Непримиримые 2

Часть 3 Глава 2 (Оскар в студию!)

Глава 2

(День первый, ночь вторая)

Ира

— Ксю, у меня разговор! Важный, — звоню подруге, только выруливаю на трассу от поселка. Отца так и не дождалась, хотя он обещал приехать до моего отъезда в универ.

— Что? — сонно мямлит Бравина. — Прям вот так, с утра? — через зевок.

— Вчера у Игната сгорел дом!

— Что? — охает Ксения уже без намека на сонливость.

— Ага, — киваю, набирая скорость и поглядывая в зеркала, нет ли кого более быстрого и наглого на дороге. Не хочу наткнуться на неприятности или стать помехой. — И теперь он у нас живет.

— Офигеть! — выдыхает Бравина.

— Самое ужасное не в этом, — перевожу дух и начинаю пересказывать случившееся вчера, упуская лишь свою реакцию на наглость Игната.

— Блин, да он вообще страх потерял?! — негодует Ксения. — И что дальше? — с нескрываемым интересом.

— Что-что? Он теперь спит в моей спальне!

— Охренеть! — брякает довольно.

— В моей постели! — продолжаю давить на жалость, но озадаченно прислушиваясь к реакции подруги.

— Наглый бобер… — но в голосе прослеживаю насмешку.

— Вообще-то, я позвонила поплакаться и высказать свое фу, — настороженно признаюсь, надеясь услышать понимание и участие.

— Ага, конечно, — торопится заверить в солидарности Бравина.

На душе кошки скребут — Ксю чего-то не договаривает. Хотя, возможно, она просто настолько в своей любви увязла, что до меня дела нет, вот и кажется, что до конца не проникается моей бедой. Обижаться не стоит, чувства — они такие… Когда хорошо — счастливыми можно быть и парой, а вот когда плохо — хочется поделиться с другими, проорать о горе на весь мир.

— Ир, давай так: если вдруг чего надумаю, ну, как козлину проучить, — бормочет Ксения, — так тебя сразу и наберу. Ок?

— Ок, — заключаю мрачно. Но что-то подсказывает, что Ксю не позвонит.

— А если помощь нужна по дому, ты только скажи. Я время найду.

Вот в это верю.

— Спасибо, но дом-то не мой сгорел. Пусть сами и разгребают. Я, конечно, если надо, помогу, но тебя дергать не стану.

— Хорошо, — до неприличия легко соглашается Ксю.

Из-за случившегося домой не тороплюсь, но совесть давит, так нельзя. Соседям нужна помощь. Убраться, хлам выкинуть, и т. д.

Тем более Амалия пострадала. Отец звонил, сообщил — ничего страшного, но несколько дней ей придется провести в больнице. Еще заявил, что когда появится дома, у нас состоится важный разговор. Меня немного напрягло услышанное — мне тоже есть, что сказать, на что пожаловаться, но оставляю все вопросы на подходящее время.

Игнат

В универе долго не засиживаюсь. Пишу заявление на индивидуальный график сдачи сессии по причине пожара, забегаю в лабораторию, оставляю ребятам на доске сообщение и еду по магазинам. Нужно бы к маме, но в грязном являться в больницу не айс.

Особо не разгуливаю по бутикам. В первом попавшемся ТЦ нахожу отдел с мужской одеждой и почти без разбора хватаю пару джинсов своего размера, джемперов, спортивные брюки, несколько футболок, толстовку, кроссы, куртку.

Присматриваюсь к ноуту, но разумно решаю отложить покупку на более подходящее время. В моем бедственном положении это пока непростительная роскошь. К тому же, — криво улыбаюсь до тягучей истомы приятной мысли, — у Королька есть техника. Нам хватит.

Интуитивно прикупаю маме несколько вещиц. Халат, пару футболок, тапочки. Что еще нужно в больнице? Вроде это… Пасту зубную, щетку, полотенце, гель, шампунь…

Остальное довезу, когда потребуется.

В больнице некоторое время улаживаю вопросы с документами мамы, которые привез по просьбе Сергея Николаевича.

Платную палату мы себе позволить можем, если ужаться со средствами, но это лишние траты, так убеждает мать. К тому же ей одной будет скучно, да и не те травмы, чтобы долго под присмотром специалистов находиться. Царапина на голове маленькая, как полагают, об угол стола ударилась при падении. Шов крошечный, сотрясение поставили легкой степени тяжести. Так что пару дней продержат, убедятся, что все нормально, а потом отправят на домашнее долеживание. Под наш неусыпный контроль.

Выслушав доводы родительницы, соглашаюсь. Ей ведь на койке бока мять.

