Непримиримые 2

Часть 4 Глава 48 (Так и до фобии замкнутого пространства недалеко)

Ира

Игра за нами, хотя сложные четыре партии приходится отскакать пуще бывалых пяти. Я едва не падаю от усталости. Перед глазами мухи черные летают с пугающей настойчивостью, да горло начинает драть от сухости. Не уверена, что осилю остальные матчи.

Блин, но и команду подводить нельзя. Если уйду, у них одного «угла» не будет. Причем, без ложной скромности, основного. А впереди самые сложные игры…

Нужно бы энергетика выпить, да сил нет даже на улицу выйти. Попросить бы кого… С досадой обвожу зал глазами, Родиона нет. Жаль.

С горечью выдыхаю и плетусь в переодевалку. Чуть остыть, чаю у Юляшки попросить. Она термос принесла. Крепкая заварка и сахар хоть немного поднимут глюкозу. Недолго отлеживаюсь на скамеечке после чашки сиропа-чая и, когда меня перестает трясти, возвращаюсь в зал.

Вторую партию матча наших соперников удается избегать Ленчика под разными предлогами, а когда наступает концовка третьей, она меня все же вылавливает. И то, я теряю по неосторожности бдительность, потому что опасаюсь близости с Селиверстовым. Не то чтобы преследует, но нежданно-негаданно столкнуться с ним опять лицом к лицу совершенно не горю желанием.

Точно коза на убой, обреченно иду с ней — она настырно тянет меня к матам, где наши снова устраивают лежбище, слава богу, теперь организованное.

Я чуть в голос от досады не вою, когда замечаю Игната. Он в главной кучке, — кто бы сомневался, — девчонок! Окруженный запасными игроками команды: Галей, Светой, Риной и Танюхой. По его наглой моське видно, какие-то неважные важности плетет — такие, что девчонки смешками давятся, то краснеют, то ладошками рты прикрывают, то головами качают…

Лежит вальяжно, башка мирно покоится на ляжках Любы Анисимовой, нашей пасующей. Она, чуть отклонившись, — руки в мат за спиной, чтобы опора была, — кокетливо-спокойно болтает с Антоном Грищенко, который в компашке парней рядом сидит и за игрой наблюдают. По отдельным фразам становится понятно, что опять обсуждают предстоящую вечеринку. Дружный коллектив, где толком не понять, кто с кем и как… Но все гудят, улыбаются — прям шведская семья.

Люба и Антон нет-нет, да и Селиверстову что-то бросают, но так, отстраненно, словно до него нет никакого дела. А соседушка взглядом мартовского кота то девчат окидывает, то на Любашку — снизу вверх — задумчиво-масленно. Ой, не хочу знать, что у него на уме…

Блина, хочу! Знать! Чтобы по башке надавать и глупости вышибить вместе с остатками ума! Нужно отдать должное Любашке, от позорного действа меня уберегает то, что она не тает под воздействием чар Игната, как остальные. Либо уже обжигалась с ним, либо редкий экземпляр женской стойкости, неподдающийся обаянию дьявола с лицом ангела. Видимо, его магия с ней не работает. Горько и в то же время приятно видеть, что есть такие личности. Вот бы секрет неприступности еще узнать…

Ленок тянет меня вниз, ближе к Сереге — я уже догадалась, что он ей нравится. И раз он среагировал на меня, косы и процесс, Ратыкова решает не упускать шанс — опять засветиться. Я не против помочь с отношениями, но не жертвуя собственной психикой. А она пострадает. Как пить дать! И все из-за Селиверстова!!!

Игнат упорно делает вид, что меня не замечает, а когда Баранов расплывается в широченной улыбке: «Иришка, ты ко мне вернулась?» — ответить не успеваю, за меня это делает Селиверстов:

— Серый, ты лучше яйца от нее подальше держи! — в тоне нет угрозы, но злая насмешка.

— Заразная? — шикает Баранов, по-идиотски хрюкнув.

— А то, парень у нее болезненный, — с таким видом, будто восхищен — не передать словами, как. — Такое подцепишь, ни одна клиника не возьмется помочь.

— И кто у нас парень? — Серега перестает откровенно ржать, но улыбка еще кривит губы. Карие глаза настороженно устремлены на меня.

Гневно кошусь на соседа, он подмигивает:

— Давай, не стесняйся, озвучь, — припевает игриво. — А то я запутался в твоих кавалерах, сеструха, ну и толпе будет полезно узнать, какая ты у нас крутая…

— Сестра? Сестра? Сестра? — летит рванное со всех сторон.

Мои глаза округляются.

— Совсем долбанулся? — не сразу понимаю, что голос мой. — Решил всему свету по секрету рассказать?

— Это правда? Вы родственники? — толпа сгущается. На лицах живейший интерес. Ребята так теснятся, что едва свалка из тел опять не начинается. Жутко! У нас турнир по волеку, а главная тема дня — наши с Селиверстовым отношения! Которые мы скрываем и не скрываем, оказывается…

Абзац, мир сходит с орбиты!

Остановите!!! Я… мне тут не место!

— А что такого? — лениво потягивается Игнат. Зевает через усмешку. Не уверена, но, кажется, только я понимаю, насколько улыбка Селиверстова ядовита. — Пусть все знают, что у нас связь… — многоговорящая пауза, лукавый взгляд серых глаз.

Обжигающая краска смущения ползет по шее, щекам… Боги, я горю!

