Хризолит и Бирюза

Глава XXXV

— Пирог готов? — в щёлке двери появилась голова Агнесс, и мы с Лоренцем дернулись в стороны, будто двое нашкодивших детей, застигнутых за чем-то запретным.

Лоренц, не проронив ни слова, резко отвернулся и направился к печи, словно стряхивая с себя ту искру, что только что повисла в воздухе между нами. Я осталась сидеть на кухонном столе, ощущая, как щеки пылают от неловкости. Агнесс же, медленно переступив порог, направилась ко мне. Ее шаги звучали тяжело и отчетливо, словно сапожные каблучки ударялись о каменный пол с нарочитой жесткостью. Казалось, каждый её шаг оставляет за собой тонкий след обиды.

Она остановилась прямо напротив меня. Ее глаза, темные и холодные, впились в меня с такой силой, что я едва удержалась, чтобы не опустить взгляд. Лицо девочки было напряжено, губы поджаты, словно она пыталась сдержать поток слов.

— Ты… — начала она, но осеклась, словно сама не ожидала, что решится заговорить. Голос дрогнул, предательски выдав внутреннюю бурю.

Я попыталась улыбнуться, надеясь смягчить эту ледяную атмосферу:

— Пирог почти готов, — сказала я ровно, осторожно, будто боялась спугнуть тонкую грань между ее гневом и сдержанностью.

Агнесс медленно кивнула, но в этом движении не было ни капли доверия. Ее взгляд был напряжённым, недоверчивым — не к моим словам, а к самой моей улыбке. Она знала. Она видела то, что мы с Лоренцем так отчаянно пытались скрыть. И это знание отравляло ее, как яд в крохотной капле.

Я чувствовала, как эта девочка — княжна, привыкшая к роскоши и вниманию — держит себя в руках лишь усилием воли. Её глаза, сверкающие злостью, напоминали огранённые драгоценные камни, отражающие не свет, а боль. Я же, ощущая нарастающее напряжение, прислушивалась к звукам печи: тихое потрескивание углей, шорох движений Лоренца, его негромкое ворчание. Он наклонялся к пирогу, проверяя тесто, и каждый его уверенный жест, каждая улыбка, которую могла заметить Агнесс, только подливали масла в огонь.

— Нечего тут сидеть, — вдруг резко сказала она, нарушая вязкую тишину. Голос звенел, как удар хрупкого стекла. — Тут вообще-то едят.

Я почувствовала, как к горлу подступает раздражение, но заставила себя остаться неподвижной, не выказывая эмоций. Агнесс сделала шаг вперед. Пространство между нами мгновенно сжалось, воздух стал густым.

— Лоренцу не нужны такие, как ты, — произнесла она тихо, но с ледяной ясностью. Слова её были холодны, словно зимний ветер, проникающий под тонкий шелковый платок.

Я знала, что это не просто детская обида — это был расчетливый удар, способный поколебать любого. Внутри меня бушевала борьба: защитить свои чувства или промолчать, понимая, что объясняться с ней — значит придавать словам вес. Соревноваться с ребенком в жестокости — что может быть глупее? И всё же эта маленькая княжна была вовсе не ребёнком. В её взгляде светилась ранимая, но гордая душа, привыкшая получать желаемое.

— Мы все здесь ради пирога, — наконец произнесла я, стараясь вложить в голос лёгкость, но ощущая, что попытка разрядить обстановку звучит фальшиво. В глубине души я понимала: просто так Агнесс не отступит.

— Низ чуть подгорел, но верх румяный и пахнет отлично! — бодро воскликнул Лоренц, вытаскивая из печи форму. Он осторожно поставил её на большую деревянную доску, от чего стол чуть дрогнул.