Сижу на стуле возле мамы.

— Ты хоть помнишь, что случилось? — вопрос дается с трудом, вину ощущаю каждой клеточкой тела. И жуть как боюсь услышать нечто, что подтвердит мои догадки.

— Не помню, — качает перебинтованной головой родительница и уставляется на свои руки, теребя край одеяла. — Уже и следователи приходили, допрос учиняли, а мне и сказать-то нечего. Была в кабинете, услышала в зале шорох. Думала, ты пришел, вышла… Последнее, что видела — сизая дымка… очнулась уже в доме Проскуриных, — воздевает печальные глаза с затаенной болью.

— Понятно, — выдыхаю с кивком. Бл***, значит, напали. На мать! Твари! — Прости… — знаю, нет прощения, но это банальное слово обязано было слететь. Оно не изменит случившегося. Не сможет искупить вину. Оно — лишь звук… пустой, но такой спасительный в данный момент, когда в бессилии мечешься, не понимая, что делать дальше.

— Игнат, — касается руки мама, на лице тревога, — ты… главное дел не натвори больше, прошу, — во взгляде столько мольбы, что невольно киваю.

Кивок лживый, выдавленный, короткий, но я обязан заверить мать. Обнадежить.

— Я не сказала следователям, — тихо продолжает матушка, косо посмотрев на соседку, сосредоточенно читающую книжонку в мягком переплете, — что у тебя неприятности, — вообще шепотом, — ведь, по сути, ты мне о них так и не рассказал, — с укором.

— Лучше тебе не знать.

Сердце ударной дробью грохочет в груди. Мне так погано, что удавиться впору.

Поддавшись трепетному порыву, которого не испытывал хрен знает сколько времени, склоняюсь, бережно сжав ладонь матери, и касаюсь губами. Вкладываю в поцелуй все чувства, что сейчас бурлят в моей подлой и такой израненной душе. Закрыв глаза, лащусь щекой, как когда-то в детстве, ощущая дикую потребность в понимании и прощении.

Мамуля прощает… Всегда прощала, и теперь… Зарывается пальцами свободной руки в мои волосы и треплет с такой щемящей любовью, что хочется признаться во всех грехах и заверить: «Больше не буду делать глупости!» Теплая, нежная… самая нежная ладонь из всех, что когда-либо меня касалась. Мамина…

Раньше не придавал значения, но сейчас остро осознал, как стало недоставать… именно материнского прикосновения. Искреннего, чистого, бескорыстного, теплого, бережного, любящего.

Только мамуля так гладила, что даже самая адская боль отступала. Только мама целовала так, что самая опасная рана переставала кровоточить и заживала. Только матушка улыбалась так, что мир расцветал на глазах, а в груди расползалась радость. Грозовые тучи казались интригующим природным явлением, палящее солнце — ласковым и игривым, снег — манной небесной, а дождь — не пробирал до костей, а был чертовски веселым и отрезвляющим событием.

Только мамуля ругала так, что и похвалы было не надо. Только она гордилась настолько, что даже самое незначительное свершение было под стать мировому открытию. Только ее голос успокаивал. Только матери под силу возвести в ранг небожителя, даже если последний муд***.

Только она позволяла верить в исключительность, упорно не замечая посредственности. Только мама прощала то, что никогда не смогли бы простить другие. Только она — невидимая стена, что укрывала от непогод и невзгод, тыл, который скорее умрет, чем позволит причинить вред. Только мать выдерживала то, что неподъемно остальным. Только у нее такая душа, что принимала без остатка, прощала без сожаления, любила вопреки, любила просто так.

Любит несмотря ни на что! Любит!.. И все четче понимаю, что быть матерью — нечто неоценимо сложное и невероятно неблагодарное.

Слава богу, мне не быть матерью — не осилю!

— Прости, я так виноват… Влез по самое… Ничего не вернуть, но я все исправлю. Прошу, — сглатываю пересохшим горлом, — только не разочаровывайся… — бормочу, оторвавшись от матери, но так и не глядя ей в глаза. — Никогда не разочаровывайся, даже если категорически не согласна с моими решениями и действиями. Не пытайся встать на пути… Переубедить…

— Ты меня пугаешь, — нервничает мать.

— Мам, — решительно смотрю на родительницу, — все хорошо будет. Ладно, — качаю головой, и так слишком углубляюсь в самокопание, пора вспомнить, что я мужик, а не сопливая барышня, — давай о делах. Сегодня должен приехать эксперт. Оценку сделать и дать заключение.

