованную в серебро руку и поправил прядь, выбившуюся из причёски.

Он остановился в нескольких шагах от меня. Его лицо выражало странную смесь заинтересованности и лёгкой неуверенности — редкое выражение, которое я замечала на нём, быть может, один или два раза. Мрак за его спиной мягко обрамлял силуэт, подчёркивая очертания плеч, строгий вырез скул и бледное мерцание взгляда. С каждой секундой напряжение между нами сгущалось — будто бы невидимые нити, натянутые между нашими глазами, дрожали от одного лишь взгляда.

Я почувствовала себя глупо. Сердце билось с такой силой, что отдавало в виски, дыхание сбилось. Он был так близко, что я чувствовала его запах — древесный, пряный, опасный — и смотрел на меня так, будто я вещь. Вещь, которую можно забрать, когда захочется. Это злило меня — до дрожи, до желания ударить. Его вседозволенность. Моё бессилие. Моя зависимость от его воли.

Я знала, что всё не так. Что он не всесилен, а я не слаба. Но тело подсказывало иное, предавало.

— Если тебе не нравится моё присутствие рядом, — проговорил он с ленивой, почти тягучей томностью, — просто скажи…

Он сделал паузу. Подался ближе, возвышаясь надо мной, и большим пальцем провёл по моей щеке, едва касаясь кожи. Его голос, бархатный и низкий, будто разливался по венам мёдом, от которого нельзя было отказаться. Он вглядывался в мои глаза — не просто смотрел, а будто выискивал там оправдание — или ложь.

— И я больше не потревожу тебя, — договорил он тихо.

Я вдыхала через нос, медленно, глубоко. Старалась собрать в кулак мысли, гордость, остатки здравого смысла. Его близость сбивала дыхание, каждый слог он будто произносил в такт моим сердечным сокращениям. И всё это — с расчетом. Он знал, что делал. Знал силу, которой обладал. И пользовался ей.

Я зависла между двумя желаниями: шагнуть ближе и прижаться — или оттолкнуть его со всей яростью, что зрела во мне годами.

— Я скорее потеряю себя, — прошептала я, почти касаясь его губ, — чем соглашусь на простую иллюзию.

Я прикрыла глаза и выгнулась в спине, чтобы выровняться с ним, чувствуя, как руки мои находят опору на холодном камне.

Нивар не шелохнулся. Только веки дрогнули. Как будто он держал дыхание.

— Почему нет?

Я знала, что он хочет услышать. Но не могла дать ему этой победы. Сказать — значило признать, что он взял верх, подчинил, покорил. А я не готова. Я не имею права быть слабой.

Он смотрит на меня. В его взгляде — не только вызов, но и странная нежность, от которой хочется отвернуться. Но я не отворачиваюсь. Его пальцы скользят по моей руке — от шеи до самых кончиков пальцев — и легко снимают с моих плеч пиджак Лоренца. Прикосновение настолько воздушное, что я не чувствую его телом — только душой. Будто так и должно быть. Но в этом прикосновении скрыта ревность, почти незаметная, но острая — как желание быть последним, кто коснётся меня.

Откуда-то снизу, из-под купола дворца, едва слышно доносится музыка — печальная, глухая, словно воспоминание о чём-то утраченно-прекрасном. В груди поднимается ком. Он мешает дышать.

Я переплетаю наши пальцы. Смотрю в его хризолитовую бездну.

— Пригласите даму на танец? — голос звучит тише ветра.

— Разумеется.

Я отрываюсь от каменной балюстрады и подхожу к нему. Он тут же обвивает мою талию — так же крепко, как в первый раз. Сердце сбивается с ритма. Я поднимаю глаза — он уже держит мою руку, взгляд твёрдый, готовый к началу.

Музыка разливается под потолком зала, будто проникая сквозь мрамор, и он начинает вести. А я… Я позволяю ему. Я отдаюсь в этот танец, будто вся — нота в его партитуре.

