Хризолит и Бирюза

Глава XXXVI

— Что?.. — прошептала я, чувствуя, как легкое недоумение сжимает горло.

Лёгкое недоумение? Да я ничего не понимаю! Абсолютно чужой человек произносит забытое, вычеркнутое из истории имя с таким спокойствием, будто оно для него ничто. Кто ты такой, Иден Герц?

— Мне показалось, ты так закончишь, — он пожал плечами, словно и не заметил, как моё лицо побледнело. Перекинул бутылку в другую руку и сделал долгий глоток, будто пил не вино, а прохладную воду из родника. — Довольно распространённая фамилия в моей стране.

— Откуда ты, Иден? — я попыталась вернуть себе контроль, сделав голос мягким и чуть насмешливым. Это была его игра, и я пока не знала её правил.

— Дитя мира, — протянул он, небрежно махнув рукой куда-то в темноту за моей спиной. — Странствующий художник. То тут, то там. Ничего интересного.

Его слова звучали слишком легко, чтобы быть правдой. Имя, которое он произнёс, не должно было быть знакомо ни одному случайному художнику. Оно вырезано из архивов, стёрто с фамильных гербов, проглочено временем. А он сказал его так, будто достал из пыльного ящика, к которому имел ключ.

С каждой секундой холод усиливался. Тепло нашего дыхания превращалось в клубы пара, обволакивающие лица, словно дым в ритуальной чаше. Снег начал падать крупными тяжёлыми хлопьями, ложась на его мокрые волосы и чёрную рубашку. Он стоял передо мной с выражением внимательной, почти хищной заинтересованности. А я — с нарастающей неприязнью, за которой пряталась тревога.

Его ледяные глаза прожигали меня насквозь. Я старалась не отвести взгляда, но каждый миг напоминал игру на выживание. Не будет в моей жизни больше людей, способных манипулировать мной и моим телом. Одного уже достаточно.

— Мне пора возвращаться, — выдохнула я, сдерживая дрожь в голосе, и протянула ему одеяло.

Он принял его с ленивой грацией, словно позволял мне уйти по собственной воле. Но в груди всё сжималось от неприятного предчувствия. Может, он просто где-то слышал похожую фамилию и решил поиграть в догадки? Или… нет. Тонкая нить страха тянулась за мной, заставляя ускорить шаг.

Мысли о Лоренце вспыхнули внезапно, как искра: он сказал, что я могу позвать его в любую минуту, если станет страшно. Сейчас я нуждалась в нём больше, чем когда-либо.

Я ступила на балкон — и тут же почувствовала, как чья-то рука обхватила моё запястье. Сердце ухнуло в пятки. Резко обернувшись, я увидела его лицо совсем близко: тёмный фон неба, тяжёлый силуэт здания позади, а в центре — эти два холодных острия его глаз.

— Мы ещё увидимся? — его голос прозвучал низко и томно, но в этой мягкости пряталась опасность. Он ослабил хватку, словно испугался собственного импульса, но пальцы его всё ещё касались моей кожи.

Я не смогла ответить сразу. Слова застопорились на языке. Сердце колотилось так, будто хотело разорвать грудную клетку. Его присуствие было слишком ощутимо, пугающим и манящим одновременно. Казалось, каждый миг рядом с ним — это шаг по тонкой грани между любопытством и гибелью.

— Может быть, — прошептала я наконец, стараясь скрыть, что сама пленена этим мгновением.

Его взгляд сузился, губы дрогнули в тени улыбки, в которой проскользнула едва заметная тень раздражения. Он наслаждался моим смятением.

— Слишком много «может быть», — протянул он, словно растягивая каждое слово, чтобы оно отозвалось в моей голове эхом.

Его пальцы вновь сомкнулись на моём запястье — не сильно, но достаточно, чтобы по коже пробежала дрожь. Снежинки таяли в его влажных волосах, исчезая так же бесследно, как последние остатки моей уверенности. Тишина, окутавшая нас, была густой, вязкой, словно сама ночь затаила дыхание.