Я первой отвела взгляд от Агнесс, не желая втягиваться в её молчаливую дуэль. Сосредоточилась на аромате свежей выпечки: сладкий запах корицы и терпкая кислинка клюквы растекались по кухне, пытаясь прогнать напряжение, повисшее в воздухе. Но девочка продолжала сверлить меня взглядом — холодным, упорным, будто пыталась найти трещину в моих мыслях, прочитать меня, как открытую книгу. Внутри меня всё ещё бушевали эмоции, но я не собиралась уступать.

— Если бы вы внимательнее следили за ним, ничего бы не пригорело, — недовольно пробормотала Агнесс, усаживаясь за стол напротив пирога. Её тон был язвительным, слишком взрослым для её лет, и ясно давал понять: задеть она хотела именно меня.

Мы с Лоренцем переглянулись, и он, словно оправдываясь, пожал плечами, одарив меня мягкой, примиряющей улыбкой.

— Кто хочет разрезать со мной? — спросил он весело, будто не замечая повисшей между нами тяжести. Но я знала: он тоже чувствовал эту тень, липкий холод недосказанности.

Агнесс чуть приподняла брови и кивнула — неожиданно робко, словно её колкость мгновение назад не существовала вовсе. Этот кивок показался мне почти детским, и всё же её глаза оставались серьёзными.

Решив, что и мне нужно чем-то занять руки, я принялась рыться в ящиках кухонного шкафа в поисках ножа. Кухня, с её массивной мебелью из тёмного дуба и медной посудой на крючках, напоминала уютный островок тепла в холодном поместье. Пламя лампы отбрасывало мягкие золотистые блики на латунные ручки шкафов, а запах выпечки смешивался с ароматом дровяного дыма.

Найденный нож Лоренц ловко выхватил его у меня из рук, играючи, с улыбкой, будто нарочно разряжая обстановку. Я легонько стукнула его по плечу, и он театрально схватился за него, изображая страдание, от чего у меня невольно дрогнули губы.

— Давай вместе, — предложил он Агнесс, протягивая ей нож, держа лезвие и рукоять так, словно вручал не кухонный прибор, а рыцарский клинок. Она с важностью приняла его и шагнула ближе. Лоренц, наклонившись к пирогу, начал осторожно разрезать золотистую корочку руками Агнесс, которая невольно смотрела на процесс с сосредоточенностью миниатюрной императрицы.

Мы все трое невольно оказались по одну сторону. Даже я поймала себя на том, что наблюдаю с интересом, забыв на миг о тяжёлых взглядах и уколах слов. В нос ударил терпкий запах клюквы, смешанный с корицей — её они явно пересыпали, но, похоже, ошибка пошла только на пользу нашему пирогу. Запах был тёплым, обволакивающим, как добрый сон в морозную ночь.

До самого вечера мы сидели за дубовым столом, осушая бесконечные кружки горячего чая, а мягкий свет керосиновой лампы ложился на столешницу золотистыми пятнами. Лоренц, как истинный хозяин вечера, даже уговорил служанку достать из зимних запасов облепиху, чтобы приготовить мне мой любимый чай — густой, янтарный, с терпкой кислинкой, согревающей изнутри. Для Агнесс он устроил целый маленький праздник, отправив посыльного в ближайший ларёк за мороженым.

Разговор тек плавно, переходя от политики и экономики до интимных тем семьи и планов на будущее. Лоренц говорил спокойно и уверенно, каждое его слово было точно расставленным акцентом, а шутки — тонкими ироничными вспышками, из-за которых за окном метельный вечер казался почти домашним. Он был внимателен к каждому, словно умел удерживать внимание собеседника, и эта черта делала его компанию особенно притягательной.

Агнесс задумчиво глядела в пляшущие языки огня. Свет от пламени выхватывал её тонкое лицо из полумрака, золотил каштановые волосы, и в этот момент она выглядела не девочкой, а юной барышней из портрета старинного альбома. Её мысли витали между прошлым и настоящим — между детством, когда зима была праздником, и этим вечером, где уютная атмосфера почти стирала будничную серость. Иногда она встревала в разговор, тихо, словно боясь разрушить невидимую магию, но каждое её слово звучало глубоко, словно несла в себе тайну.