Это было не просто движение. Это было спасение. Брызги воздуха, капли свободы на коже. Мы вращались — и каждый оборот сближал нас, растворял грань между «я» и «он». Мы становились частью чего-то большего, чего-то неизбежного.

Я понимаю: дело не в танце. Дело — в нём. С самого начала я позволяла ему вести — не только в этом вальсе, но и в каждом нашем столкновении. Это становилось чем-то естественным, неосознаваемым. Я пытаюсь объяснить себе это ощущением безопасности, которое он даёт… но я ведь знаю — от него надо бежать. Он опасен. Он разрушает.

И всё же я хочу запомнить это. Этот танец. Эти руки на моей талии. Его дыхание возле моего уха. Запомнить — прежде чем всё закончится.

— Ты заставляешь меня нервничать, — шепчу я, едва касаясь его кожи губами.

Он смеётся — тихо, глубоко, как будто внутри него вдруг стало светлее. И этот смех заставляет меня таять. Я чувствую, как он тоже оттаивает — капля за каплей, как будто между нами теперь живёт тепло, которое невозможно игнорировать. Оно есть. Оно растёт.

Я не могу смотреть на него — боюсь, глаза предадут всё. Но он смотрит. Его взгляд — задумчивый, внимательный — приковывает, держит, не отпускает.

— Я знаю, — отвечает он.

Я слышу, как его сердце бьётся, удар за ударом срываясь с цепи визуального спокойствия. И, кажется, пропускаю тот самый миг — миг, когда он чуть наклоняется и мягко, почти невесомо касается моих губ.

Это прикосновение не похоже на игру. Не похоже на то, что делает мужчина, развлекаясь с девушкой, некогда купленной у мадам Жизель. И, что бы он ни говорил, я не могу не думать: он выбрал меня. Мог любую. Но выбрал меня. И даже если этот выбор длится только одно мгновение, мне хватает его, чтобы почувствовать — я существую. Я — живая.

Прошлое стирается. Оно становится таким же неясным, как контуры города под нашими ногами. Только сейчас. Только это дыхание. Только эти губы, ищущие мои.

Где-то глубоко в подсознании шевелится мысль — настойчивая, пульсирующая, но я не могу к ней дотянуться. Не сейчас. Сейчас я просто хочу его. Так, как не хотела никого прежде. Хочу раствориться в нём. Исчезнуть. И повторять это снова, и снова, и снова.

Мы всё ещё двигаемся — медленно, почти по кругу, будто обводим черту между собой и миром. Вокруг всё застыло. Я стою на краю, за которым — пропасть. Тысячи миль пустоты, в которую можно рухнуть. Или взлететь.

Нивар останавливается и обхватывает мое лицо своими ладонями, металл на его пальцах оставляет на моих щеках легкое покалывание холода, но в этот момент пылающая от внутреннего жара кожа полностью нейтрализует это ощущение.

Поцелуй начавшийся внезапно, становится глубже, настойчивей. Я обвиваю его талию руками, прижимаюсь — плотнее, ближе. Между нами всё ещё слои ткани, но они только усиливают жажду, которая вспыхивает внизу живота, но не даёт облегчения. Сердце превращается в пылающий вулкан. Я горю. Я сгораю.

Слезы потекли горячими ручьями по моим щекам. Я крепче сжала пиджак Нивара, впиваясь в его губы, игнорируя свою эмоциональную трещину.

Голова была пустая, а сердце было словно проснувшийся вулкан, который с минуты на минуту должен разразиться потоками магмы. Осознание, что мой отец — кузен императора добивало меня с неистовой силой, не оставляя возможности для существования других мыслей в голове. В этом хаосе эмоций я потерялась, как корабль среди штормового моря. Воспоминания о прошлом, о том, как я смеялась с Жизель, как делилась своими мечтами, теперь кажутся далекими и несуразными. Каждый момент вспоминался с горечью: дружба обернулась предательством, искренность — лжи, а доверие — пустотой. Я ощутила, как поднимается волна отчаяния, готовая затопить все ненужные иллюзии.

