Хризолит и Бирюза

Глава LX

— О чем ты говоришь? — казалось, мои нервы были на пределе от всего непонимания, в которое меня пытался погрузить этот человек.

Когда я пыталась сосредоточиться на его словах, они словно сливались в моем сознании в бессвязный поток, и каждый раз, когда я думала, что уловила суть, он переходил на новый уровень абстракции. Его жесты были эмоциональны, но они лишь добавляли хаоса в моем восприятии. Все это казалось игрой в одни ворота, где я была единственным игроком, теряющим понимание.

— О нашем будущем, Офелия, — сказал он, и в глазах, холодных и непроницаемых, внезапно забрезжила мягкость. — Будущем наших стран.

Я продолжала пытаться разобрать его слова, но они все еще звучали как абстракция, нависающая над нами, словно туча перед грозой. В его голосе была страсть, но в ней также чувствовалось беспокойство, которое каким-то образом передавалось и мне.

— Мы должны быть готовы, — продолжал он, его руки теперь залезли в мою муфту и сжали мои пальцы. — У нас есть шанс изменить ход истории, если мы будем действовать сообща. Но для этого нужно преодолеть собственные страхи.

Я всмотрелась в его глаза, и вдруг увидела отражение собственных сомнений. Он говорил о чем-то большем — о взаимопонимании, о необходимости объединить усилия ради общего будущего.

— Я знаю, как спасти тебя, — сидя на корточках передо мной, он серьезно вглядывался в мои глаза, как будто искал выход из этого лабиринта недоверия. — Дай мне шанс, и я приведу тебя к свету.

— Как ты можешь привести меня к свету, если все, из чего ты состоишь — это непроглядная тьма.

Иден дернулся, будто я задела что-то очень хрупкое в его душе. Его глаза потемнели, буря эмоций прокатилась по лицу — страх, гнев, растерянность. Я замерла, осознав, что сказала слишком много, слишком прямо. Между нами воцарилась тишина, в которой слышалось лишь его едва различимое дыхание, тяжелое, будто он сражался с невидимым грузом на сердце.

— Просто… просто знай, что я буду рядом, когда придет время, джанум, — его голос дрожал, и каждая нота была пропитана болью. Я ощутила, как отчаяние словно медленно растекается между нами, заполняя пространство. Мне было ясно: ему нужна не только поддержка, но и простое человеческое тепло. Но как дать его, когда сама едва держусь на собственных запасах сострадания?

Мгновение спустя он поднялся и посмотрел на меня так, что я не смогла найти ни малейшего оправдания для своих колебаний. Я инстинктивно шагнула за ним, и мир будто замер, задержав дыхание вместе с нами. В его взгляде я уловила не только раздражение на собственные слабости, но и глубокую, почти отчаянную жажду понимания, принятия.

Святой Род… Иден, что происходит в тебе?

Морозное солнце клонилось к закату, окрашивая небо мягкими розовыми и золотыми оттенками. Холодный воздух наполнялся сладковатым запахом зимнего дыхания природы, будто сама зима готовилась ко сну. Облака, уносящиеся вдаль и подсвеченные последними лучами солнца, создавали странную гармонию, столь редкую в серых днях метелей.

Мы шли по аллее, почти не касаясь друг друга плечами. Когда лабиринт предстал перед нами, его высокие живые, но спящие изгороди казались непроницаемыми, словно стены, охраняющие древние тайны. Иден на мгновение остановился, взглянув на меня. В его глазах мелькнула искорка тревоги, но я быстро подавила её, погрузившись в собственные мысли.

С первым шагом внутрь я ощутила, как мир вокруг словно стягивается. Звуки природы теряли четкость, оставляя лишь еле слышное эхо нашего дыхания.

— В Вирдумларе дни короче, чем у вас, — тихо произнёс Иден, осторожно отводя ветку, загораживавшую путь. Снег с неё осыпался мне на волосы. — Но ночью можно увидеть все созвездия… если быть в нужном месте.

Я слушала, прислушиваясь к скрипу снега под ногами и морозному аромату воздуха, который казался почти осязаемым.

— Я никогда там не была.

— Это удивительное место, — сказал он, останавливаясь и поднимая взгляд к небу, где уже начали мерцать первые звёзды. — Зимы долгие, но какие же они красивые. Каждую ночь в морозном воздухе чувствуешь, будто сам становишься частью мира.

— А лето? — спросила я, не отрывая взгляда от его профильного силуэта, почти идеального в мягком свете заката. — Наверняка там тоже прекрасно?

— О, лето в Вирдумларе — совсем другая история, — улыбнулся Иден, погружаясь в воспоминания. — Горы окутаны зелёными лесами, реки искрятся под ярким солнцем. Люди выходят на праздники, украшая улицы цветами и фонариками.

Он снова посмотрел на меня, и в его глазах мелькнула тихая забота, будто он проверял, дошли ли мои мысли до сути его слов.

— В Вирдумларе каждое время года уникально, — продолжил он. — Но зимние ночи… Они создают особую атмосферу. Стоишь на замерзшем озере, вокруг — полная тишина. Лишь треск снега под ногами нарушает покой, и на мгновение кажется, что весь мир замирает вместе с тобой.

— Звучит как мечта, — ответила я, позволяя себе представить эту сказочную зимнюю страну. — Я бы хотела однажды увидеть это своими глазами.

