Хризолит и Бирюза

Глава XXVIII

Находиться в роли больной я абсолютно не любила, но принимая горизонтальное положение еще несколько дней, я поняла: дальше так нельзя. Силы, казалось, уходили не от болезни, а от самого бездействия, от того, что я пряталась от жизни под одеялом.

Когда в очередной раз заглянула Елена, я решилась попросить ее отвести меня в сад под окном, который манил меня с самого первого дня.

На мою просьбу она ответила с таким неподдельным восторгом, будто я сделала первый уверенный шаг после долгой комы. После непродолжительных сборов на выход, Елена с теплотой взяла меня под руку и повела к двери.

Каждый шаг отдавался тянущей болью в бедре, но сама возможность двигаться, чувствовать тяжесть тела и землю под ногами казалась благословением.

На крыльце нас встретило солнце. Оно мягко коснулось моего лица, и я зажмурилась, словно от неожиданного поцелуя. В воздухе витал сладковатый аромат цветов — пьянящий, обещающий тепло. Я не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя настолько… живой.

Сделав несколько осторожных шагов по садовой дорожке, я остановилась. Передо мной расстилалось буйство красок: алые, белые и розовые розы тянулись к небу, будто в молитве; сирень, тяжёлая от цветов, разливала густое, почти одурманивающее благоухание. Мир вокруг дышал, и я дышала вместе с ним.

Елена с материнской улыбкой наблюдала за мной, словно проверяя, не слишком ли я утомилась. Но я чувствовала себя окрылённой. Каждый вдох был глотком силы.

— Букет, что вы вчера принесли, — обратилась я к ней, с трудом сдерживая дрожь в голосе, — какие это были цветы?

— Фиалки, — ответила она, и её улыбка стала ещё теплее. — Я знала, что они придутся тебе по сердцу.

Я благодарно кивнула и вдруг осознала: в эту минуту в груди моей что-то ожило. Словно в душе, до сих пор спящей под тяжёлым снегом, начали пробиваться тонкие ростки новой весны.

— Я так рада, что ты так быстро поправляешься! — с теплотой, но и с оттенком строгости проговорила Елена. Мне казалось, что процесс восстановления моего здоровья занял довольно много времени, но по сравнению с Ниваром я пришла в себя гораздо быстрее. — Ты должна больше двигаться, чтобы разрабатывать бедро. — При этом её внимательный взгляд то и дело скользил по сторонам, словно проверяя, насколько усердно садовник исполняет свой долг.

Я ничего не ответила, лишь молча наслаждаясь пряным ароматом цветов и скрытно ведя внутренний диалог с самой собой. Мы шли неторопливо, и в этой медленной прогулке нарастало ощущение, что слова внутри меня начинают гнить от замалчивания. Мне жгуче хотелось довериться Елене, но что-то неуловимое удерживало язык, будто на нём лежал свинец.

— Елена… — я дождалась, когда её взгляд остановился на мне. — Мне кажется, я схожу с ума.

Её шаг замер. В глазах мелькнула тень тревоги, и морщинка на переносице чуть углубилась. Лёгкий ветерок, напоённый запахом жасмина и сирени, тронул её поседевшие пряди, и мне показалось, что сам июньский вечер затаил дыхание, оставив только нас двоих посреди этого цветущего мира.

— Почему ты так думаешь? — едва слышно спросила она, и дрожь в её голосе странным образом придала мне смелости.

— Иногда… — я опустила глаза к земле, где под ногами белели упавшие лепестки, словно клочья тумана, — кажется, что мысли и чувства сплелись в один запутанный лабиринт, из которого я не могу найти выход. Что реальность ускользает, и я не всегда понимаю, что из происходящего — правда, а что лишь порождение моей головы.

Она шагнула ближе. В её лице проступило сострадание, такое ясное и настоящее, что во мне дрогнула какая-то нить.

