Хризолит и Бирюза

Глава LXI

Все знали: эпоха мира осталась в прошлом. Запах разложения от груд трупов на задворках, шёпот смерти в воздухе, зловещие тени в углах — всё напоминало о том, что враг не просто не дремлет, а уже стучится в ворота.

— Я не могу больше ждать! — прогремел генерал Вирдумлара, с грохотом распахнув тяжёлые железные двери в казарму. Его голос эхом отразился от каменных стен, где его ближайшие соратники готовились к бою, полируя оружие и проверяя доспехи.

Один из мужчин, с длинными тёмно-русыми волосами, стянутыми в тугой хвост, не отрывался от заточки меча. Прядь волос то и дело падала на сосредоточенные серые глаза, но он не замечал этого — вся его сущность была поглощена подготовкой к сражению.

Второй, с кудрявыми каштановыми волосами, быстро взглянул на командира своими пронзительными синими глазами, а затем запустил руку в непослушные пряди, отрываясь от починки кожаных штанов.

— Каждый день промедления — это удар в спину нашему народу! — продолжал бушевать принц Вирдумлара. — Наша крепость крепка, как скала, но даже скалы крошатся под натиском вечного шторма. Сколько ещё мы сможем выдерживать эту осаду?

Иден, охваченный праведным гневом, мерил шагами казарму. Его голос стал тише, но каждое слово, словно удар молота, отдавалось в ушах товарищей.

Давор выдохнул, отложил меч и расправил плечи, разминая шею. Он подошел к Идену и положил руку на его плечо.

— Я пойду с тобой куда угодно, мой друг, — уверенно произнес мужчина, отстраняясь от горькой тени, что нависла над ними. Его серые глаза, полные решимости, светились даже в эту темную пору. Они оба понимали, что впереди их ждет нечто большее, чем просто битва — это было сражение за будущее, за светлые дни, которые они мечтали увидеть.

Филипп тоже отложил своё занятие и встал перед товарищами:

— Куда ты — туда и я, Иден.

В этот момент в воздухе повисла особая тишина. Не нужные слова исчезли, осталась только сила дружбы, доверия и решимости. Они знали, что вместе смогут вынести любую бурю.

Иден ощутил, как тепло искренней поддержки друзей разливается по груди, растворяя остатки сомнений. Их близость, их единство — не просто близость воинов, а связь братьев, объединённых одной непоколебимой целью и одной отчаянной надеждой. В этом молчании, в твёрдых взглядах друг друга он наконец нашёл выход своему праведному гневу.

Собрав в кулак последние остатки сил, он твёрдо произнёс:

— Нельзя больше откладывать. У нас нет ни секунды лишнего времени. Если мы останемся в бездействии, мы лишь дадим врагу бесценные шансы на победу.

Давор кивнул, и его лицо, словно грозовая туча, потемнело от серьёзности. В его глазах отражалась стальная воля:

— Сначала соберем людей, проведем разведку. Нам нужно знать, чего ожидать от противника. У нас есть стратегическая преимущество — новобранцы, которых мы подготовили. Они жаждут сражения и готовы следовать за нами в любое пекло, — Филипп, как всегда, действовал как голос разума.

Иден почувствовал прилив уверенности. Важные решения требовали действий, и время не ждало. Он взял лист пергамента со стола в казарме и быстро наметил план движения войск. Каждый миг промедления был им дорог, и бешеный ритм его сердца указывал на неотложность задачи.

— Мы двинемся к северной заставе, — продолжал он, не отрывая взгляда от бумаги. — Если дойти до перевала за два дня, мы сможем застать врага врасплох.

Давор и Филипп кивнули, не отрываясь от дум. Они проанализировали каждое слово друга.

— Тогда настраивайте бойцов, — наконец произнес Дмиден, глаза горели решимостью. — Пора дать врагу понять, что мы не отступим. Это сражение за всё, что мы ценим. Враги почувствуют наш гнев и всю мощь нашей армии!

Они освобождали деревни на своём пути, прежде чем остановиться на ночлег. Каждое поселение, которое они посещали, было пропитано страхом и отчаянием, но с приходом этих смельчаков последние надежды жителей оживали. Снежные улицы снова наполнились детским смехом и радостными возгласами, а дома, где недавно царила тишина и тревога, вновь звучали именами близких и шагами, спешащих домой.

