Хризолит и Бирюза

Глава XXII

Лоренц дернул дверь, и я почти упала вслед за ним, но его рука успела подхватить меня за локоть. Комната встретила нас взрывом красок и глухим запахом скипидара, смешанного с пряной ноткой чего-то едва уловимого.

Агнесс стояла посреди хаоса: мольберт уже лежал на полу, сломанный, а она метала кисти и тюбики с краской в стену, не разбирая, куда попадают. Каждое движение казалось одновременно яростным и грациозным, будто она танцевала в буре, а краски служили ей оружием и щитом одновременно.

— Агнесс! — крикнул Лоренц, но его голос едва пробивался сквозь треск ударов о стену.

Я замерла на месте, сердце билось как сумасшедшее. Она казалась совсем другой — не девочкой, которой я могла бы симпатизировать, а стихией, которую невозможно удержать. Свет от окна падал на её плечи и лицо, бледное, с горящими глазами, и я вдруг поняла, что за её хаосом скрывается не только гнев, но и страх.

— Что ты… что ты делаешь?! — Лоренц сделал шаг вперед, стараясь удержать её, но она отскочила, словно почувствовав его приближение.

Я медленно подалась ближе, осторожно подбирая взглядом падающие тюбики и кисти, боясь сделать хоть шаг неверно. Агнесс будто уловила моё присутствие и на мгновение остановилась, глядя на меня. В её глазах мелькнула смесь вызова, злости и… чего-то почти человеческого, скрытого под этим масляным вихрем.

Пока граф пытался узнать, что произошло, мой взгляд зацепился за другое, игнорируя визуальный вызов молодой княжны. Среди искалеченных картин, словно выброшенное в пепелище, лежало полотно. На нём — мужской портрет. Половина лица была залита густой, чёрной, блестящей на свету краской. Но глаза… Эти глаза я узнала бы даже через годы, даже встретив их в иной жизни.

Глаза, покрасневшие и влажные, словно человек на полотне только что заплакал. Я опустилась на колени, осторожно взяла портрет в руки. Краска ещё не высохла, несколько моих пальцев моментально окрасились в чёрный цвет, но я не обратила внимания. Никогда прежде я не видела Нивара в подобном состоянии, и от этого в груди защемило. Чем дольше я всматривалась, тем сильнее ощущала, как в висках начинает стучать, а в животе поднимается тяжёлая тошнота. Голова закружилась, дыхание стало рваным.

С пальцев выскользнула тяжёлая деревянная рама, полотно с глухим грохотом упало на пол.

— …лия! Офелия!

Звук вдруг исказился, превратился в мерзкий, режущий уши звон, от которого виски словно сжало в тисках. Я попыталась разлепить веки, прищурилась — как человек, внезапно вышедший из тьмы в ослепительный свет. Надо мной склонилось лицо Лоренца, бледное и тревожное. Я лежала, положив голову ему на колени, а его руки осторожно поддерживали меня за плечи.

Я что-то пробормотала, сама не поняв слов, и попыталась приподняться. Но резкая боль пронзила череп, и я бессильно опустилась обратно. На его коленях было тепло, и сейчас это тепло казалось единственным, что удерживало меня от падения в пустоту.

— Осторожно, — сказал он мягко, но твёрдо.

Я глубоко вдохнула, пытаясь прогнать нарастающее, тягучее давление в висках. Лоренц не сводил с меня внимательного взгляда; в его янтарных глазах плескалось беспокойство, смешанное с чем-то почти неуловимым — заботой, которую он не пытался скрыть. Вокруг стояла густая, тревожная тишина, лишь издалека как будто доносился странный, резкий звук, похожий на призрачный шёпот, пробирающийся сквозь стены.

Его ладонь мягко легла мне на лоб — движение осторожное, словно он опасался, что его предположение о том, что у меня жар, может подтвердиться. Однако, не обнаружив избыточной температуры, он поддержал меня под локоть и помог сесть на диван с высокой резной спинкой.

— Что случилось? — спросил он, чуть наклонившись, так что в голосе зазвучала неподдельная тревога.

— Не знаю, — выдохнула я, едва удерживая взгляд, — голова раскалывается… и всё плывёт.

Я глубоко вдохнула, пытаясь прийти в себя, но в нос ударил странный запах, который я почувствовала по пути сюда. Горьковатый, терпкий, как дым от редких трав.