Я заметила, с каким восхищением она порой смотрит на Лоренца. Он был для неё чем-то большим, чем просто друг семьи: внимательный, образованный, харизматичный — словно изящная иллюстрация из столичного журнала. Его лёгкий смех зажигал в её взгляде огоньки вдохновения, и в эти мгновения Агнесс казалась ребёнком, который впервые поверил в чудо. Их взгляды и тихие улыбки, словно невзначай обменянные, наполняли комнату невысказанным теплом.

Когда за окнами сгустились сумерки, Лоренц предложил прогуляться по саду, подышать свежим воздухом. Агнесс с радостью согласилась. Мы вышли на каменную террасу, и влажный морозный воздух мгновенно окутал нас. Сад простирался перед нами тёмным ковром, а дорожки были освещены мягким светом фонарей на кованых столбах.

Мы медленно шли по гравийным тропинкам: Лоренц впереди, с лёгкой улыбкой и руками за спиной, Агнесс рядом с ним, едва сдерживая восторг. Они оживлённо обсуждали редкие сорта кустарников и привезённые из заморских краёв растения, а я шла позади, молча вдыхая аромат влажной земли и хвои. Лунный свет серебрил кроны деревьев и возлагал длинные тени на дорожки, делая сад похожим на иллюстрацию к сказке.

Агнесс остановилась у клумбы с розами, которые даже в холодную ночь выглядели неестественно ярко. Она наклонилась, вдохнула их запах и улыбнулась так искренне, что Лоренц не удержался от мягкого смеха. Он заметил, что она вполне могла бы стать ученицей здешнего садовника — эта фраза заставила её слегка покраснеть, а меня вдруг пробрала странная теплая грусть. В тот момент слова перестали иметь значение: важны были только эмоции, наполнявшие этот вечер.

Постепенно ночь брала своё, и сад погрузился в глубокую тишину, прерываемую лишь шелестом ветра в листве. Казалось, за пределами этого уголка не существует ничего, кроме звёзд и их холодного сияния.

Вернувшись в дом, мы вновь почувствовали тепло и запах печного дыма. Лоренц предложил почитать вслух, и мы устроились у камина: Агнесс, закутавшись в плед, слушала каждое слово с благоговением, я устроилась в кресле рядом, а Лоренц, с книгой в руках, сидел так близко к огню, что его волосы слегка подсвечивались золотом. Вечер растворился в уюте и строчках романа, а за окнами тихо трещал мороз.

Время так быстро бежало, а мысли в голове ворошились словно пчелиный улей. Мне так хотелось задать вопрос, который бы помог мне осветить некоторые моменты прошлой ночи. Тем не менее, мне казалось, что это может как-то задеть Лоренца. Но почему это должно его задевать, если он может не знать истинную причину моего вопроса?

— Лоренц, — я подошла к нему совсем близко, протирая посуду, которую он любезно вызвался помыть. Агнесс быстро ретировалась, когда встал вопрос об уборке. Даже наше «соперничество» ничего не стоит, если дело касается физического труда. — Ты был вчера в клубе Жизель?

Сердце заколотилось, как бешеное. Мне и хотелось, и не хотелось знать ответ на заданный вопрос.

Мужчина чуть замялся и перевел взгляд на меня. Он посмотрел так многозначительно с легким прищуром, что я готова была разорваться на мелкие кусочки от неловкости и рождающихся мыслей в голове. Мне даже начало казаться, что я краснею, как помидор. Может его взгляд лишь плод моего воображения?

— Да, я забегал после полуночи, — Лоренц отвел глаза обратно на шумящий поток воды. — Я хотел проведать тебя, но не нашел. Выпил пару стаканов виски и вернулся в поместье. У тебя все хорошо было в этот вечер?