— Ты увидишь, Офелия, — сказал он, и в его голосе прозвучала тихая уверенность, обещание, которое согревало сердце сильнее любого солнца.

Мы дошли до знакомой мне беседки в центре лабиринта. Иден аккуратно стряхнул снег с лавочки, приглашая меня сесть. В последнее время я ощущала себя болезненно слабой. Я всячески пыталась это скрывать, загружая себя делами, но как только позволяла себе остановку, вся эта слабость наваливалась, как снежный ком, прижимая к земле.

Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь тихим шорохом снега под ногами Идена. Он сел рядом и посмотрел на меня с такой заботой, будто читал мои мысли. Я хотела сопротивляться его вниманию, но не могла; оно было как теплое одеяло, укрывающее от холодного ветра. Я старалась собраться и улыбнуться, но тревога внутри меня бурлила.

— Как тебе дворец? — я выбрала простой вопрос, надеясь разрядить напряжение. — Нашёл новую модель для своих картин?

Я подтрунивала, прищурив глаза, наблюдая за его реакцией.

— Дворец… как дворец, — ответил он, скорее размышляя вслух, чем отвечая мне. — Но вдохновения здесь как-то не ощущается.

Его голос звучал почти механически, будто красота вокруг не могла его тронуть.

Я взглянула на него с лёгким сожалением.

— А что ты ищешь в своих картинах? — продолжила я, пытаясь разжечь хоть искру интереса. Мне не хватало того огня, который обычно горел в его глазах, когда он был далек от дворцовых интриг. Он отвёл взгляд, словно пытался найти ответ в падающих снежинках, сверкающих в свете фонарей.

— Наверное… свободу, — неожиданно признался он, поднимая глаза к темнеющему небу. — Свободу от ожиданий, от этих традиций и формальностей.

— Ты действительно так думаешь? — я пододвинулась ближе, всматриваясь в светлые льдинки его глаз. — Разве нельзя создать что-то прекрасное, не нарушая традиции?

Он снова отвёл взгляд, устремив его куда-то вдаль, словно говорил с невидимыми музами, танцующими в морозном воздухе.

— Прекрасное иногда рождается именно тогда, когда освобождаешься от оков, — произнёс он наконец. — Я хочу играть с цветом и формой, как ребёнок с песком, не заботясь о том, что подумают другие.

Я кивнула, ощущая, как разговор постепенно меняет атмосферу вокруг нас. Шорох снега, холодный воздух и его слова вместе создавали странное чувство лёгкости, которого мне так не хватало.

Ветер шевелил его волосы, и он продолжал смотреть на небо, словно пытаясь выудить из него вдохновение. Я почувствовала, как внутри зарождается что-то новое — желание понять его страсть и освободиться от собственных сомнений.

— Ты прав, — сказала я медленно, взвешивая каждое слово. — Но разве истинная красота не в том, чтобы найти баланс? Освобождение — это прекрасно, но традиции дают нам опыт и мудрость.

Он медленно обернулся ко мне, и в его взгляде мелькнула искра размышления, которая заставила сердце биться чуть быстрее.

— Возможно, — ответил он осторожно. — Но иногда, чтобы создать нечто поразительное, нужно сбросить лишний груз. Искусство живёт в спонтанности, в моменте, когда ты следуешь зову сердца.

Мы погрузились в тишину, наполненную ожиданием.

— Иден… расскажи о Северной войне, — внезапно выпалила я. — Что там произошло?

На мгновение мне показалось, что он перестал дышать. Затем, тяжело вздохнув, начал рассказывать, его голос был низким и медленным, словно шаги по пустынной улице.

— Это была не просто война. Это был конфликт мировоззрений, столкновение идеалов и амбиций, которые переплетались с кровью и слезами. Люди начали забывать, что они были единым народом — вместо этого они видели в друг друге врагов.

Он закрывал глаза, его память уносила его далеко в прошлое.

— Северные державы, некогда цепь самодостаточных колоний, начали объединять свои силы, подводя к границам соседей армию высокомотивированных воинов. Их стремление к экспансии было подпитываемым заветом о единстве и обещаниями баснословных богатств. Стратегия заключалась не только в завоеваниях, но и в запугивании: селища сжигались дотла, а весь народ устрашался жестокими примерами.

Малые земли, ослабленные внутренними разногласиями и экономическими кризисами, стали легкой добычей для завоевателей. Долги, ограничения и страх перед яростью северян парализовали местное сопротивление. Вместо объединения и борьбы за независимость, многие предпочли сотрудничество, надеясь, что такое «соседство» принесет им хотя бы относительную безопасность.

Однако, чем больше мощь северных держав росла, тем более очевидной становилась их истинная природа. В их жестоком стремлении к власти не было границ — дружбы, культуры и торговли не оставалось места. Вскоре даже самые отдаленные земли ощутили холодное дыхание войны, вбирая в себя запах страха и отчаяния. Тоталитарная тирания, укоренившаяся в нравственных основах завоевателей, угрожала уничтожить саму суть человеческой цивилизации.

— Армия Вирдумлара считается самой мощной на всем Севере, но отец не внял моим просьбам к наступлению даже когда враг начал подступать слишком близко к нашим территориям, — в глазах Идена полыхнул холодный огонь.