Иден выглядел слишком живым на фоне этого мрака: глаза горели, как угли в костре, а в лёгкой улыбке пряталась хищная забава.

— Почему ты так боишься? — тихо спросил он. Его голос звучал мягко, но в этой мягкости таилось что-то, от чего хотелось отступить на шаг назад.

Я молчала. Страх и странное восхищение переплелись, словно невидимые нити, превращая меня в марионетку его взгляда. Он знал больше, чем говорил — это ощущение обжигало, вызывало трепет и раздражение одновременно.

— Я… — слова застряли на языке. Воздух между нами был натянутым, как струна. Хотелось ответить дерзостью, ударить словом, но вместо этого из груди вырвался лишь короткий вздох.

Он шагнул ближе, и его дыхание коснулось моего лица, обволакивая, будто морок, от которого невозможно скрыться.

— Мне нужно идти, — произнесла я резко, но голос предательски дрогнул.

Одним движением я выскользнула из его хватки и шагнула за дверь. Металлический щелчок ручки прозвучал, как освобождение, и вот я уже в тепле коридора, оставляя его одного — с вином, с ночной стужей и собственными призраками.

Окончательная дата бала дебютанток была утверждена, и все девушки уже получили приглашения, запечатанные золотым гербом Империи. Но, сидя в кабинете Лоренца и перелистывая эскизы оформления дворцового зала — тяжелые люстры, зеркала в позолоте, бесконечные гирлянды цветов — я не могла избавиться от ощущения, что сейчас не самое время открывать этой империи такого человека, как Агнесс.

Казалось, весь этот блеск лишь отвлекает от того, что мир вокруг трещит по швам. Смутные времена оставили шрамы на каждом лице, в каждом взгляде. И именно в это время Империя собиралась явить свету Агнесс — юную звезду, что должна была стать символом надежды? Но хватит ли у неё сил? Или этот жестокий мир проглотит её прежде, чем она осознает вес своей короны?

Мысли также вновь и вновь возвращались к ночной встрече с Иденом Герцем. Я никому не рассказывала о нём, не пыталась разузнать, кто он такой, но его имя засело в памяти, словно заноза. Иногда оно тускнело, исчезало в суете, но стоило услышать хоть намёк на фамилию Хаасбрандт — и я снова оказывалась там: на промозглой крыше мужского клуба, под моросящим дождём, напротив его ледяного взгляда.

А та ночь… моя «покупка». Я до сих пор не разобралась, кто скрывался за чёрной лентой, закрывавшей мне глаза. Мысль о том, что этот человек мог быть Ниваром или Лоренцем, преследовала меня. Внутреннее чувство подсказывало: это кто-то, кого я знала. Я чувствовала его знакомое дыхание, его заминку, когда он не коснулся моих губ. Это молчаливое решение — не целовать меня — словно специально было призвано сбить меня с толку, не дать узнать его. Меня разрывало от собственной беспомощности: ответ был где-то внутри, но я не могла признаться себе в том, кого подозревала.

Сердце неустанно болело за Нивара. Я видела его почти каждый день в клубе Жизель, но он словно воздвиг между нами непреодолимую стену. Он не подходил, не улыбался, не выказывал никакой привязанности. Только его зелёные глаза, полные невысказанной печали, прожигали меня насквозь, превращая душу в груду осколков.

Я пыталась оправдать его холодность. Наверное, он был поглощён работой — переговорами с Ольгардом, государственными делами, всем тем, что требует времени и сил. Но это не облегчало боль. Каждый раз, когда наши взгляды пересекались в клубе, я тщилась выглядеть безупречно: надевала самые красивые платья, распускала волосы, старалась держаться грациозно, будто бы он всё-таки смотрит. Но мои попытки разбивались о его молчание.