— Ты не чувствуешь запах? — прошептала я, пытаясь различить его среди потоков свежего воздуха из приоткрытых окон, от которых потянуло небольшим сквозняком от открытой двери. — Что-то… странное…

Лоренц тоже принюхался, чуть нахмурился, но только пожал плечами.

— Мне кажется, ничего необычного.

Я чуть наклонилась к углу рядом с диваном, в котором у Агнесс стояли свежие картины. Мне казалось, что масляная краска на холстах Агнесс пахла иначе — резковато, с едва уловимой сладостью. И чем дольше я находилась рядом, тем сильнее затуманивались мысли. Будто сами мазки на полотне вились дымкой, проникая в сознание, вытесняя реальность.

В этот момент в комнату почти вбежала Агнесс, держа в руках небольшой медный тазик с водой и сложенным полотенцем. На её щеках ещё горел румянец от поспешности, но, когда Лоренц без лишних слов взял у неё ткань, её лицо будто застыло.

Он смочил полотенце и осторожно приложил к моему лбу и шее. Прохладная влага обожгла кожу, но тут же принесла облегчение. Граф сел рядом, наклонившись слишком близко — его голос звучал мягко, почти шёпотом, когда он что-то рассказывал, лишь бы отвлечь меня от боли. И это ему удавалось: рядом с ним я вновь ощущала себя в безопасности.

Я поймала взгляд Агнесс. Она устроилась напротив, не сводя с меня своих голубых глаз, и её лицо на мгновение дрогнуло: тонкая складка прорезала лоб, уголки губ дрогнули, будто она вот-вот сожмёт их в ниточку. Но в следующую секунду маска вернулась на место — холодная, ровная, слишком правильная. Только руки выдали её: пальцы нервно сцепились на коленях, суставы побелели от напряжения.

— Что это могло быть? — нахмурился Лоренц, продолжая промакивать мою кожу влажной тряпкой и не замечая ничего. — Сначала ты, теперь и Офелия… Не так я представлял ваше знакомство.

— Надо открыть окна пошире, — уверенно произнесла Агнесс. Голос прозвучал слишком ровно, будто она отрепетировала его заранее, и всё равно в нём дрогнула едва заметная нотка.

Она тут же отвернулась, прошла к окну и, ловко откинув тяжёлые шторы, распахнула створки. В комнату ворвался лёгкий, терпкий запах дождя и фруктового сада, разбавив удушливый воздух. Солнечный свет, пробившийся сквозь облака, заиграл на поверхности пола и мебели, превращая мрачное помещение в почти приветливое.

— Спасибо, Агнесс, — поблагодарила я, хотя сильный аромат её сладких духов только усилил моё внутреннее напряжение.

— Думаю, Офелия просто устала, — произнесла она почти небрежно, но её голос прозвучал слишком гладко, будто натянутый шёлк. — Может быть, пропустила обед и слишком долго оставалась без сил.

— О, — в голосе Лоренца мелькнула тень усмешки, — значит, представления можно считать состоявшимися? Позвольте, княжна, представить вам Офелию. Иногда она падает в обморок, но делает это с исключительным изяществом.

Я закатила глаза, чувствуя, как щёки наливаются жаром.

— А это, Офелия, — продолжил он с той же невозмутимой лёгкостью, — княжна Агнесс. Она предпочитает встречать гостей эффектнее, чем подача чая: краски, сломанный мольберт, драматическая атмосфера. Впечатление неизгладимое.

— Очень остроумно, — отозвалась Агнесс сухо, но её глаза блеснули — то ли раздражением, то ли невольным признанием в том, что сравнение попало в цель.

Теперь в её облике не осталось следа той растерянной девочки, что ещё недавно сидела на полу среди обломков. Передо мной стояла другая Агнесс: прямая, собранная, с поистине императорской осанкой. Белая рубашка и тёмные штаны на шнуровке подчёркивали её гибкость и силу, но куда сильнее бросался в глаза холод её взгляда — презрительного, оценивающего, словно она смотрела на меня сверху вниз не только ростом, но и правом рождения. Формально так оно и было, но я не сделала ничего, чтобы заслужить подобное отношение.

— А с тобой что случилось? — мужчина ловко кинул влажную тряпку в стоящий рядом с диваном тазик и поднял глаза на молодую девушку. — Опять тебе новые мольберты покупать? Их не производят с такой скоростью, с которой ты их ломаешь!