Лагерь был разбит в тени могучих деревьев, чуть в стороне от освобожденного села. Костры мягко освещали ночное небо, искры поднимались к звёздам, словно унося с собой мечты и надежды тех, кто пал в бою. Солдаты обменивались историями, разрушая замкнутые круги одиночества, которые давно поселились в их сердцах. Одни писали письма родным, другие молчали, погружённые в воспоминания о битвах.

Скоро к ним присоединились жители деревень, чтобы поблагодарить своих спасителей. Они приносили простую еду и искренние улыбки, полные благодарности за возвращённую свободу. Ночь была мирной, но в воздухе ощущалась тревога — впереди их ждало новое испытание, и никто не знал, чем закончится этот путь.

— Смотри, что сделала мне одна красотка из деревни, — сказал Давор, протягивая Идену самодельный оберег. — Она сказала, что это принесёт удачу в битвах.

Принц осторожно взял оберег в подмерзшие руки, повертел его между пальцами, словно проверяя, что это не просто предмет, нет ли в нём чего-то опасного. Филипп, сидя рядом, выдохнул дым от самокрутки, предоставленной деревенскими мужиками, и с любопытством наклонился к Идену, чтобы разглядеть подарок.

Иден взглянул на маленький амулет и на улыбающиеся лица вокруг костра. В этот миг, среди снега, огней и тёплых глаз, он почувствовал, что битвы ради чего-то большего, чем просто военные победы, имеют настоящую цену — человеческую, живую, хрупкую и бесценную.

Изящный узор в виде звезд, вырезанный на маленьком куске дерева, отличался от обычных амулетов. Давор с надеждой смотрел на Идена, ожидая одобрения.

— Удача в бою — это не просто каприз судьбы, — произнёс Иден, подняв на Давора взгляд бледно-голубых глаз от пляшущего огня в костре. — Это дотошный расчёт и вера в себя, но если в тебе есть хотя бы частичка этой веры, она станет твоим надёжным тылом.

— Так значит, я должен верить и в амулет, и в себя одновременно? — с лукавой ухмылкой спросил Давор. — Тяжеловато для одной шеи! Может, мне ещё и талисман на удачу в каждый сапог положить, а?

Иден не смог сдержать лёгкой улыбки:

— Главное — не превратить себя в передвижной музей магических безделушек. Достаточно веры и решимости.

Холодность дворцовых манер Идена постепенно таяла под натиском искренности и непосредственности Давора. Генерал невольно задумался: кто бы мог подумать, что в скромной деревушке, среди забот о скоте и полевых работах, рождаются такие удивительные вещи?

Филипп, который лениво развалился на подложке из меха, наклонился ближе к огню и закурил очередную сигарету. Его задумчивый взгляд скользил по лицам товарищей, а на губах играла едва заметная усмешка.

— Слушай, Давор, — вмешался Филипп с нарочито серьёзным видом и указал рукой с сигаретой между пальцев на деревяшку, — а этот оберег случайно не заговорен от лени и прокрастинации? Может, он заодно научит нас побеждать без боя?

Давор шутливо, по-товарищески, ткнул Филиппа в плечо, а затем с театральной осторожностью повесил оберег на шею.

— Ну всё, я теперь буквально окрылён! — с иронией заявил он, поправляя амулет на груди. — С таким талисманом даже драконы просили бы пощады.

Филипп сдержанно рассмеялся:

— Они наверно перестали существовать после того, как увидели, что ты вешаешь на свою шею и не смогли жить в одном мире с этим, — Филипп выпустил дым. — Лучше думай, где твои слабые места, чтобы потренировать их.

Давор демонстративно окинул друзей обиженным взглядом:

— Вы поэтому и спелись, да? Две зануды решили объединиться. Может, вам ещё и значки «Самые серьёзные вояки» выдать?

Иден и Филипп переглянулись и не смогли сдержать смеха. Видя на лицах друзей искренние эмоции, Давор и сам растянул губы в довольной улыбке.

Слухи о трёх воинах обгоняли их шаги, и враг узнавал имена раньше, чем видел лица. Давор Эрлинг — Гром, Филипп Асур — Молния, и Дмиден Герцверд — Тень этой войны. Их прозвища не были простыми украшениями: каждое отражало сущность, выточенную кровью и верностью.