— Да-да, — соглашается родительница, но видно, что до сих пор мыслями в моих словах. — Сильно дом пострадал?

— Не до основания, но все равно придется начинать с нуля, — морщусь. Тру переносицу: — Только заключение получим и можно приступать.

— На что? — тяжело вздыхает мама. — На счету почти ничего нет, а все что было… дома осталось…

— Обижаешь, — натягиваю улыбку, — мы с… — запинаюсь. Твою мать! Надо как-то себя заставить ровнее думать о соседе. — С Сергеем Николаевичем опустошили сейф и твой письменный стол. Ноут в сохранности, флешки и память тоже, — поясняю с гордостью.

— Игнат, — впервые за время посещения мать светится от счастья, — это же замечательно!

— Мгм, — киваю, — так что что-то у нас есть. Этого катастрофически мало, но… что есть… Мне бы разгрести свои проблемы, и я подниму денег, мам. Не сомневайся…

— Пожалуйста, — распахивает испуганно глаза мама, — только не…

— Мам, — отрезаю сухо, предостерегая взглядом, — разберемся. Ты у меня лучшая… — самому тошно: эту фразу всегда батя говорил после очередного заскока.

— Я тебя тоже люблю, — смягчается родительница, но на лице смятение и грусть. Она тоже проводит прямую. Бл***, так мерзко, аж зудит в пятой точке вскочить и уйти. Нетерпеливо ерзаю на стуле.

— А где ты сейчас обитаешь? — применяет умный ход мама и меняет тему разговора. Вопрос своевременный, но на то мама и мама, чтобы волноваться, куда подался ее сын.

— Рядом, — невнятно отзываюсь. — Теперь придется дом восстанавливать, возиться с мусором, контролировать строителей. Если в город переберусь, туда-сюда много кататься… накладно, да по времени никак.

— Это да, — кивает матушка с рассеянным взглядом. — У Смоляковых?

— Нет, — чуть погодя, — у Проскуриных.

— Игнат! — настораживается мать.

— Мам, — опять одергиваю, — лучше не начинай.

— Ты же не посмеешь… — продолжает родительница.

— А если у меня чувства? — кривлю губы — самому смешно. Абсурд, но почему бы не огорошить?! Испуг и сомнение в глазах матери читаются так ясно, что не выдерживаю. — Ты же своего чмошника любишь?

— Это другое, — жалкое оправдание, — и он… не такой…

— Кто сказал, что мое чувство другое? — зло сощуриваюсь.

— Ты… — запинается мама, прикусывает губу. — Она хорошая девочка.

— А я плохой мальчик. Мы друг другу подходим. Это судьба!

— Ты не плохой, — зажмуривается родительница. Сокрушенно качает головой.

— Такой, просто ты меня идеализируешь. Не стоит. И впредь, если не хочешь ссоры, не начинай то, что обсуждать бессмысленно. Давай лучше обсудим наши планы на будущее.

— А если я… расстанусь с Сергеем Николаевичем?

— Это значительно охладит мои чувства и, возможно, заставит поменять кое-какие планы. Заметно усложнит жизнь, но я готов рассмотреть такой вариант, — обдумываю каждое слово.

— Неужели твой эгоизм настолько обострен, что не желаешь мне счастья? — мама умолкает, взгляд потухает.

Совсем не хочу портить настроение родительнице, ухудшать и без того хреновое самочувствие, но не стоит заводить щекотливый разговор, боясь услышать неприятное. Тем более, врать не люблю, а правда не всем нравится.

— Желаю, но не с этим… — тоже затыкаюсь, чтобы не выразиться грубее.

— Он обычный, Игнат, — тяжело вздыхает матушка. — Не хуже, не лучше других, но ты в своем упрямстве не хочешь выслушать…

— Ма, — вкладываю в слог все чувство, что сейчас переполняет. Получается грозно и проникновенно, самому жутко. Опять повисает тишина. Мать понятливо кивает.

Терпеливо жду, когда она хоть немного оттает, после чего обсуждаем наши финансовые возможности. Взвешиваем все за и против. Обсчитываем, что сможем выручить, если продать все драгоценности, которые мать успела приобрести за время, пока была замужем за отцом… Смехотворные сбережения и мои заначки, которые годны лишь на экстренное, необходимое. Реальных, существенных сумм нет, да и самому нужны деньги, чтобы со своим долгом рассчитаться. Точнее, не моим, а уже нашим. Общим! С друзьями!

Мамины доходы от продажи рукописей тоже учитываем, хотя их по сути хватит лишь на покупку питания и оплату основных счетов.