Даже слишком, я бы сказала.

Звуки воды стихли и казалось все помещение теперь заполняет стук моего сердца. Был, но ушел. Так ли это?

— О да, я просто… — я выдохнула, чувствуя, как потеют мои ладошки. — Я просто ускользнула от Жизель в свою комнату, как раз в районе этого времени. Приходи просто пораньше, ладно?

Голос задрожал, я больше не смотрела на Лоренца. Вытерев руки, он коснулся пальцами моего подбородка и приподнял, заставив посмотреть на себя. Он рассматривал мое лицо так внимательно, что я начала чувствовать себя произведением искусства. Даже на секунду мне показалось, что у меня нет изъянов и я нечто идеальное.

Медленно наклонившись, он оказался в критической близости к моим губам. Я не могла сдержать дрожь, когда его дыхание коснулось моей кожи. В тот момент всё, что было вокруг, исчезло. Оставаясь лишь я и он, его руки нежно удерживали меня за подбородок. Я ощущала, как сердце колотится в груди — стремительное и несмиренное.

— Я могу приходить каждый день, каждый раз, когда ты попросишь, если тебе будет казаться, что ты чувствуешь себя некомфортно, — касаясь губами моей щеки.

Возвращаясь вечером в клуб, я испытывала странное облегчение от того, что сегодня мой выходной: не придётся снова выставлять тело напоказ жадным, похотливым взглядам. Слова Лоренца прочно засели в голове и теперь всплывали эхом каждый раз, когда я пыталась остановить поток мыслей. Они звучали так ясно, будто он шептал их снова и снова, стоя за моей спиной.

— Да не мог это быть он, — убеждала я себя вслух, опускаясь на табурет перед туалетным столиком и пристально вглядываясь в собственное отражение. — Он просто не способен на такое.

Но стоило вспомнить, как близко его лицо оказалось к моему на кухне, как по коже пробежала дрожь, а щеки вспыхнули жаром.

Чтобы успокоить себя, я медленно начала снимать украшения, одно за другим, будто освобождаясь не только от внешней мишуры, но и от части тяжёлых мыслей. Кольцо соскользнуло с пальца, браслет с тихим звоном упал на столешницу, серьги мягко зазвенели в фарфоровой шкатулке. С каждым движением я будто сбрасывала с себя груз, но лёгкость в груди так и не приходила — только тянущее чувство тревоги разливалось по телу липким маревом.

Я осталась наедине с отражением и своими мыслями. Воздух в комнате казался густым, насыщенным пылью сомнений, а взгляд в зеркале — чужим. Где-то в глубине души я знала: люди умеют прятать истинные намерения, а я слишком часто позволяла себе обманываться.

Слёзы подступили неожиданно. Я не смогла решить, что сильнее сжимает сердце: тоска по Нивару или мимолётное подозрение в предательстве Лоренца, которому я не могла найти ни одного разумного объяснения. Почему мой разум даже воспринимает это как предательство? Если бы Нивар сделал что-то подобное, разве не было бы это так же больно? Наверное, дело не в поступках, а в том, кто их совершает. С Ниваром это было привычно, знакомо, почти ритуально. Лоренц же казался кем-то вроде брата…

Невероятно привлекательного брата.

О, дьявол!

— Мне нужно привести мысли в порядок, — прошептала я, хлопая себя по щекам и пытаясь разогнать нарастающую дрожь. — Это ненормально… нельзя позволить одной ночи так подорвать меня. Нужно выдохнуть. Успокоиться.

Я знала, куда пойти. На крыше клуба было одно место, которое я давно присмотрела и сделала своим тайным убежищем. В комнате меня мог найти кто угодно, а сейчас мне хотелось только одного — исчезнуть с их радаров, остаться в одиночестве с ночным воздухом и звёздами.