Мы сели на вырезную деревянную лавку напротив того самого мраморного фонтанчика, струя которого звенела в тишине, словно в такт моему дыханию. Я решилась.

Я рассказала ей о том, что переживала. О себе — растерянной и дрожащей, когда в опасной близости лежало мёртвое тело. О том, как страшно осознавать, что существуют люди, для которых чужая жизнь — пыль на сапоге. Как легко они ломают судьбы, как играют людскими страхами, как пользуются нами, словно игрушками.

— Этот мужчина говорил о предательстве, — прошептала я, разглядывая свои израненные руки. Холодок пробежал по коже — то ли от ветерка, то ли от памяти. Казалось, сам воздух несёт укор, проникая в невидимые щели моего сознания.

Мы сидели рядом, в окружении запаха роз и сирени, под шелест листвы, и казалось, сама природа осуждала всё, что я прошла. Елена молчала, но её глаза светились вниманием и тихим пониманием — как свеча, оберегающая меня от мрака.

Я не понимала, что имел в виду этот человек, называя меня предательницей. Каким предательством могла я, никому не нужная девица, заслужить такую смерть? Каким поступком — пусть даже самым дерзким, самым постыдным — можно было вызвать столь беспощадную жестокость?

Мысли метались, но ни одна не давала ответа. В груди холодной змеёй свивался страх, а в голове звучал лишь один безумный вопрос: «Что же я сделала? За что?»

Каждое слово похитителя отдавало не угрозой, а приговором, будто в мире уже был записан мой грех, о котором знали все, кроме меня самой.

Какое «предательство» могло перевесить весы милосердия так, что казнь стала единственным исходом?..

Помню это чувство собственной беспомощности: сидела за решеткой и не понимала, как выбраться из этой ситуации, как помочь графу, который неподвижно лежал напротив на холодном полу, не вставая на ноги.

Я также поведала о том, что стало причиной смерти моей матери, и о том, как сильно я боялась, что нечто подобное может произойти со мной. Именно это заставило меня полностью подавить в себе человечность и уничтожить того, кто пытался уничтожить меня.

— Я не хотела бы, чтобы это случилось с тобой, — тихо сказала она, сжимая мои ладони в своих, будто пытаясь передать тепло и защиту.

— Никто бы не хотел, — сухо ответила я, не отводя взгляда от стены дома, обвитой плющом, где зелёные побеги казались живым напоминанием о том, что жизнь продолжается, несмотря ни на что.

Холод страха и отчаяния сковывал каждую клетку моего тела. Это было похоже на пронизывающий до костей ледяной ветер, который не оставлял места для тепла и надежды.

Прошлая горечь вспыхнула с новой силой: в памяти возникли образы — я, маленькая и беззащитная, стою перед могилой матери, слёзы сливаются с грязной землёй, а в груди пульсирует клятва. Тогда я поклялась, что не позволю никому отнять мою силу.

Я понимала: если не вырвусь из этого ада, тревога и слабость поглотят меня, словно чёрный вихрь, не оставив ни капли света. Но где-то внутри, среди страха, зарождалась странная решимость — решимость, которая позже помогла мне выстоять и не сломаться.

Ближе к ночи Елена снова принесла мне снотворное, чтобы я могла отдохнуть.

Мне хотелось расслабиться и дать телу передышку, но произвольные сокращения мышц сквозь сон становились с каждым разом всё резче и мучительнее. Открыв глаза, я заметила слезы, сами собой стекающие по щекам от боли, вызываемой судорогой. Я распласталась на мягкой кровати, повернув голову к окну. Полная луна, знаменующая конец месяца, ослепляла своей холодной красотой. Её мрачные лучи ложились на дверь комнаты, словно говоря мне, что я залежалась.

Я старалась сосредоточиться на этом сиянии, забывая о боли, которая временами казалась невыносимой. Лунный свет дарил странное утешение, казалось, сама природа понимала мои муки и готова была поддержать меня. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула, ловя мимолетный момент тишины и спокойствия.