Обговариваем вариант продажи участка и переезда в область. Причем начинаю осознавать, что родительница говорит только о нас, ни разу не упомянув своего любовника.

Сердце окутывает паутина желчной надежды, что ситуация налаживается, и вот-вот мой план по разрушению комичных отношений матери и соседа воплотится в жизнь, но тут в разговор вмешивается Сергей Николаевич. Входит в палату и цепляется за мои слова:

— Из Выборга ближе до универа, а тебе до издательства. Где-нибудь на окраине… Тишина, покой…

— Всем здравствуйте, и… прости, Игнат, — видимая учтивость, — но вам не нужно тратить деньги на квартиру. Это затратно, да и матери до поселка придется ездить, чтобы контролировать ремонт.

— Мы собираемся продать участок, — цежу сквозь зубы. Ненавижу, когда лезут не в свои дела. Сосед, будто не замечая сгустившегося напряжения, приближается к койке. Не обращая внимания на хмурое лицо мамы, целует, хотя вижу, что она смущенно уворачивается, подставляя щеку.

— Зачем? — сосед устремляет сначала на меня, а потом на мать недоуменный взгляд.

Бл***, если я морду ему набью, близость с больничной койкой станет смягчающим обстоятельством? Мысль приятная, греет душу, руки чешутся. Даже растираю кулаки, поерзав на стуле.

— Чтобы вас не стеснять, — горжусь выдержкой и ровностью голоса. «Хотя вернее, вас реже будем видеть!» — про себя, выплевывая злость.

— Вы нас не стесните, — медлит с ответом мужчина, опять косится на мать. — Есть моменты, которые мне не нравятся, — переводит дыхание, — но… мы взрослые люди, и если жизнь ставит нас в такую ситуацию, значит, будем приспосабливаться.

Озадаченно щурюсь. С подозрением рассматриваю отца Ирки и пытаюсь понять, реально так думает, или это показное смирение.

— Сергей, мы с Игнатом тут переиграли…

— Но мы ведь с тобой с утра все обговорили, — перебивает с укором сосед. — Что-то случилось, пока я отсутствовал?

— Немного, — мнется родительница, чем неимоверно раздражает. Кидает на меня затравленный взгляд, — сомнение, размышление, — извиняющийся. Почему она пасует в разговоре с мужчинами? Довольно сильная по духу, но рядом с особью противоположного пола словно размазня.

— Мы с мамой прикинули, — вставляю значимо, — что вырученных денег едва ли хватит на восстановление дома. Максимум — скромный ремонт, и даже без мебели, а на покупку квартиры или даже съем… параллельно с ремонтом дома — категорически «нет».

— Я о том же, — кивает Сергей Николаевич, подперев задом тумбочку возле койки матери, куда я поставил букет и немного продуктов: сок, яблоки, печенье. — Глупые затраты, на которые нет ни времени, ни средств. Так зачем лишние телодвижения?

Бл***, он прав. И это бесит! Откровенно!

— На самом деле, — заминается сосед и бросает на маму мягкий взгляд, берет ее за руку, оглаживая пальчиком. Вроде безобидно, но меня перекашивает от этой нежности. — Я уже предложил выход. Мы обговорили и пришли к выводу…

— А почему мне об этом говорите вы, а не она? — перебиваю мужика, ясно осознавая, что на грани устроить погром в больничной палате. Останавливает то, что память у меня хорошая — не забыл, что сосед помогал вчера на пожаре. Самоотверженно бросился в дом, спасая ценности. Искренне переживал, и всю ночь не я, а он просидел в приемной больницы, ожидая, когда матушка проспится. Домой не уехал… и даже уговорил врача пустить к ней в палату, хотя он ей по документам никто.

— Мали? — мягко протягивает сосед, а меня потряхивает от этой сопливой «Мали».

— Я отказывалась, Игнат, — нарушает молчание мама, — в общем, Сергей убеждает, что дом необходимо отремонтировать в ближайшее время. Нам с тобой кредита не получить, а Сергею…

— Никаких кредитов! — отрезаю без вариантов. Еще и эту кабалу вешать? — Точно не вытянем!

— Сергей тоже так сказал, у него и без этого… проекты много средств тянут.

В который раз четко отмечаю, что мать называет любовника по имени… без отчества!

— А причем тут финансы соседа? — я не тупой, уже смекнул, к чему ведет. Просто не люблю околицу, мне лучше в лоб говори, так сказанное быстрее цели достигнет.

— Он взялся оплатить наши… — мама сглатывает, бросает на меня настороженный взгляд, потом утыкается в пол и добавляет: — Он собирается заказать новый проект дома…

— Что? — даже встаю. — Тогда какого хе’” ты мне тут лапшу вешала?