Я злилась на себя за эти чувства, за то, что позволяю себе слабость. Почему я не могу просто перевести дыхание и забыть его? Но стоило ему появиться, стоило его плечу мелькнуть в толпе, как сердце предательски начинало биться сильнее. Я напоминала себе пленницу собственного сердца — без ключей, без надежды на освобождение.

— Я думаю, что нежно-голубые тона подойдут к этому мероприятию гораздо больше, — Агнесс вытянула из моих расслабленных пальцев образцы и принялась их рассматривать своим художественным взглядом. — Это будет означать наступающую зиму и… подходит к моим глазам.

Из угла кабинета донёсся сдержанный смешок. Лоренц стоял у высокого книжного шкафа и листал старый фолиант, лениво скользя пальцем по строкам, но явно не особо вчитываясь.

— Ну а что? — княжна вскинула голову, изображая оскорблённую невинность. — В конце концов — этот праздник проводится благодаря мне.

— Экзамены-то ты готова сдавать, Великая Княжна? — дразнил ее Лоренц, пользуясь расстоянием между ними.

Агнесс метнула сначала искру в Лоренца своими глазами, а потом схватила со стола какой-то образец снежинки из картона и попытала удачу, направляя его прям в голову графу. Лоренц громко засмеялся, избежав столкновения с предметом, сделав всего лишь шаг в сторону.

Я устало откинулась на спинку стула, устремив взгляд в пустоту. Весь этот детский обмен колкостями лишь подчёркивал тяжесть того, что надвигалось.

— Лоренц, — произнесла я холоднее, чем собиралась. — Мы должны быть готовы к недовольству народа, когда объявим Агнесс наследницей. Нужны доказательства. Что у нас? Только слово твоего отца?

— Императорский доктор, — уверенно ответил он, наконец повернувшись ко мне.

— Этого мало, — выдохнула я, потирая переносицу.

— Времена тяжёлые, — пожал плечами Лоренц. — И Маркс сам загнал себя в угол. Никто не рискнёт его поддержать…

— Но народ предпочёл бы взрослого, опытного правителя, чем девушку, едва окончившую школу, — прервала я его.

Слова вырвались слишком резко. Взгляд Агнесс мгновенно потемнел, и я услышала её тихое, почти неразличимое бурчание: «Ну спасибо».

— Я просто пытаюсь сказать, что зрелость и опыт играют ключевую роль в управлении, — продолжила я, стараясь смягчить своё недавнее замечание.

Лоренц задумался, и я почувствовала, что он не совсем согласен, но не хочет перечить. Агнесс, напротив, смотрела на меня с укоризной. В её взгляде сквозила горечь, и я поняла, что мои слова задели её больше, чем я предполагала.

— Все мы когда-то были на начале своего пути, — произнесла она спокойно, но с лёгким тоном пренебрежения. — Возможно, именно молодость и свежий взгляд способны изменить устоявшиеся традиции. Может быть, нам всем стоит внимательно прислушаться к новым голосам, а не зацикливаться на старых идеях.

Я хотела возразить, но осеклась: что я знала о её мечтах, о той тяжести, что ей придётся нести?

— Она законная наследница, — напомнил Лоренц, его голос был спокоен, но с оттенком стали. — Даже если бы люди знали про нее, в данной ситуации ей все равно бы пришлось занять свое истинное место.

Внезапно я остро осознала, насколько принципиален Лоренц. Он был человеком, чьи убеждения не шатались под ветрами чужого давления, не менялись от прихоти обстоятельств. В мире, насквозь пропитанном коррупцией, где сделки заключались за закрытыми дверями, а чести придавали лишь на балах и в речах для газет, Лоренц оставался непоколебимым. Его честность могла показаться наивной, почти детской мечтой, но за этой прямотой стояла сила, которой не хватало даже опытным политикам.

Он не раз слышал от отца язвительные замечания. Николас, человек старой закалки, привыкший к дипломатическим играм и полутеням, открыто называл его идеализм глупостью:

— Ты не изменишь мир, — говорил он, отложив бокал коньяка, — только разочаруешься.