Внезапно мир вокруг начал растворяться. Мысли растекались туманной дымкой, и в этот миг всплыло воспоминание о словах дядюшки Демьяна: внимание к дыханию — ключ к облегчению страданий. Я начала медленно вдыхать воздух, позволяя ему наполнять мои легкие и вытеснять тревожные мысли. С каждым вдохом я чувствовала, как напряжение покидает мое тело, и оно постепенно успокаивается.

В конце концов я смахнула с себя одеяло и опустила босые ноги на пол, ощущая ледяной холод под ступнями, несмотря на ковер. Шелковая комбинация совсем не предназначалась для ночных прогулок по поместью, где я была лишь гостем, но это не имело значения. Беспокойство о состоянии Нивара переполняло меня сильнее, чем страх быть замеченной.

Приоткрыв дверь, я огляделась в коридор — пустынный и тихий, только ночной сквозняк шевелил занавеси.

Я поняла, что абсолютно не имею ни малейшего представления, где может быть хозяйская спальня.

Стоя у двери, я прислушивалась к шепоту пространства, пытаясь представить, где бы расположила свою комнату, будь я таинственным и молчаливым графом. В конце концов интуиция подсказала — западное крыло. Я двинулась в этом направлении.

Шаги отдавались стуком моего сердца в пустоте коридора, и мне казалось, что слышу лишь его. Странно, что тишина казалась почти осязаемой; но внутри я благодарила все силы, что получила шанс действовать без посторонних глаз, пусть и с каждым шагом ощущая, как страх и тревога подталкивают меня вперед.

Я перебирала ноги, стараясь не издавать ни звука, чтобы не разбудить никого в доме, хотя мне очень хотелось скулить от ноющей боли в бедре. Тени узоров на стенах, играющие в свете полной луны, казались живыми, скользящими по коридорам поместья. Шелковая комбинация тихо скользила по коже, оставляя легкий холодок, но мысли о Ниваре не позволяли мне вернуться в теплую кровать.

Пройдя несколько комнат, все из которых оказались закрытыми, я подошла к самой дальней двери западного крыла. В щелке под ней гулял холодный сквозняк — знак того, что окно было приоткрыто. Прислонившись ухом к двери, я убедилась в тишине и осторожно повернула ручку, приоткрывая дверь.

Поддалась.

Осторожно войдя, я почувствовала, как холодный воздух от открытого балкона окутал меня, развивая тонкую тюль в ночной прохладе. Ночное небо за окном было усыпано звездами, а лунный свет мягко освещал детали интерьера, придавая комнате мистическую ауру.

Комната была необычайно просторной. На стене висела большая и детализированная карта континентов, а возле окна стоял письменный стол с изящным стулом, его изогнутая спинка манила сесть и погрузиться в работу. На столе лежали разбросанные бумажки, перья и чернильница с засохшей каплей чернил. Взгляд привлекли несколько книг, аккуратно сложеных на краю стола.

Приблизившись к графскому рабочему месту, я взяла в руки одну из них. Её обложка была изношена, но отделка была удивительно изящной, почти аристократичной.

Я ожидала найти философские трактаты о военном искусстве или научные заметки, но наткнулась на подробные описания кукольных постановок. На полях книги были аккуратные зарисовки фигурок и короткие ремарки к репликам, которые требовали отдельного внимания, но сейчас я не могла задерживаться — слишком много мыслей о графе занимало меня.

Я отложила книгу и ступила на огромный меховой ковер, который почти полностью покрывал пол, придавая комнате уют. У окна также стояло удобное кресло, рядом — небольшая тумбочка. В центре комнаты красовался массивный кожаный диван, а по периметру возвышались книжные шкафы, заполнявшие почти все свободное пространство и придававшие помещению ощущение интеллигентного, слегка строгого уюта.

В воздухе витал легкий аромат пыли, смешанный с терпкими нотами старой бумаги. Я провела рукой по корешкам книг, и пальцы уловили шероховатость тиснения, гладкость потёртой кожи, следы чужих прикосновений, оставленных временем.