— Я не вешала — мы перебирали варианты, которые устроят всех нас. Покупка квартиры — хороший ход, но и от дома я бы не хотела отказываться, — тотчас добавляет тихо.

Матерюсь в сердцах, на чем свет стоит. Клоунада. Не решится мать порвать с соседом. Зря я понадеялся!

— Мы что, ему теперь еще должны будем?

— Нет, — торопливо заверяет Сергей Николаевич, — это небольшая лепта, которую я вношу в возведение дома, где мы будем жить с твоей мамой.

— Мгм, — опустошенно киваю, потому что не знаю, что сказать. Шок? Онемение? Мда, как-то так…

Больше ни слова не говоря, покидаю палату.

Что ж… будем играть по-взрослому!

Перед возвращением в поселок заезжаю к Зуру. Обсудить важные дела, новости рассказать, ну и попросить гаджет свободный. У другана всегда есть какой-нибудь работающий хлам. Ну как хлам — крутая техника, просто устаревшая по понятиям продвинутого в этой теме человека.

Приглашает к себе, но только на кухню. Догадываюсь, что не один, и не обижаюсь, но, блин, любопытство никто не отменяет. Попытку выяснить Артем грозно пресекает:

— Давай о деле!

Умываю руки, но с кривой улыбкой, и промеж разговора о пожаре и ни о чем личном, нет-нет, да и уточняю, не пора ли сессию начинать? Зур нервничает, пилит меня недовольным взглядом, но не прогоняет.

Угощает чаем, дает в пользование планшет, рад и этому гаджету, все равно лучшего варианта нет… А к технике привык, да и к оставшимся экзаменам готовиться как-то нужно. Мои конспекты сгорели, а так хоть в инете инфу черпать можно будет.

Темыч перед выдворением меня из квартиры попрекает:

— Заканчивай борзеть, видос присылай! Народ уже срывает подписки, а ты телишься, хотя был заранее предупрежден.

— Кадры с авто виснут. Не на чем, — винюсь без вины.

— Да хоть на инвалидке, — бурчит Зур. — Бл***, сделай уже! А там разберемся…

— Мгм, — уже на выходе упираюсь в дверной косяк рукой, кошусь через плечо: — Дом нужно будет разгрести от мусора. Руки кровь из носа нужны.

— Только звонок, и я у тебя!

За что всегда уважал Артема — чем бы ни был занят, что бы у самого ни случилось — плечо всегда подставит. Поможет, выручит…

По возвращению в поселок распихиваю свои вещи, где и как придется, в шкафу и ящике комода, запоздало вспомнив, что носки и трусы не купил… Мда, мужчине чего не хватает, так еще и такие мелочи помнить! Значит, завтра продолжение похода по магазинам. Нужно будет список сделать, чтобы больше впустую время не тратить.

Некоторое время, лежа на постели нога на ногу, копошусь в планшете. Скачиваю нужные книги, сохраняюсь на страницах соцсетей, пока в дверь не раздается робкий стук:

— Игнат! — голос Юлии Степановны.

Чуть напрягаюсь:

— Да, — подрываться не спешу, мне стесняться нечего. В спортивных брюках, хоть и с обнаженным торсом.

Дверь смущенно скрипит, приоткрывается:

— Там пришли мужчины, говорят, по поводу пожара. Служба какая-то… — заглядывает бабуля. Любопытная; пока передает информацию, успевает всю комнату глазами изучить, изменилось ли что. Смешная, будто я приехал перестановку и ремонт делать? Или думает, я ее внучку тут на куски расчленил и кровью все забрызгал?

Умора! Да мне хоть голые стены… лишь бы Ирка мелькала рядом, а там… ей далеко не уйти. Я умею быть обаятельным гадом. Девчата быстро тают. Из трусиков выпадают… и она выпадет, а нет… вытряхну.

— Эксперты? — уточняю, откладывая планшет и поднимаясь с постели.

— Вроде, — кивает Юлия Степановна.

Несколько часов трачу на работников госслужбы. Изучают пепелище, делают снимки, зарисовку, протоколируют. Оставшиеся документы на дом фотографируют, и просят сделать копии и завести.

Заключение обещают немногим позже, когда все на месте в отделе оформят. Но с беглого взгляда профессионала — поджог. Даже очаг возгорания указали. На пальцах объяснили, как и что произошло.

Теперь сомнения не остается — нас подпалили!

Су***!