Лоренц же отвечал мягкой улыбкой, будто понимал, что отец говорил это не из злобы, а из усталости. Для него честность была не добродетелью, а оружием. Каждый маленький поступок, каждое слово, произнесённое без лжи, он считал вкладом в мир, который ещё можно спасти.

— Да, законная, — произнесла я, сжав губы. Голос мой прозвучал резче, чем хотелось. — Но законность — это одно, а реальность — совсем другое. Народу придётся внушить уверенность, иначе они растерзают её ещё до коронации.

В комнате повисла напряжённая тишина. За высокими окнами вечерний свет стекал в кабинет бледным янтарём, а в камине потрескивали поленья, будто вторя нашим мыслям.

Я перебирала варианты в голове, пытаясь найти выход: то ли опереться на традиции, то ли бросить вызов закостеневшему порядку. Агнесс сидела неподвижно, будто фарфоровая кукла, но я видела, как её пальцы нервно теребят край образца ткани. Она не готова была сражаться за своё право, и это пугало.

— Мы должны подготовить её, — произнесла я твёрдо, подняв взгляд на Лоренца. — Она должна знать: если потеряет поддержку, никто не защитит.

— Это займёт время, — сказал он, но напряжённая линия его челюсти говорила больше слов. Он понимал, что времени у нас почти нет.

За окном внизу глухо шумел город. Я представляла эти улицы — узкие переулки, тёмные дворы, где гул недовольства копился, как вода в запертом водоёме. Стоило кому-то поджечь фитиль — и толпа могла обрушиться лавиной. Мы балансировали на лезвии ножа, и каждая ошибка могла стать последней.

Но только, не имея козырей в рукаве, Лоренц полагался на свою интеллектуальную и моральную силу, чтобы преодолеть препятствия и достичь успеха. Он знал, что честность и порядочность могут быть его главным оружием в борьбе за свои идеалы, и он был готов идти до конца ради них.

Лоренц глубоко вздохнул, его глаза метались по комнате, будто искали ответы на невысказанные вопросы. Он понимал, что даже самые благие намерения могут быть извращены в хаосе и панике. Волнения среди людей росли, и каждое его слово могло оказать колоссальное влияние на будущие события. Надо было действовать осторожно, чтобы не спровоцировать ещё большее недовольство.

— Мы должны сформировать ядро поддержки, — произнёс он, и в голосе слышалась уверенность, обрамлённая напряжением. — Если сможем объединить тех, кто разделяет наши взгляды, у нас появится шанс.

Если честно, меня даже начало подмывать спросить совета у Нивара, потому что он явно был более опытен в дворцовых интригах и манере общения в светском обществе. Но это было настолько же невозможно, насколько безумно. Эта мысль оказалась в моей голове только потому что я невероятно тосковала по этому человеку и больше ничего. Я искала все возможности встретиться с ним, начать разговор, даже если это будет просто словесная перепалка.

Я старалась отвлечь себя, погрузившись в рутину будней, но мысли о Ниваре все равно возвращались, как неизбежная волна, накатывающая на берега моего сознания. Готовясь к балу, каждый раз, когда я слышала характерный хруст ботинок по мраморному полу дворца, сердце замирало в надежде, что это именно он. Но каждый раз, когда ожидание заканчивалось разочарованием, я чувствовала, как внутри растет бездна тоски, которую никто не мог заполнить.

— …Ты слышишь? — вопрос Лоренца прошел будто сквозь меня, но все-таки вырвал из издевательских размышлений.

— Я бы хотела сказать: «Давайте просто доверимся случаю», но это самоубийство, — я села на обитое бархатом кресло возле стола графа. — Может представим ее как твою далекую племянницу и будем из-за «угла» работать и внушать доверие гражданам: проводить благотворительные мероприятия, помогать нуждающимся? Мне кажется, если мы сразу сообщим о ее происхождении все остальное будет подвержено риску покушения на ее жизнь.