В груди было пусто и гулко, а в голове — непроглядная тьма. Я чувствовала себя разбитой, опустошенной, брошенной и обманутой. До меня медленно стало доходить, что это не просто чувство, а моя настоящая жизнь, разрушенная, растоптанная и уничтоженная. Все это время я только обманывала себя, лишь внушала силу, которой на самом деле не обладала. Никакие титулы и богатства не могли исправить предательство, ставшее причиной моего падения. Но, может быть, это и была моя возможность — возможность заново построить себя и свою судьбу.

Нивар прижал меня к холодной колонне. Спине стало так холодно, что я запрокинула руки на плечи мужчины, стараясь скорее ощутить его тепло, а не прохладу мраморного камня. Расценив это жест, как мое нетерпение, граф поднял меня за бедра и оказался между моими ногами, задирая платье.

Я почувствовала, как его дыхание горячо обжигает мою шею, и от этого волнение стало невыносимым. Нивар, казалось, был полон уверенности, его руки уверенно держали меня, как будто я была тем самым уникальным сокровищем, которое он искал всю жизнь. Мозг напрочь отключил все опасения, и я позволила себе погрузиться в этот мгновение, забыв о холоде вокруг.

Поцелуями осыпалась моя шея, мои ключицы и ложбинка над грудью. Я могла только запрокидывать голову пребывая в завораживающем возбуждении и наслаждении. Волосы Нивара были полностью в моих руках, разрушая то, что было создано личными стилистами.

Граф не был груб, и это было самое лучшее, что я когда-либо испытывала. Его прикосновения к моей груди были так нежны, что все мои чувства обострились до предела. Высвободив мою грудь из оков ткани, он обхватил мой сосок губами, и это было похоже на то, как если бы я была пьяна, или мое тело было заполнено наркотиком. Мне хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

Я едва могла дышать. Слышала только биение своего сердца и стук крови в ушах. Тепло его ладоней на моих бедрах на данный момент ощущалось, как кочерга, едва вызвавшаяся из власти огня. Оно обжигало, оставляя следы. Я пыталась думать о чем-то еще, но тело не слушалось, а когда его пальцы отодвинули влажную ткань, мешающую совершить желанное, я окончательно потерялась.

Нивар поднял глаза на меня. За пеленой телесного жара я не могла точно определить первородную причину его отстранения. Он смотрел на меня, его глаза отражали пламя страсти, и мне казалось, что я утопаю в этом взгляде, теряясь в его глубине. Время словно остановилось, и все звуки вокруг растворились, оставив только нас двоих в этом замкнутом пространстве. Я старалась привыкнуть к тому ощущению, которое накатывало волной, охватывая меня целиком и не оставляя шансов на спасение.

Однако, когда я ощутила, насколько близко нахожусь к этому мужчине, ответ пришёл сам собой. Нивар с наслаждением наблюдал за моим лицом в этот момент: как с моих губ срывается мягкий стон, а глаза закрываются от удовольствия, когда моё тело словно пронзают миллионы электрических искр.

С каждым толчком я вжималась ногтями в плечи графа, прижимаясь щекой к его лицу, обжигая горячими вздохами его мочки ушей. Он глухо рычал, пытаясь удержать меня на весу. Я чувствовала, как мы оба содрогаемся от наслаждения, и мне это нравилось. Нравилось проникаться мыслью о том, насколько мы желали друг друга, растворялись друг в друге, будто в прошлой жизни мы были влюбленными, которых разлучила жестокая судьба. Мне не нужны были никакие слова и объяснения, чтобы понять, что он чувствует и как сильно ему хочется обладать мной.

Я не знаю, сколько раз я достигла пика, но, когда мне показалось, что мои силы заканчиваются, я ощутила, как тело графа содрогнулось. Он замер, тяжело дыша и уткнувшись лицом мне в волосы.