Я точно знала, что это место остается пустым на протяжении всего вечера, я всегда могла быть уверена, что никто не застанет меня там, когда мне нужно уединиться и прочувствовать свои эмоции. В этой тайной укрытии я могла отвлечься от шума клуба и насладиться моментом спокойствия. Чувствуя невидимую стену отгороженности вокруг себя, я могла дышать свободно и освежить свои мысли.

Натянув удобные сапоги, я схватила с кровати шерстяное одеяло и неуклюже накинула его на плечи, словно защитный плащ. Осень вступала в свои права — холод пробирал до костей, а влажный воздух обещал только больше дождя.

Выскользнув в коридор, я замерла. Пусто. Лишь далёкий шум голосов и стук каблуков доносились снизу, из зала. Я тихо прикрыла за собой дверь и двинулась вперёд. Доски пола, к счастью, не выдали меня предательским скрипом. Я ведь не нарушала правил… но встретиться с кем-то из девочек сейчас значило бы снова погрузиться в круговорот поручений.

А я хотела лишь исчезнуть.

Прошмыгнув мимо широкой лестницы, я добралась до конца коридора. Балкон с мраморным полом встречал меня ледяным воздухом. Там начиналась узкая металлическая лестница на крышу. Дождь, мелкий и злой, колол кожу, словно тонкие иглы. Он смешивался, казалось, с мокрым снегом, шлёпая по ступеням, отчего каждая казалась скользкой ловушкой.

Я держалась за поручни обеими руками, поднималась медленно, почти торжественно, чувствуя, как стук дождя по металлу сливается с ритмом моего сердца. Казалось, сама погода пыталась меня остановить, шепча что-то холодными каплями на щеках.

И всё же я добралась до крыши. Остановилась, глубоко вдохнув, а потом шагнула вперёд, в ночной простор. Город лежал внизу, затянутый дождём, словно вуалью из прозрачного шелка. Фонари мерцали золотыми островками, капли отражали их свет и превращались в россыпь звёзд. Мир подо мной дышал медленно, тяжело, и казался таким далёким, что я ощущала себя не на крыше клуба, а на границе облаков.

Я вздохнула и подняла взгляд к небу. Облака ползли медленно, словно усталые звери, а между ними робко мигали звёзды. Холодный воздух пропитал лёгкие свежестью и чем-то почти болезненно-чистым. Здесь я была в безопасности. Здесь мои мысли не казались шумным роем, а становились чёткими линиями, словно кто-то расставлял их по местам невидимой рукой.

Страхи и сомнения постепенно отступали. Вместо них приходила странная уверенность — не в том, что я знаю ответы, а в том, что смогу их найти. Каждый раз, уходя отсюда, я словно сбрасывала с себя невидимый груз, становилась чуть сильнее, чуть свободнее. Сегодня не будет исключением.

Я поднялась ещё выше. Ступенька за ступенькой. Лестница скользила под ногами, но я упрямо шагала вперёд. Холодный ветер вырвался из темноты, ударил в лицо, едва не сбив дыхание. Он нёс в себе запах зимы, словно хотел загнать меня обратно в комнату. На секунду я даже задумалась вернуться обратно в комнату, но только быстро одернула себя, перескочила ступеньку…

И ударилась в чью-то спину.

Щека коснулась влажной черной рубашки. Дождь искусно очертил рельефную широкую спину под тонкой тканью. Сделав шаг назад, я подняла глаза на лицо нарушителя спокойствия.

Его лицо.

Я точно видела его раньше — внизу, в главной гостиной, в полутени мягкого света ламп, с бокалом вина в руке. Сейчас бутылка того же вина красовалась у него в пальцах, и дождь стекал по её стеклу, как по мраморной колонне. Его короткие чёрные волосы блестели от влаги. Он явно был здесь не минуту и не две. Но почему не поднялся выше?