Вечером за ужином, на котором не особо хочется сидеть, но я в гостях, ковыряю вилкой рис, котлеты и салат. Ничего, вкусно, даже очень. С несколькими проглоченными кусочками аппетит просыпается, начинаю поглощать с удовольствием. Юлия Степановна шикарно готовит. Даже начинаю смаковать свое присутствие в соседском доме. Откормят меня, того и глядишь, доска не выдержит и велик. А мне ну никак нельзя сплоховать. Придется кормежку чередовать… бурным сексом.

Тотчас ловлю на прицел Ирку. Королек вяло жует, но только натыкается на мой взгляд, давится кусочком, а потом кашляет, краснеет.

Мне ржачно…

— Игнат, я хотел уточнить, — нарушает молчание Сергей Николаевич, когда ужин подходит к завершению. Мы чай допиваем. — Ты с Ириной в комнате расположился? — в голосе нескрываемое раздражение и возмущение.

— Мгм, — делаю глоток обжигающего напитка, смотрю на Ирку, в ее глазах мелькают победные огоньки. Лицо надменное. Ага, щас! Жди, так просто позицию не сдам… — Там места достаточно, есть ванная, туалет, стол… постель, — на последнем делаю акцент, с удовольствием отметив, как надувается от злости сосед, а Ирка опять заливается краской. — Огромная, удобная… — продолжаю рассуждать нарочито спокойно. — Рост у меня ого-го, поэтому самая подходящая. Ирка худенькая, нам вполне хватает места, — заключаю, делая еще глоток чая.

— Это не совсем правильно, — отодвигает свою чашку сосед, принимая строгий вид, — вы с Ириной не в том возрасте, когда прилично парню и девушке…

— Шутите? — хмыкаю, откидываясь на спинку и нагло подмигивая Ирке; она начинает пыхтеть и обреченно закатывает глаза. Потешная, сейчас ржать в голос буду. — Самый нормальный возраст… Или нам потянуть до вашего? — колю уже со злым сарказмом. — Маму мою тоже в зале разместите?

— Нет. — Заминка. Сергей Николаевич с подозрением смотрит на меня. Недовольно жует губы в задумчивости, а потом тяжко выдыхает: — Она будет жить со мной.

— Спать, — киваю в тон. — То есть для вас это прилично, а для нас с Ирой нет? Королек нахохливается, точно боевой воробей, но пока молчит.

— Ты забываешься! — в голосе соседа прорезывается металл. Ого, да у мужика характер есть?! Приятная неожиданность. — Она моя дочь, а ты…

— Сын женщины, с которой вы спите, — четко и без соплей.

— Ты все сводишь к низменному… — морщится Сергей Николаевич.

— Ах, простите, у вас же высокое… — неприкрыто насмехаюсь, — просто померещилось, что заставал вас с мамкой за обычным и плотским, животно-человеческим, оказывается, неправильно оценивал обстановку. Вы библию читали и к богу обращались!

— Прекрати паясничать! — рявкает сосед. Даже брови вскидываю:

— О, на святое покушаюсь? — вхожу в кураж. Это моя любимая стезя. Тут меня сложно переиграть.

— Может, тебе рассмотреть вариант переезда к кому-то из друзей?

У него все же получается меня огорошить. Отличная идея, сам подумывал об этом, но наткнулся на удивительную и совершенно очевидную загвоздку — меня совсем не радует такой выход из положения. От слова «категорически».

Ну уж нет, я так просто не сдамся!

— Выгоняете? — не без желчи.

— Нет, — робкий голос Юлии Степановны.

— Что ты, — удивленный Григория Михайловича.

Дед и бабушка умолкают под недовольным взглядом Сергея Николаевича.

— Ага, — хмыкаю зло, — сошлите на кудыкину гору, чтобы я вам тут не мешал.

Проскурины виновато опускают головы и тенью покидают зал. Сосед чертовски недоволен, сидит мрачнее тучи. Ирка глаза от стола не отрывает.

— Это неправда! — подбирает слова мужик. Ему неудобно. Думаю, мать не в курсе, что меня собираются «попросить»…

— Ирк, а Ирк, — кошусь на Королька; она вздрагивает. Ошарашенно хлопает ресницами. — Ты не знала, как признаться. Думала, папа орать будет… Бабушка и дедушка не поймут. Я сделал первый шаг, — наигранно ровно продолжаю монолог, стараясь не выдать, как трудно дается такое спокойствие и вранье. — Не собираешься мне помочь?

Если вначале щеки девчонки пунцовые, то теперь она вся до корней волос покрывается красно-белыми пятнами. Ну, хоть что-то ее не украшает. Корольку откровенно не идут такие цвета и в таком сочетании. Даже радуюсь произведенному эффекту.