Лоренц пригрозил девушке указательным пальцем, словно отец, заставший своего ребенка за каким-нибудь проказом, и засмеялся, по-доброму, но с легкой издевкой, без которой не обходится ни одна его шутка.

Её губы дрогнули, сложившись в насмешливую, почти ленивую улыбку. Она повела плечом.

— Я пыталась нарисовать портрет, но у меня ничего не получалось, — произнесла Агнесс, отступив к поломанному мольберту и наклонившись к картине, наполовину утопленной в чёрной краске. Она смотрела на неё так, словно видела впервые — будто каждый мазок оживал перед глазами. — Надо было закрасить полностью. Не умею рисовать людей. И ненавижу, когда у меня что-то не получается.

Её пальцы сжались на кисти, и в этом движении сквозила смесь раздражения и неожиданного волнения: насколько мне известно со слов директора Циммермаха, обычно она даже не пыталась писать портреты, предпочитая лёгкие пейзажи и детали, которые не требовали души другого человека. Но, видимо, его ей захотелось запечатлеть.

И я чертовски ее понимаю.

Агнесс выдохнула и, с силой окунув широкую кисть в густую чёрную массу, сделала несколько решительных мазков — и пронзительные зелёные глаза, смотревшие с полотна, исчезли, погребённые под тёмным слоем, словно их никогда и не существовало.

— Готово, — буднично сказала она, но в её голосе проскользнула едва уловимая дрожь, слишком звонкая, чтобы быть равнодушной. Я почувствовала, как внутри меня похолодело, и сердце сжалось от странного сочетания восхищения и тревоги.

Я оперлась рукой о мягкую обивку дивана, сжала и разжала веки, прогоняя остатки тумана в голове, и медленно поднялась на ноги. Лоренц, всё это время находившийся рядом, был готов подхватить меня, но я обошлась без его помощи.

Теперь, когда силы немного вернулись, я смогла оглядеть комнату, которую прежде не успела рассмотреть. Простор и свет делали её величественной, но при этом удивительно интимной. Всё здесь говорило о вкусе и положении княжны.

На стенах — лёгкие, живые наброски; на окнах — сложенные в несколько слоёв занавеси, смягчавшие солнечные лучи. Кровать была застелена безупречно белым покрывалом, на котором не смела бы задержаться ни одна пылинка. У окна стоял старинный письменный стол, словно обросший воспоминаниями: на его поверхности — перо, чернильница, пара нераскрытых писем. Солнечные блики скользили по углам, обнимая пространство теплом и светом. Здесь, в этом уединённом месте, время казалось замедлившимся, почти застывшим.

Но эта гармония была разбита — словно кто-то обрушил бурю в тщательно оберегаемое убежище. В центре комнаты, как поверженный великан, лежал сломанный мольберт. Его перекошенные ножки вонзились в ковёр, а оттуда, будто кровью, расползались капли густой краски. Красные, синие, чёрные — они покрывали пол, стены, даже ножки мебели, будто сама комната стала свидетелем жестокого ритуала. Запах масла и скипидара, перемешанный с этим сладковатым, чужим ароматом, делал воздух вязким, тяжёлым.

Мой взгляд снова вернулся к Агнесс. Лишь теперь я заметила лёгкую припухлость её лица, выдававшую недавние слёзы и бессонные часы. Ей пришлось быть сильной, чтобы пережить то, что готовит ей судьба. Для борьбы за трон требовалось не только мужество, но и холодная решимость. Последние события в империи потрясли всех — и, похоже, ранили её куда глубже, чем она готова была показать.

Лоренц, погружённый в собственные раздумья, словно и не замечал тонких сигналов, которыми Агнесс выдавала себя. Но я видела — за фасадом её улыбок скрывалось нечто куда более хрупкое: страх, отчаяние…

Она резко повернула голову в мою сторону, затем посмотрела на закрашенную картину, словно все еще видела то, что только что замазала:

— Так ты знакома с Ниваром Волконским? — это был вопрос, не требующий ответа, потому что было всё и так понятно. Её взгляд продолжал цепляться за картину. — Есть в нём что-то дьявольское… хотя красив, как ангел.

Мы с Лоренцем переглянулись. Моё тело отреагировало мгновенно: лёгкая дрожь пробежала по коже, память взорвалась обжигающими образами нашей последней встречи. Не хотелось это признавать, но в её словах звучала правда. Я не могла возразить.