Мужчина медленно обернулся, и в ту же секунду я ощутила, как мир вокруг меня замер. Глубокие черты лица, обрамленные влажными прядями волос, выражали непринужденность, словно ему было абсолютно комфортно, стоя под пронзительным дождем.

— Извините, — произнесла я, хотя понимала, что мои слова теряются в шуме дождя.

Он слегка склонил голову набок, как если бы изучал меня, пытаясь вспомнить, откуда знает. В его глазах мелькнула тень удивления, а потом — лёгкая, почти лениво играющая искорка интереса и… грусти?

— Вы спешите? — спросил он.

Голос низкий, глубокий. Невольно хотелось укрыться в его тембре так же, как в одеяле.

Я замерла. На секунду показалось, что дождь вокруг стих. Что это мгновение — бесконечно.

— Мм? — долговязо протянул мужчина на мое долгое молчание, посмотрев на меня двумя щелочками бледно-голубых глаз.

— Я не спешу, — ответила я. Хотя меня не покидало чувство, что мне надо отсюда бежать со всех ног. И я хотела бежать прочь, но не могла.

Он сделал шаг ближе. Медленно, будто проверяя, позволю ли я. Я невольно спустилась на ступеньку ниже. Тепло его тела чувствовалось даже сквозь холод дождя, и это тепло казалось опаснее мороза.

В голове роились мысли: кто он? Что скрывает его улыбка? Почему это «джанум» звучит так, будто он знает меня больше, чем я его? Я выдохнула — и воздух между нами натянулся, словно тонкая струна. Напряжение заполнило пространство, и каждый следующий миг обещал что-то, от чего уже нельзя будет отступить.

— Отвратительная погода, — протянул он, слегка сморщив нос, будто для галочки, чтобы соблюсти светскую вежливость. Голос звучал лениво, но в нем сквозила натянутая нота, от которой становилось прохладнее, чем от ветра.

— Почему же вы здесь, а не там, где тепло и девушки? — выдохнула я, прекрасно понимая, что без разговора не проскользну дальше на крышу.

Он чуть склонил голову, и на губах мелькнула улыбка без радости.

— А почему ты здесь, а не там, где тепло и девушки?

Мы встретились взглядами. Его глаза, до этого полуприкрытые ленивой пьяной дымкой, вдруг обрели резкость и стали колкими, как лезвие кинжала. На миг мне показалось, что он пронзает меня насквозь, будто ищет что-то знакомое под слоем моих улыбок и слов. В следующую секунду он снова усмехнулся — теперь мягко, почти тепло, но от этого игра казалась ещё опаснее.

Мы стояли на железной лестнице, среди переплетений чугунных перил, потемневших труб и облупившихся барочных карнизов, словно два корабля, застрявшие в штормовом порту. Ветер носился по крыше, гоняя мокрую морось, которая липла к лицу ледяными иглами. Но между нами было так мало пространства, что шепот дождя не мог заглушить его дыхания.

— Каждый выбирает своё место, — сказал он наконец, переводя взгляд на темный горизонт. Голос был хрипловатый, усталый. — Иногда нужно остаться одному.

— Или не одному, — тихо заметила я, изучая его лицо.

Он словно почувствовал мой взгляд и на секунду застыл. Свет тусклого фонаря высветил его резкие черты: высокие скулы, тонкие губы и прямой нос с легкой горбинкой — лицо, которому слишком идет холодная сдержанность. Капли дождя стекали по его коже, но он не отмахивался, будто сам дождь был частью его образа. Легкая синева под глазами выдавала не просто усталость, а долгие размышления, ночи без сна и вина, которое в его руке казалось скорее оружием, чем удовольствием.

Он улыбнулся — неожиданно тепло, по-настоящему, и на миг мне показалось, что передо мной совсем другой человек. Эта улыбка, словно зимний пейзаж под солнечными лучами. Но мгновение растаяло, и он вновь погрузился в себя, будто обернулся мрачной тенью.