— Помочь?.. — пауза. — Собраться? — выдавливает Ирка настороженно.

Сощуриваюсь. Вот же су***!

— Малыш, — пилю грозным взглядом, обещая скорую расправу, если не начнет подыгрывать. — Я давно предлагал жить вместе, так в чем дело?

— Что? — Сергея Николаевича тонет в «Что?» Иркином. Она шокированно таращится, бросает затравленный взгляд на отца, на меня, опять на папу. Мужик сереет. Не знал, что бывает такая реакция, но цвет его кожи приобретает пасмурный оттенок.

— Ты что, ему веришь? — возмущается Королек, когда повисает щекотливое молчание.

Сергей Николаевич пышет гневом, но пока ждет… видимо, ждет реакции дочери. Более бурной, ответной. Но лично я не представляю соседку в бешенстве. Буря чувств… Скандал и Ирка — разные оперы.

— Совсем мозги пропил? — шикает мне Королек.

— Нет! — отрезаю хмуро и устало. — Тебе меня не жаль? Мне на улице спать?

— Да хоть где, только не у меня!

— Но с тобой? — это уточняю с хитрой ухмылкой. Ну, как пропустить подобную каверзу?

— Иди ты! — с горечью бросает Ирка. Она красива… когда злится, негодует, и даже до этого момента не украшающие девушку цвета мне начинают нравиться все больше. Грудь вздымается, губы подрагивают… Хочу… Боже! Как же я хочу оттрахать ее рот, чтобы не шипела, а стонала. А потом облизала губы. Языком прогулялась…

— Ирина! — громоподобный рык Королькова заставляет вынырнуть из бурных грез и оторваться от изучения девчонки. Поздно осознаю, что меня клинит на ней. — Вы… правда?..

Не знаю, что повлияло на гнев соседа, — наша с Иркой зрительная дуэль или то, как я это делал и что у меня на лице в этот момент было написано, но от реакции Сергея Николаевича меня распирает глумливой радостью.

— Нет, па, — стенает оправдывающееся Ирка. — Ты же ему не веришь? — взывает к разуму родителя. Но я-то знаю, как вывести ревнивого мужика на эмоции. Упорно играю в свою игру:

— Ир, сейчас ты меня обижаешь, — делаю страдальческий вид, но так, чтобы не переигрывать. — Прям нож в спину, — вот не кривлю душой, уже на «Оскар» тяну.

— Па, — протягивает Королек. Отец разъяренно сопит, и на лице написано, что еще как сомневается… Мне это на руку.

— Зачем ты все усложняешь? — добавляю рассудительно: — Я устал, спать хочу… и без тебя никак…

— Идиот! Ты вообще на какой дури сидишь?

— То есть? — деланно озадачиваюсь. — Максимум, что принял, и то вчера — пива банку, да выкурил сигарету… заметь, с тобой! — Знаю, ублюдок, поступаю подло, но на войне все средства хороши, а я обязан выиграть этот бой!

Ирка меняется в лице. Испуганный взгляд на отца…

— О, да брось, ты до сих пор его боишься? — вскидываю руки расстроенным жестом.

— Мы встречаемся! А я не против — пей, кури… и в сексе себе не отказывай…

— Селиверстов, это… так… низко… — от негодования запинается на словах Королек.

— Низко? — наигранно выпучиваю глаза. — Малыш, низко было не отвечать бате, когда он тебя, прохаживаясь под балконом, звал. Я же тебя тогда не упрекал — молчал… Хотя, — актерски задумываюсь, нос морщу, — я просто не мог говорить. Ты же на мне лежала, да рот руками затыкала…

Вот теперь Ирка красная, точно вареный рак. Еле сдерживаюсь, чтобы не заржать. Но это же некрасиво, невоспитанно… Меня вроде приютили, я же должен вести себя порядочно!

— Ирина, пошла в свою комнату! — чеканит Сергей Николаевич.

— Папа, черт возьми, ты меня выслушаешь?

— В комнату!

Королек, точно побитая собака, встает из-за стола, ступает к лестнице.

В душе неприятно скребется доселе неизвестное чувство. Мне категорически не нравится видеть, как МОЮ девочку принижают! Хмурюсь.

— А что это вы моей девушкой распоряжаетесь? — тоже поднимаюсь. Что не люблю, так это тотального деспотизма. И плевать, что Сергей Николаевич — Иркин отец. Выслушать оправдание дочери мог бы.

— А ты, щенок, замолкни!