В памяти промелькнула история с аварией. Красные вспышки перед глазами замельтешили и резко прекратились, заставляя мою голову закружиться. Я прикрыла глаза, надавив на веки.

— Без Гарольда сложно это осуществить, — мужчина тяжело выдохнул, ставя обратно на полку очередную взятую им книгу. — Отец не в восторге, но настаивает на том, чтобы мы рискнули и объявили о правах на трон. Если сейчас это отложить, то этот момент никогда не настанет.

В какой-то степени я была с ним согласна. Гарольд при каждом выходе в свет рисковал своей жизнью. Но он бы не добился тех высот, если бы трусливо сидел в спальне своего дворца и трясся от каждого шороха за дверью.

Правда, и где он сейчас?

— Я понимаю, что рисковать нужно, — продолжал он, полируя пальцем корешок одной из книг. — Но Гарольд всегда знал, когда следует действовать, а когда лучше отступить. Это искусство, которое не каждому дано освоить.

Я вспомнила, как он стоял на трибуне возле ратуши Нижнего города несколько лет назад и уверенно обсуждал будущие реформы, привлекая внимание народа. Именно тогда, среди натянутых улыбок и шепотов зависти, я поняла, что его судьба лишь одна — стать голосом народа. Но теперь, когда его не стало, весь этот идеал рухнул, оставив лишь сладкую горечь осознания.

— А если бы он был здесь? — спросила я тихо. — Как бы он поступил?

Он закрыл глаза, словно искал ответ внутри себя. После нескольких минут молчания он снова посмотрел на меня. Я встретила его взгляд с каким-то осознанием, что это дурацкая затея. Может Гарольд прятал Агнесс, чтобы уберечь ее от всех дворцовых трудностей? Чтобы она открывала мир для себя?

— Лоренц, — я подалась вперед и уперлась локтями в колени. — А Гарольд не оставлял завещание?

— Я думаю, что отец был бы в курсе, — граф заинтересовано на меня посмотрел, но пожал плечами в незнании.

Я кивнула, осознавая, что в сердце дворца укрыто много тайн, о которых даже не подозревают те, кто наслаждается жизнью в его стенах. В чем-то мне было жаль Агнесс, а в чем-то я завидовала ей — ее свободе, даже если она была искусственно создана.

Лоренц нахмурился, будто пытаясь высчитать что-то на воображаемой таблице. Его пальцы нервно скользнули по креслу, и в этом движении я увидела неуверенность, скрывающуюся за его обычно спокойным лицом.

Мы еще несколько часов к ряду обсуждали эту тему, прежде чем перешли к вопросам о фаворитах спонсорства. Агнесс рассказала свою часть информации, которую, естественно, не поведал нам директор.

Мое расположение накренилось в сторону Генри Кока. Оказывается, он не только проводит эксперименты на крыше школы, но и живет там. Он круглый сирота, которого с семилетнего возраста воспитывает сам директор. Поэтому, видимо, в его голосе слышались нотки гордости, когда он рассказывал про этого ученика.

— Мне стало интересно, что же такого делает Генри, что вызывает столько восхищения у директора, — оживлённо делилась Агнесс, размахивая руками. — И вот однажды я проследила за ним после уроков. Он поднимался к себе на крышу, а я тихонько пошла следом… и увидела настоящий сад! Там было столько растений — привычных и совсем диковинных, о которых я даже не слышала.

Агнесс на мгновение замолчала, словно вспоминая.

— Когда он заметил меня, то не стал злиться. Скорее… растерялся. Немного замялся, но потом подозвал меня и всё рассказал. Оказалось, он изучает, как разные условия влияют на рост растений. Глаза у него в тот момент светились, но говорил он тихо, осторожно, словно боялся, что его увлечения покажутся смешными. И я поняла: для него это не просто хобби, а жизнь.

Она усмехнулась, отхлебнув чаю из фарфоровой чашки, а потом продолжила:

— Генри даже графики рисует — от руки, аккуратно, с какими-то мелкими пометками сбоку. Я половину терминов не поняла, но видно, что он относится к этому серьёзно. И это, наверное, директора так восхищает.