Эрлинг рвался в бой с хохотом, и когда его кулаки или меч рушили вражеские строи, казалось, сама земля содрогается. Его ярость не была безумием — в ней слышался вызов судьбе, и рядом с ним товарищи чувствовали, что нет силы, способной остановить их шаг.

Филипп, напротив, хранил холодное спокойствие. Его глаза сверкали, как молния в бурю, выхватывая слабые места в построениях врага. Он двигал своих людей, как фигуры на шахматной доске, и всегда знал, где должен стоять Давор, а где шагнёт Дмиден. Его расчёт превращал хаос боя в стройный узор.

И среди них был Герцверд. Он почти не издавал звуков, пока не обрушивался удар. Его клинок находил врага там, где тот считал себя в безопасности. Для противников он был призраком, для друзей — надёжной тенью, что всегда прикроет спину, даже когда сам он исчезнет из виду.

Вместе они стали легендой. Говорили, что, если первым на поле боя появлялся Гром, Молния и Тень не заставят себя ждать — и значит, битва уже проиграна. Люди бросали оружие, не желая встретить судьбу в их руках.

И всё же для троих это была не слава и не предание. Для них это был долг — и дружба, что держала крепче любых клятв. Когда Давор шутил в самой гуще схватки, Филипп усмехался краем губ, а Дмиден лишь кивал — этого было достаточно, чтобы помнить: они не одни.

Каждый их шаг в битве был не просто движением стали, но актом сопротивления тьме, что надвигалась на мир. Гром, Молния и Тень несли с собой не только гибель врагам, но и надежду тем, кто всё ещё верил, что рассвет пробьётся сквозь самые длинные ночи.

В одну из самых тёмных и холодных зимних ночей лагерь в Белгордале был охвачен тревогой. Плотный слой снега приглушал все звуки природы, но в воздухе витал густой, почти осязаемый адреналин.

Филипп ворвался в шатёр Идена, сжимая в руке тяжёлый, ледяной меч. Оружие в его руках словно излучало роковую предопределённость, будто само служило знаком надвигающейся судьбы. Филипп, верный соратник и друг, стоял перед принцем с непоколебимой решимостью в осанке.

— У меня плохое предчувствие, Ваше Высочество, — произнёс он. В его голосе переплетались тревога и твёрдая уверенность.

— Доложи обстановку, капитан, — коротко ответил Иден.

Ночь окутала весь лагерь непроглядной тьмой. Редкие огоньки костров отбрасывали на лица солдат дрожащие тени. Холодный ветер, казалось, сам шептал о надвигающейся опасности, а время неумолимо утекало сквозь пальцы.

— Наши разведчики сообщили о движении вражеских войск на востоке, — продолжил Филипп, и в его сверкающих решимостью глазах отражался отблеск костра. — Если мы не предпримем действий прямо сейчас, рискуем потерять бо́льшую часть нашей армии.

— Мы должны подготовиться, — произнёс Иден, торопливо натягивая сапоги. Его ум стремительно анализировал ситуацию, в то время как сердце бешено стучало в груди. Время было на исходе, и каждая секунда могла оказаться решающей. — Что предложишь, Филипп?

Капитан указал на развёрнутую на столе карту:

— У нас есть несколько вариантов. Мы можем выдвинуть разведчиков в авангарде и попытаться перехватить врага, пока он не знает о нашем присутствии. Либо сосредоточить все силы на укреплении обороны, дождаться их удара и затем нанести сокрушительную контратаку.

Иден задумчиво кивнул, взвешивая каждый вариант. Несмотря на свою склонность к решительным действиям, в эту ночь он понимал: импульсивность может обернуться катастрофой.

В этот момент в палатку стремительно ворвался Давор. Завидев бодрствующих Идена и Филиппа, он остановился у стола с картой, тяжело опершись на него рукой. Его дыхание ещё не успело выровняться после быстрого бега.

— У нас есть информация: враг уже на подходе! — выдохнул Давор. — Если мы не начнём действовать немедленно, рискуем оказаться в смертельной ловушке.

Филипп не отрывал взгляда от карты, обдумывая тревожные слова товарища. Он понимал: паника не может быть альтернативой продуманной стратегии.

— Что именно ты узнал? — спросил он сдержанно.