Оторвав взгляд от полок, я перевела взгляд в глубину комнаты, на широкую кровать с тяжёлым балдахином. Шаг за шагом я приближалась к ней, и с каждым движением внутри всё сильнее нарастало трепетное волнение, переплетённое с тревогой: а что, если с этой холодной скалой, как я привыкла его называть, действительно что-то не так?

Наконец, ноги остановились, и я замерла всего в нескольких шагах от изголовья. Время будто потеряло счёт. Я стояла, не решаясь подойти ближе, пока внезапный порыв ветра не откинул полог и не раскрыл моему взгляду мирно спящее лицо графа.

Сердце моё ударилось о рёбра, дыхание сбилось. Я не могла отвести взгляда от этого лица — строгого и холодного наяву, но сейчас, израненного и беззащитного, почти хрупкого в своей тишине.

Ткань балдахина продолжала колыхаться, словно танцуя под музыку ночного ветра. Каждый порыв приносил в комнату запах сада — свежий, сладковатый, полный жизни, такой контрастный с неподвижностью этого мужчины.

Его светлые волосы прилипали к влажному от пота лбу. Сон был тревожным: на лице появлялись лёгкие морщинки, дыхание то сбивалось, то вновь становилось ровным, будто он боролся с какой-то невидимой тенью. На тумбочке стоял кувшин с водой и аккуратно сложенная ткань. Я осторожно намочила её и, почти задержав дыхание, присела на край кровати.

Моя рука дрожала, когда я убрала пряди с его лба и коснулась кожи прохладной тряпицей. Он не шелохнулся. В этой неподвижности я почувствовала странное утешение — словно его молчание разрешало мне быть рядом.

Закончив на шее, я отложила ткань, но пальцы не хотели отпускать его тепло. Робко, почти боязливо, я коснулась кончиком указательного пальца его щеки, провела вдоль скулы и замерла на подбородке. Его губы были чуть приоткрыты, и на миг мне показалось, будто они дрогнули.

Я не удержалась — улыбка вышла виноватой и дрожащей, словно я совершала запретное. Наклонившись, я коснулась уголка его губ самым лёгким поцелуем, едва уловимым, как дыхание.

Комната будто замерла в этом мгновении: ночь потеплела, стены спрятали нас от всего мира. Я обняла его лицо ладонями и почувствовала, как его дыхание стало ровнее, спокойнее. И на краткий миг мне показалось, что где-то в глубине сна он услышал меня.

Обойдя кровать, я осторожно скользнула под тяжёлое одеяло и придвинулась ближе. Мир изменился сразу: рядом с ним становилось тише, теплее, безопаснее. Будто та невидимая ниточка, что связала нас в пережитом ужасе, теперь держала и меня — не давая упасть в пустоту.

Я обняла его руку, уткнувшись носом в плечо. Его запах — древесный, густой, с терпкой ноткой каштана — накрыл меня, как собственное дыхание. Лишь теперь я поняла, что вся эта комната была соткана из него. Такой близкий, такой родной — будто всегда был частью меня.

Я боялась пошевелиться, чтобы не разрушить хрупкую тишину. В памяти вспыхнуло наше первое знакомство — его взгляд, холодный, острый, как клинок. Тогда он заставил моё сердце дрогнуть, и я упрямо не хотела признавать этого. Но сейчас… сейчас я больше не могла отрицать очевидное.

Я крепче сжала его ладонь — осторожно, словно проверяя: здесь ли он, или всё это лишь сон, подаренный мне луной? Время остановилось. За пределами этой комнаты не существовало ничего: ни боли, ни опасности, ни прошлого. Только мы вдвоём, затерянные в нашем маленьком мире, который, возможно, не принадлежал нам.

Но на эту ночь он был нашей крепостью.

И где-то в глубине сердца я знала: утро всё изменит.