— Боже… какая же ты красивая, — прошептал он, не открывая глаз.

И в этих словах не было ничего вычурного — но, может быть, именно поэтому они пробудили во мне такую бурю. Я вдруг поняла: никто и никогда не говорил мне ничего подобного. И — самое страшное — я верила ему. В этот миг я действительно была для него самой красивой. Меланхолия и тревога отступили, уступая место странному ощущению хрупкого счастья.

Его голос был таким тихим, будто он боялся разрушить заколдованную тишину между нами. Его дыхание смешивалось с ароматом тела, создавая невидимое покрывало — неощутимое, но тёплое, укрывающее меня от холода, боли и прошлого.

Осторожно опустив меня на мраморный пол, Нивар взялся поправить рукав моего платья, небрежно прикрывая плечо, где остался явный след — отпечаток его зубов, которого я даже не заметила в порыве страсти. Он на мгновение отвернулся, и я тут же поспешила пригладить подол, с трудом справляясь с трясущимися руками. Хотелось, чтобы он смотрел на меня, не отводя глаз, — чтобы вновь поймать то выражение лица, в котором сквозила искренняя одержимость.

Попытка сделать шаг вперед увенчалась полным провалом, и, если бы не моментальная реакция Нивара, я бы познакомилась с песочным полом поближе. Ноги дрожали, а губы моего спасителя растягивались в довольной ухмылке. Вцепившись в его руку, я подняла глаза на него. Честно признаться, не знаю, что он видел в зеркалах моей души, но его лицо, одаренное природой надменной строгостью, казалось сейчас таким расслабленным.

— Я… — мне хотелось сказать, что мне следует уйти, покинуть его, оставить всё это позади. Но звуки, которые пытались сорваться с моих губ, напоминали скорее лепет младенца. — Мне…

И вновь эта знакомая, пугающе уютная близость окутала нас. Нивар шагнул ко мне и протяжно, с той едва уловимой нежностью, что ранит сильнее грубости, коснулся моих губ. Я не устояла и ответила на поцелуй — не из вежливости, не из долга, а потому что хотела этого всем своим существом.

В это мгновение по дворцу пронёсся звон колокола — сигнал к минуте молчания в память об ушедшем правителе. Всё стихло, будто сам воздух застыл в безвременье. Я не могла отстраниться, не могла сбежать — не от звона, не от себя, не от Нивара.

Бросив на него быстрый взгляд, я вдруг увидела, как резче прорисовались черты его лица. Сейчас он выглядел так, будто сам был частью этого траура — красивой, трагичной фигурой из живописного холста. Но я знала: за этим спокойствием прячется буря. И чем тише он снаружи, тем сильнее пульсирует напряжение внутри.

Он, словно почувствовав мой взгляд, обернулся. В его глазах мелькнула искра — то ли вызова, то ли боли. Я ухватилась за неё, как за спасительный канат, и попыталась разгадать, что творится в нём, в этом человеке, который путает мои мысли и желания, врывается в мою жизнь, не спрашивая разрешения.

Как это глупо. Вот сейчас — я чувствую с ним невероятную близость. Хочу знать, кто он. Хочу касаться, вдыхать, держать. А в следующую секунду — я вспоминаю о реальности, где ждут долг, решения, обязательства. Злюсь на него — и на себя. Он рушит мой порядок, он подкидывает мне чувства, с которыми я не справляюсь.

Никогда раньше мне не было так трудно совладать с собой. Никогда не было так стыдно — и так невыносимо сладко.

— Нам следует вернуться, — сказал мужчина тихо, почти сдавленно.

— Но я не хочу, — прошептала я, как будто это могло изменить хоть что-то. И тут же встретила его взгляд — удивленный, почти тронутый. Он взял мою руку, сжал её в своей и, не произнеся ни звука, одними губами прошептал: «Я знаю».