Давор, ощущая важность момента, быстро ответил:

— Враг движется по секретному маршруту через лес. Если мы выдвинемся прямо сейчас, у нас есть шанс застать их врасплох.

Иден тяжело вздохнул, вглядываясь в изломы линий на карте.

— Мы должны сделать выбор быстро, — произнёс он, — но не поддаваться панике. Каждое наше действие должно быть тщательно взвешенным. Предлагаю разделить силы на две группы: одна выдвинется навстречу врагу, а вторая займётся укреплением наших позиций. Так мы сможем максимально эффективно использовать все наши ресурсы.

Филипп кивнул в знак одобрения:

— Это разумный план. Давор, собери команду для вылазки. Мы же тем временем займёмся укреплением наших оборонительных позиций. Время не ждёт — каждая минута на счету.

Генерал Герцверд ступил в темноту, но уже через несколько шагов понял — его уверенность была обманчива. Снег под сапогами хрустел слишком громко, будто предательски выдавал каждое движение. Тишина вокруг не была естественной: она густела, тяжелела, словно сама ночь затаила дыхание.

Внезапно вспышка ослепительного света рассекла мрак. Из-за угла вырвались силуэты вооружённых людей. Металл их клинков сверкнул, как ледяные молнии на фоне чёрных стен. Битва навалилась внезапно и беспощадно.

Герцверд не позволил страху взять верх — его тело вспомнило каждую выученную на войне связку движений. Он встречал удары с холодной точностью, будто сам лёд правил его рукой. Лезвия скрещивались с оглушающим звоном, враги теснили его, но каждый шаг генерала был уверенным и выверенным.

Иден, плечом задевая решётку клетки с пленниками, едва уклонился от удара, метившего в висок. Его клинок вспыхнул в темноте, точно продолжение его воли, и отбил атаку. Он двигался с упрямой яростью, словно каждый враг был преградой между ним и долгожданной свободой. Воздух вокруг сгустился до гула — удары, крики, лязг железа слились в единый хор хаоса.

Из тени вынырнула фигура, стараясь обойти его сбоку. Иден уловил её движение краем глаза. Инстинкт, выработанный годами северной войны, сработал раньше мысли. Резкий поворот корпуса, быстрый выпад — и противник рухнул на снег. Запах крови ударил в нос, напоминая о цене этой схватки.

Но Иден чувствовал — это лишь пролог. Силы врага ещё не иссякли. Он перехватил меч поудобнее, глотая холодный воздух, который резал горло.

— Филипп… — выдохнул он в наступившей паузе, почти шёпотом.

Ответа не было. Только ветер, врывающийся в проломы, завывал между стен, будто насмехаясь над его тревогой.

Сердце сбилось с привычного ритма. Тревожный комок поднимался к горлу. Где-то там, в темноте, должен быть его друг — и мысль о том, что он может лежать среди поверженных, жгла сильнее любого ранения.

— Чёрт побери… Филипп! — уже громче позвал Иден, но тьма лишь глухо отозвалась эхом.

Он осторожно шагнул вперёд, проверяя каждую палатку, каждую тень. В одном из шатров воздух был тяжелее, гуще, чем снаружи, а холодный сквозняк в прорезях ткани тянул запах крови. Иден замер, вслушиваясь. Любой шорох мог означать жизнь или смерть.

Внезапно тишину прорезал резкий вздох. Иден вздрогнул, напрягся, пальцы стиснули эфес меча. Перед ним из мрака вынырнул силуэт. Тёмные глаза противника встретились с его собственными — и на миг всё остановилось. Воздух стал вязким, шаги застыли, время замерло. Дальше пути назад не существовало: честь, решимость и сама судьба зависели от одного удара.

— Его ищешь? — голос врага был низок, искажён, словно рождён в самых глубинах ненависти. На изуродованном шрамами лице расползлась зловещая ухмылка. Длинная борода и короткие волосы придавали ему вид древнего варвара, прошедшего сквозь десятки войн и выжившего лишь для того, чтобы сеять боль. Его глаза, полные мрака, сверкнули в свете тусклого фонаря.

Генерал вражеской армии медленно поднял руку к бледному свету едва теплившегося фонаря. Его пальцы крепко сжимали каштановые волосы — чем выше он поднимал руку, тем ужаснее становилась открывавшаяся картина. В спертом воздухе палатки, нарушаемом лишь завыванием ветра снаружи, отчётливо ощущался тяжёлый запах страха и отчаяния.