— Вы даже чем-то похожи, — Агнесс на мгновение оторвала взгляд от картины и устремила его на меня, сложив руки на груди и выпрямляя спину. Её глаза, цепкие и внимательные, изучали меня с новой осторожностью, словно она пыталась разгадать, откуда это чувство знакомости.

Я невольно нахмурила брови. Представить образ Нивара для меня было проще простого — его глаза, манера держаться, каждая тень на лице — всё всплывало в памяти. А вот чего-то общего между нами, кроме светлых волос, я не находила. Всё это казалось странным и неуместным: сходство, которое она уловила, было лишь поверхностным.

— Ты знаешь его? — голос Лоренца прозвучал глухо, словно повторяя мои собственные мысли.

Агнесс прищурила ярко-голубые глаза, и в них скользнула тихая хитрость.

— Он часто бывает в ратуше рядом со школой, — произнесла она мягко, почти лениво, но с явным подтекстом. — Узнать, кто он такой, для меня не составило труда, — голос её чуть дрогнул, но тут же приобрёл острый оттенок провокации. — Почему ты заинтересовалась этой картиной… даже несмотря на то, что я её почти закрасила?

Вопросы её были наживкой. Я чувствовала, что она знает больше, чем говорит, или же нарочно притворяется осведомлённой, проверяя мою реакцию. В комнате сгущалось напряжение, будто невидимый туман обволакивал нас троих. Или, может, это всё было в моей голове? Почему-то всё, что касалось Нивара, казалось мне подозрительным, имеющим двойное дно. Даже этот простой вопрос.

Заметив мою заминку, она чуть опустила взгляд, и в её глазах мелькнуло что-то более личное, почти скрытая рана.

— Я… видела вас, — произнесла она тихо, едва слышно, и будто сдерживая бурю эмоций. — На похоронах моего отца. Когда все начали идти во дворец после погребения… Я увидела тебя, идущую под руку с ним.

Комната словно замерла. Я почувствовала, как кровь прилила к лицу, сердце забилось быстрее. Лоренц молча смотрел на меня, но в его янтарных глазах отражалась напряжённость, словно он улавливал каждый мой порыв.

— Да… он попросил меня посетить похороны с ним, — выдавила я наконец, упрямо сжимая губы. Не хотелось показывать слабость перед этой самодовольной девчонкой. — После того, что произошло в Шато… было страшно оставаться одним…

— Вы видели, как его убили?.. — голос Агнесс дрогнул, но за вопросом стояла не детская наивность, а холодное, почти взрослое требование. Она вскинула подбородок, будто пыталась силой вытянуть из нас правду.

Воздух в комнате словно потяжелел. Тик-так старинных часов у стены вдруг стал оглушающим.

Я отвела взгляд, чувствуя, как неловкость вцепляется в грудь ледяными пальцами. Перед глазами тут же встали вспышки того вечера: кровь на золотых одеяниях, теплый свет прожекторов, шум, поразивший зал — и Нивар рядом, чьи пальцы дрожали, но держали меня так крепко, будто это могло удержать от распада сам мир.

— Агнесс, — осторожно произнёс Лоренц, и в его голосе звучала едва заметная досада. Он явно не хотел, чтобы разговор заходил сюда, — сейчас не время…

— А когда? — резко перебила она, её глаза сверкнули. — Я не маленькая девочка, которую можно убаюкать красивыми словами! Мне нужно знать.

Я почувствовала, как Лоренц слегка напрягся рядом, его ладонь невольно сжалась в кулак. В янтарных глазах мелькнула печаль — глубокая, упрямая, сдерживаемая лишь силой воли.

— Ты спрашиваешь так, будто ответ облегчит тебе боль, — тихо сказала я, подбирая слова с трудом. — Но на самом деле он только разорвёт её сильнее.

Агнесс сжала губы в тонкую линию, будто пыталась удержать то ли крик, то ли слёзы. Она отвернулась к окну, и редкий солнечный свет, падавший на её волосы, вдруг сделал её ещё моложе, почти ребёнком.

Тишина растянулась, и в ней смешались грусть, напряжение и ощущение, что никакой ответ уже не будет правильным.