Агнесс задумчиво потёрла подбородок:

— Он ещё хочет подобрать растения для города. Такие, чтобы не только красиво цвели, но и очищали воздух. Говорит, что Нижний город задыхается, а крыши можно использовать как зелёные островки. В будущем он мечтает работать с ботаниками и экологами, создать целый список растений для этих целей.

Я невольно представила этого тихого мальчишку, который большую часть времени проводит один, наблюдая за ростом своих растений и записывая каждую мелочь в потрёпанный блокнот. Он был замкнут, но в его внимательности чувствовался какой-то иной масштаб восприятия — словно он видел не только листья и цветы, но и дыхание города.

По рассказам девушки, Адриану повезло больше — у него была мать. Женщина упахивающаяся в несколько смен в рыбном магазине возле порта в Нижнем городе. Он для нее как заноза в заднице, доставляет вечные проблемы и вызовы в школу за поведение. Но она души в нем не чает, смотрит на него с восхищением, уж больно он похож на погибшего в море отца лет тринадцать назад.

Что-то кольнуло в груди от этого рассказа и мне снова стало тяжелее выбрать. Откровенно, они оба заслуживали лучшей жизни. Каждый старается как может, пускай и темпераменты у них разные. Итог-то один — оба выдающиеся ученики Нижнего города, создающие невероятные изобретения.

Агнесс также поделилась историей о том, как случайно застала Адриана за работой в подвальной лаборатории школы.

— Он что-то смешивал в пробирках, а потом поджигал получившуюся смесь, снова и снова меняя состав, пока та не начала взрываться! — Агнесс всплеснула руками, словно до сих пор удивлялась той картине. — Я сначала подумала, что он просто дурачится, но оказалось, что Адриан проводит целые серии опытов. Он изучает свойства веществ, чтобы создать новый вид топлива — более эффективный и экологически чистый, чем те, что мы используем сейчас. Представляешь? — она хмыкнула, покачав головой. — Его цель — снизить загрязнение в Нижнем городе.

Я невольно улыбнулась, представляя этого мальчишку с горящими глазами среди стеллажей и химических реактивов. По словам Агнесс, он не ограничивался только взрывоопасными опытами. Адриан тщательно изучал влияние различных факторов на свойства веществ, упорно искал идеальные условия для реакций.

— И это ещё не всё, — продолжила Агнесс, уже с улыбкой. — В свободное время он мастерит какие-то странные штуковины. Например, придумал телескопическую «руку», чтобы поднимать упавшие на пол ручки или карандаши. Выглядит как простая металлическая палочка, но раскладывается и захватывает предмет. Теперь он пользуется ей на каждом уроке. Учителя в восторге, а он доволен, что не приходится лезть под парты.

Адриан был полной противоположностью Генри: шумный, взбалмошный, всегда в движении. Его идеи рождались словно искры от удара металла о камень — неожиданно, ярко, а он тут же спешил воплотить их в жизнь. Казалось, сам воздух вокруг него заряжен энергией.

Моя голова шла кругом от осознания, что такие дети растут совсем рядом — и уже ищут решения проблем, которые взрослые привыкли обходить стороной. Они оба, каждый по-своему, стремились изменить мир: Генри — тихо и вдумчиво, наблюдая и рассчитывая каждую деталь, Адриан — порывисто, с азартом изобретателя и исследователя. Их идеи могли стать фундаментом для настоящей революции — от модернизации заводов Маркса до экологических инициатив для молодежи.

Но откуда у них, таких юных, столько уверенности и мотивации? Ответа не было. Лишь восхищение.

После долгих обсуждений мы с Лоренцом ненадолго отвлеклись на практические вопросы — оформление банковского счёта в Верхнем городе, куда будут поступать деньги. А затем вернулись к спору о цвете зала для предстоящего события.

В конце концов мы остановились на голубом.