В руках варвара была голова его ближайшего друга.

Сломанные губы, безжизненные глаза — те самые, что ещё вчера смотрели на него с надеждой и шутливо обещали выпить вина после боя. Теперь их молчание било больнее любого клинка.

В груди Идена всё сжалось. Перед глазами вспыхнули воспоминания: ночные разговоры у костра, смех среди грохота войны, их клятва вернуться домой живыми. Всё это мигом обратилось в прах. Надежды, мечты, дружба — всё поглотила холодная тьма.

За стенами палатки нарастал гул: враги готовились к новой атаке. Но мир вокруг для Идена сузился до одного мгновения — до головы друга в руках врага.

Принц опустил взгляд, словно искал прощения у павшего товарища, и понял: прощения не будет. В нём вспыхнуло пламя ярости — не ослепляющей, а холодной, ледяной, как сталь его меча.

Враг, презрительно усмехнувшись, швырнул голову Филиппа к стене, будто это был мусор.

Иден застыл. Его сердце колотилось так громко, что казалось, вот-вот прорвёт грудь. Руки сжали рукоять меча до белизны, перчатки скрывали лишь дрожь пальцев. Мир вокруг померк, и осталась только одна мысль: как он допустил это?

Но ответ был не нужен. Варварский генерал смотрел на него взглядом, полным презрения, и Иден понял: угроза исходила не только от клинка в руках врага. Настоящая тьма рождалась внутри него самого — и теперь она требовала выхода.

На помощь принцу подоспел Давор. Его глаза вспыхнули кровавой яростью, едва он увидел, как голова Филиппа скатывается с сугроба, оставляя позади себя алую полосу, будто печать памяти, уходящую в глубины снега.

Иден вскинул меч, и сталь поймала лучи утреннего солнца. Внутри него бушевал гнев, прожигающий каждую жилу. Он знал: не имеет права сломаться. Стиснув зубы, принц выделил врага среди хаоса и шагнул вперёд, сливаясь с огнём битвы.

И вот — столкновение. Мечи сошлись с гулким звоном, эхом прокатившись по заснеженному полю. Иден наносил удар за ударом, каждый движимый памятью о друге. Он искал не только мести — он требовал восстановления чести, унесённой вместе с жизнью Филиппа.

Враг отвечал резкими, выверенными движениями, но ни боль, ни усталость уже не имели власти над принцем.

Давор, словно грозовая туча за его спиной, ринулся в бой. Его клинок находил врага сразу после атак Идена, не позволяя противнику перевести дыхание. Кровь летела на снег, и каждый звон стали в руках Давора был отголоском его ярости. Но под напором бешеных эмоций он заставлял себя сохранять холодный рассудок: враг был опытен, и малейшая ошибка могла стоить жизни.

Иден же двигался как тень — стремительная, безжалостная. Он видел поле боя глазами Филиппа, словно друг всё ещё был рядом и подсказывал ему. Принц резко сменил угол атаки, использовав манёвр, которому когда-то научил его Филипп.

Лезвие нашло брешь. Крик боли вырвался из горла врага, кровь брызнула на снег — но это была лишь первая трещина в его броне.

Иден не остановился. Его удары стали ритмом мести и справедливости. Давор шёл рядом, их движения сливались в единую яростную мелодию — два воина, два брата по оружию, бьющиеся за одного павшего.

С каждым новым ударом противник ослабевал, и вскоре принц увидел свой шанс. Но как только ему казалось, что победу уже можно схватить рукой, как на него нападали солдаты со стороны, усложняя ход битвы, вынуждая его выдохнуться раньше, чем может настичь последний удар.

Заметив это, Давор рванул вперёд, принимая на себя шквал ударов, чтобы отвлечь солдат и дать Идену шанс закончить начатое. Он был весь в крови — своей и чужой, но стоял незыблемо, словно сама гора Вирдумлара. Меч вздымался и падал с неумолимой решимостью, отсекая конечности, рассекал плоть, как лесоруб валит деревья.

Он не просто бился — он бился за павших. За каждого, чьё имя осталось лишь эхом в их памяти. За Филиппа, чья тень будто двигалась рядом, подталкивая к победе.