Сжимаю кулаки, но перед нами вклинивается соседка, испепеляя меня злобой:

— Ты уже порядком сегодня натворил, прошу… — недоговаривает, да и не надо. Я понимаю, о чем просит.

Кошусь на Сергея Николаевича:

— Вот и отлично, значит, пойдем в нашу комнату, — специально выделяю последние слова.

— Ты в зале будешь спать! — продолжает гнуть свою линию сосед.

— А я был бы не против уюта и тепла, — поясняю упрямо. — Надоело с вашей дочкой по углам обжиматься и скрываться. Привыкайте. Мы спим вместе. А вам хватит делать вид, что мы несовершеннолетние и неразумные. Не те обстоятельства…

— Он лжет, — упирается Ирка, но фразу чуть ли не скулит, беспомощно взмахнув руками. — Я с ним не сплю…

— Ир, заканчивай невинную девочку разыгрывать! Я ведь обижусь, а потом тебя за это накажу, — грожу с интимным подтекстом и не удерживаюсь от подмигивания.

В глазах Королька испуганно мелькает лихорадочный блеск. Злой, решительный.

— Хорошо, я сама себя наказываю — буду продолжать спать в зале! — разворачивается, собираясь вернуться на первый этаж.

Сергей Николаевич удовлетворенно кивает, а меня убивает такая реакция. Что это за мужик? Его дочь выселяют из комнаты. Нет, чтобы меня вытряхнуть из дома! Так нет же, радуется, что дочка будет спать в зале, в то время как ее комнату занимает наглый приживалка! Охренеть!

Воистину, мы делаем с людьми то, что они нам позволяют с собой делать! А так как порог моей низости еще не найден, буду упорно его искать! Особенно, когда есть к чему стремиться и чего добиваться.

— Малыш, я не понимаю, что за блажь? — Сто пудов «Оскар» за лучшую мужскую драматическую роль мой.

Ирка зло сощуривается:

— Ты невыносим…

Пару ступеней вверх, медленно оборачиваюсь и добавляю с изрядной порцией яда:

— Жаль, мне будет плохо без твоих птичек. Уже привык, знаешь ли, пальцами пробежаться… губами приласкать…

Если вначале Королек выглядит озадаченно, то уже в следующий миг в очередной раз начинает покрываться краской едкого стыда, причем так быстро, что вызывает у меня неописуемый смех. А потом вообще лицом в руки утыкается.

— О чем речь? — недоумевает папа.

Я как бы невзначай кидаю:

— Если мы с вашей дочерью не близки, то откуда я знаю, что у нее на спине, в районе лопатки, тэту в виде горящего сердца и колес, а… на лобке птички крылышками машут. Что легко проверить… Она не любит курчавость, там голо…

— М-м-м, — горько стенает Ирка, торопливо скрываясь в дальнем углу зала.

Сергей Николаевич багровеет:

— Лобок — это же… — неопределенно водит рукой у своего паха. — Игнат, — чеканит, — ты — исчадие ада!

— Не понимаю вашей озабоченности, — этот спектакль надоедает до чертиков. Мужик из девчонки лабораторную старую деву собирается сделать? Нет, понятно, что она дочь, и он обязан ее защищать, но вроде возраст уже позволяет соседке жить нормальной… взрослой жизнью, включая половую. — Ирка — видная девчонка! Я не смог пройти мимо. Любовь — она такая…

— Не опошляй любовь своими признаниями и аморальными замашками! — грозит Сергей Николаевич.

— Это сейчас вы мне будете говорить про мораль и аморальность? — торопею от наглости мужика.

— Да! Тебе! — спокоен сосед. — Нам с тобой еще предстоит разговор тет-а-тет, на тему отношений и некоторых недопониманий… А сейчас я, — переводит дух, — не хочу больше ничего слышать. Сегодняшний день был жутко затянутым и богатым на новости и приключения, — Корольков делает жест «ничего не хочу слышать, всем до свидания» и молча покидает зал, скрываясь в одной из комнат первого этажа.

— Я тоже спатки, — ухмыляюсь и шагаю наверх, но у последней ступени чуть приседаю, высматривая в зазор лестничного ограждения Ирку. Она буравит пустоту взглядом, а когда переводит глаза на меня, добавляю:

— Надоест дуться, приходи. На тебя силы найду!

Королек порывисто отворачивается, а я ржу. Открыто, от чистого сердца. Давненько так хорошо не было! Вот что значит, сделай гадость — на сердце радость. Да, черт возьми. Я тварь! И такая опасная… Меня нельзя задевать.

Меня не стоит обижать. Меня не стоит недооценивать.

И уж тем более пытаться переиграть!