Тишина вновь окутала нас, пока я обдумывала его слова. Я понимала, что его появление здесь не случайно, но и мой путь сюда был бегством от самой себя. Мы выбрали этот холодный уголок города, как будто оба искали ответы.

— Жаль в большом городе сложно увидеть звёзды на небе, — сказал он вдруг, поднимая голову. Его глаза блеснули под светом фонаря. Он вздохнул — устало, почти тяжело, — и провел рукой по мокрым волосам, приглаживая их так, будто пытался сохранить хоть видимость порядка. Клуб пара сорвался с его губ, и я поежилась, сжимаясь в своём одеяле. Даже на себе я чувствовала пронизывающий кости холод через покрывало. Он же стоял в одной мокрой рубашке.

Молча я сделала шаг на его ступеньку и закинула на плечи одеяло, оказавшись вплотную к нему. Мое тело сразу же покрылось мурашками от соприкосновения с его влажной одеждой.

Он медленно повернул голову, и в его взгляде мелькнуло удивление — не растерянность, а нечто более глубокое, будто он не ожидал, что я позволю себе этот шаг.

— Ты не должна была, — произнёс он тихо, почти шепотом. Голос его звучал странно: мягко, но с легкой тенью сожаления, словно он благодарил меня за смелость, в которой сам себе отказал.

Мы молчали, слушая ветер и дождь. Его губы чуть дрогнули, будто он хотел что-то сказать, но сдержался. Он протянул мне бутылку вина, ту самую, редкую и терпкую, которую предпочитал любому другому алкоголю. Я не отказалась и сделала несколько глотков из узкого горлышка, потому любопытство меня всегда побеждало.

Мужчина наблюдал за мной пристально, слишком пристально для обычной беседы на лестнице. Его глаза, холодные и внимательные, блеснули под светом редкой луны. Вино обожгло горло, согревая изнутри, и на миг мне показалось, что оно вытягивает из меня весь холод и тревогу.

— Ты точно не местная, — сказал он с уверенностью, будто утверждал факт, а не пытался угадать.

Я замерла, пытаясь понять, что именно могло подстегнуть его к этому выводу. Уголок его губ изогнулся в едва заметной улыбке, и я уловила в этом движении что-то большее, чем простую вежливость. Его лицо выглядело так, будто оно помнило слишком многое.

— Да, я тут совсем недавно, — ответила я, понимая, как же не хватает слов, чтобы объяснить все моменты, связанные с этим городом.

Он приподнял бровь, ожидая продолжения. Его взгляд был тяжёлым, пронизывающим, как будто каждое моё слово он складывал в сложный пазл. Когда я замолчала, он аккуратно забрал у меня вино и легко отпил из бутылки, будто делая паузу для размышлений.

Мелкие капли дождя, падающие на землю, отражали свет фонарей, создавая множество крошечных искр. Мы стояли на узкой металлической лестнице, в окружении ветра и сырости, но сама эта близость казалась почти опасной игрой. Тем не менее я просто наслаждалась легким морозным воздухом и странной компанией одного из постояльцев клуба.

— Я — Иден, — внезапно представился мужчина и посмотрел на меня, оказавшись в критической близости к моему лицу. Это было не первый раз, но именно сейчас она ощущалось иначе, когда я не играла в послушную девицу в откровенном платье. — Иден Герц.

— Офелия, — я повернулась в ответ к нему, принимая правила этой некой дерзости. — Офелия Хаас…

Он наклонился ближе, так близко, что я почувствовала аромат дерева и чего-то свежего, зимнего. Сердце забилось быстрее, и я невольно вспомнила, как часто сбивалась с мысли, когда сидела с ним рядом.

Его улыбка была лёгкой, плутоватой, но за ней скрывалось что-то опасное, что невозможно было не почувствовать. Он прищурился и произнёс с едва заметным акцентом:

— …брандт?