Но в миг, когда ярость гнала его вперёд, судьба ударила исподтишка. Из гула боя, сквозь крики и звон железа, прорезался роковой свист. Давор только успел увидеть летящий топор. Время сжалось в одно мгновение.

Меч — его верный спутник, продолжение его руки и души — выскользнул вместе с ладонью. Осталась только пустота. Крик, рвущийся из глубины лёгких, был настолько яростным, что заглушил грохот сражения.

Мир качнулся. Адреналин, вместо силы, принёс осознание: он — ранен. И всё же, вместо того чтобы пасть, Давор рывком отскочил в сторону, сдерживая стон и удерживая равновесие. Снег под его ногами тут же окрасился алым, но он оставался на ногах, глаза горели.

Вокруг бушевала резня — гул стали, запах крови, вонзавшийся в лёгкие. Лица друзей и врагов смешивались в кровавом тумане, но одно оставалось неизменным: в груди Давора жила ненависть, а в сердце — долг. Он сражался не за себя, а за тех, кто уже не мог подняться.

Сжимающим симптомом остроты мысли, Давор подождал момент, когда враг отвлекся, выставив защиту. Собравшись с силами, он затянул руку ремнем, и попытался вновь поднять меч, но на этот раз левой рукой.

Иден почувствовал, как адреналин выжигает изнутри, делая каждое движение резким и точным. Он мельком взглянул на Давора — тот, едва держась на ногах, всё ещё отражал удары, и это упрямство словно подстегнуло принца. Раздумья кончились. Он бросился на ближайшего врага.

Звук металла о металл раздавался вокруг, словно симфония войны, а сердца воинов стучали в унисон с ритмом сражения. В последний момент Иден уклонился от удара, который был направлен на его шею, оставив лишь неглубокий порез, и ответным ударом направил меч прямо в сердце противника. Сжимающийся крик врага, последовавший за этим, был музыкой, которую он долго ждал услышать.

Румянец застилал его лицо, когда тело начало ощущать дрожь в ногах. Собрав все силы, он издал громкий крик, который, казалось, раздался по всей округе. Это было не просто выражение ярости; в его голосе звучали слезы горя и обета, когда он решил покончить с этой тьмой. Сделав шаг назад, принц поймал взгляд командира противника. В этом взгляде он прочитал страх.

В тот миг, когда лезвие коснулось сердца врага, он ощутил, как мрачная тень, давно окутывающая его душу, наконец рассеялась, уступая место свету.

Давор стоял на коленях в снегу у свежего надгробия друга. Дрожащими руками он опустил на землю деревянный амулет с вырезанными звёздами. Хлопья медленно ложились сверху, скрывая амулет под белым саваном, будто сама зима старалась смягчить горечь утраты. Он провёл пальцами по грубой поверхности, вспоминая, как Филипп смеялся над его трепетом к этой «безделушке» и говорил, что главное для воина — уверенно держать меч. Теперь Давор смотрел на свою металлическую руку и чувствовал, как холод добирается до самого сердца. Ни один амулет не вернёт друга. Останется лишь память.

Иден Герцверд стоял чуть поодаль, словно отказываясь признать окончательность происходящего. Он поднял взгляд на серое небо: сквозь облака робко пробивалось солнце, будто обещая надежду, которой он не хотел верить. Мороз жёг лицо, но куда сильнее жёг воспоминания — смех Филиппа, его неуклюжие шутки, боевые крики и редкие минуты молчаливого братства. Их трое всегда шли рядом, теперь остались лишь двое, и груз памяти лёг на них обоих.

— Ты всегда твердил, что величие в человечности, — шепнул Иден, бросая горсть земли на могилу. Сухой стук комков по доскам крышки звучал тяжелее пушечных выстрелов.

Давор опустил металлический протез на плечо принца — сдержанный жест поддержки, по-военному суровый.

Иден же почувствовал, что вместе с этой землёй в могилу легли все его прежние иллюзии. Теперь впереди у него была только цель: жить и сражаться ради тех, кто рядом, а не ради славы или венца. Люди — вот истинная основа будущего. И, отдавая другу последнюю дань, он поклялся беречь это знание.

И всё же, среди тишины и снега, в его душе впервые за долгое время теплилась надежда.