Агнесс резко выпрямилась, будто в ней заговорила вся гордость её рода. Щёки её пылали, в глазах загорелось нечто упрямое и колкое, и голос прозвучал отрывисто, как звон шпор по мрамору:

— Довольно! Это моя комната, и я не потерплю здесь ваших советов. Уходите. Немедленно.

Она будто отгородилась невидимой стеной — тонкая фигура, но стояла так, что сомнений не оставалось: за шаг ближе последует взрыв.

Лоренц, стараясь смягчить резкость момента, не мог позволить себе уйти, не передав главного. Его плечи расправились, шаг стал плавным, будто он выходил на сцену, а не стоял перед взбешённой княжной. Он сделал осторожный шаг вперёд, опустил голос до вкрадчиво-вежливого и, с лёгкой усмешкой на губах, произнёс:

— Прежде чем мы уйдём, позвольте передать приглашение, княжна. — Он чуть приподнял бровь, а затем, будто нарочно разрядив обстановку, театрально поклонился, заложив руку за спину. — В эту пятницу во дворце состоится бал. Императорский двор желает видеть вас среди гостей… ну, я как минимум.

Его слова повисли в воздухе, как искра, готовая либо зажечь смех, либо вызвать новый взрыв гнева.

Агнесс метнула в него взгляд, острый, как клинок. Тонкая складка прорезала её лоб, пальцы нервно сжались в кулак. Лоренц лишь рассмеялся в ответ — тихо, почти невесомо, но с ноткой лёгкого вызова, словно нарочно поддразнивая её. На миг показалось, что она сейчас откажет резко, с обидой, отрезав все пути. Но вместо этого она медленно прищурилась, губы изогнулись в холодной усмешке, и голос прозвучал, как удар хлыста:

— Что ж… Если уж столь настойчиво зовут — я приду. Но не ради вашей милости!

Она словно бросила ему вызов, дерзко выпрямившись, и её глаза сверкнули ледяным светом. Но даже за этой бравадой чувствовалось, что недовольство тает, уступая место чему-то другому — детскому упрямству, которому льстило внимание.

Лоренц, заметив перемену, позволил себе мягко улыбнуться. Его голос стал тихим, но от этого ещё более проникновенным:

— И всё же — я счастлив, — сказал он и слегка склонил голову, будто принимая её условия игры, но в то же время давая понять, что именно он вышел победителем из этой словесной дуэли.

Агнесс резко отвернулась к окну, чтобы скрыть румянец, пробежавший по щекам.

— Я думаю, нам пора, — я резко поднялась с места, словно пытаясь вырваться из удушливого круга слов и взглядов. Сил слушать этот тон у меня больше не оставалось. Лоренц мягко придержал меня под локоть, не позволяя потерять равновесие. Его движение было почти незаметным — осторожность, забота и привычка подстраховывать.

Когда он убедился, что я твёрдо стою на ногах, то подошёл к Агнесс и обменялся с ней парой коротких фраз. Я не расслышала их из-за нарастающего гула в ушах — слова растаяли, словно утонули в чужом пространстве. Всё, что я видела, — это как княжна, чуть склонив голову, уже улыбалась Лоренцу, глядя на него снизу вверх тем самым наивным, преданным взглядом, в котором читалась вся её скрытая тоска.

И в тот момент я поняла: вот оно, объяснение её холодной настороженности ко мне и откровенной провокации.

Агнесс была влюблена в него.

Для Лоренца же она оставалась лишь младшей сестрой, девочкой, которую хотелось защитить, но не женщиной, в которой можно было бы увидеть спутницу. Этот невидимый разрыв между их восприятием был почти болезненным. Я ясно уловила, как внутри неё что-то рвалось на части. Для неё я была не просто чужачкой — я становилась угрозой, теневым соперником, способным разрушить её хрупкие, несбыточные мечты.

Может, вопросы о Ниваре были праздным интересом? Может, она хотела не меня задеть, а доказать ему свою взрослость, значимость?

Лоренц, казалось, не замечал тонких всполохов напряжения. Его янтарные глаза оставались чистыми, без тени предвзятости или догадки. Он обнял её за плечи, по-братски, и легко поцеловал в щёку. Девушка вздрогнула, словно от удара током, и снова вспыхнула румянцем, выдавая всё то, что пыталась скрыть за холодной маской.

У меня невольно сорвался тихий смешок — горький и чуть насмешливый. Я отвела взгляд и открыла дверь в коридор, оставляя их за спиной.