— Не только на почве спорта и науки… — продолжает паясничать сосед, якобы исправляя щекотливую ситуацию, на деле усугубляя до вопиющей аморальности. Но смешки со всех сторон не так оскорбительны, как дерзкий взгляд Игната, бесстыжим образом прогулявшийся по мне, обласкав на едва заметную долю секунды дольше грудь и мой рот, который открываю-закрываю, точно рыба в воде, не в силах остановить парня и его откровения.

— Но еще и семейная…

Теперь команда охает, хихикает, угукает, шушукается.

— А то надоедает каждому по отдельности объяснять причину нашей НЕЗЕМНОЙ любви друг к другу, — пристально, глаза в глаза, с ироничным вызовом.

Это удар под дых. Пыхчу, как дракон, самой стыдно, но ярость меня переполняет. Даже не могу несколько секунд и слова выдавить.

— Это ТВОИ чувства, Селиверстов, за гранью неземного понимая, а мои… предельно ясны. Они приземленные, самые Что Ни На Есть! — с расстановкой, мрачно и четко, так, словно точку ставлю. Двусмысленность не нарочно делаю, но и исправлять не буду.

На миг в пасмурных глазах мелькает затаенная надежда… ожидание, сомнение:

— Да, малыш, — сарказм побеждает, — на уровне земли… Точно! А в идеале — закопать меня под нее или поселить в Аду!

— Так тебе там самое место! — язык опережает мысль. — Но, — обида разрывает сердце, мне жутко больно, хочу, чтобы и ему было хреново, — милый Карлсон, спешу тебя заверить, пока до меня дойдет очередь «закопать Селиверстова», — а я где-то в конце дли-и-инной очереди нахожусь, — я уже забуду, как тебя звали… — предельно спокойно.

— Опять с памятью проблемы?

Игната сложно переиграть словами. В таких дуэлях он всегда меня побеждает. Но это не значит, что я так просто сдамся!

— Не жалуюсь! — с беспечной легкостью. — Предпочитаю некоторые моменты вычеркивать из памяти, как страшный сон.

— Уверена, что сможешь… вычеркнуть? — недобрый прищур.

— Я в этом профи! — безапелляционный кивок.

— Да у вас нешуточная Санта Барбара, чуваки, — ржет Серега, заставляя всех обратить на себя внимание. — Но я так и не понял, в чем ваша семейная связь?

— Родители у нас встречаются, — неспешно, но напряженно поднимается Игнат. — Малыш, ты бы, — прогибается в спине, хрустит костями, разминая тело, — …Хера своего не игнорила, а то он мальчик злопамятный!

Вступать в дальнейшею полемику не собираюсь. Бегло осматриваю зал и натыкаюсь на Шумахера, сидящего на другом конце — на широкой скамье, тянущейся воль стены.

Приехал! Блин! Он может увидеть наши разборки. Нужно подальше от Игната уйти. Тоже вскакиваю на ноги:

— Твоя забота, братик, так приятна. Свидетелем на свадьбу приглашу… шафером! Чтобы напиться не мог и не пропустил ни единого моего счастливого момента замужества!

Секундная заминка. Игнат зло пилит взглядом, сжимает кулаки. Глаза темнеют, но в следующий миг начинают озорно сверкать, а лицо смягчается:

— Вдрызг! — клятвенно, через короткие смешки. — И машину в хламище!

И ведь, гад такой, не врет! Даже детектора лжи не надо — верю!

— Ты не посмеешь мне такой праздник испортить, но свой запомнишь навсегда! — заверяет бескомпромиссно. — Не советую на тамаду раскошеливаться — лишнее. Я бесплатно все организую!.. Как брат сестре! Подпольная лаборатория с наркотой вместо ресторана устроит? Вместо гостей пару десятков стриптизерш… Они умеют шоу устраивать!

Команда в полном угаре, кто-то уже на матах корчится от смеха, кто-то сгибается пополам, но еще стоит, кто-то дружески поддерживает друг друга на последнем издыхании. У меня Ленча на руке висит, чем хоть немного отрезвляет, а так бы… я уже в драку бросилась!

— О, да… шлюхи, лаборатории — твоя сильная сторона!

— Мгм, обращайся. Веселье гарантирую… И. Угарную. Первую. Брачную. Ночь! — с такой нескрываемой подоплекой, что я вновь заливаюсь краской.

Мы, блина, клоуны, и сейчас наше бесплатное выступление. По-моему, даже зрители уже не смотрят на игру — кто в зоне досягаемости, все на нас таращатся, да обсуждают разборки. По скамейкам ползут едкие хихиканья, о шушуканье вообще молчу.

— Два — один, — подмигивает Игнат.

— Приглашение жди… в Аду! — порывисто избавляюсь от пиявки Рытаковой и с прямой спиной, — вот еще, показать уязвимость, — шагаю прочь. Пусть наши остынут, а Игнат порадуется мелкой победе. Ничего, я еще отыграюсь!

— Ради меня туда заглянешь?.. — контрольно потешается гад.

Не поведусь больше на провокацию! Стискиваю кулаки и пинаю себя дальше. Башка разрывается от боли, тело так слабо, что вот-вот рухну. Мне необходим допинг. И раз Шувалов приехал, попрошу его.

Спешу к «своему парню». К тому же приличия ради, обязана это сделать, раз уж во всеуслышание гадский сосед рассказал, что у меня отношения.

Придется отыгрывать и тут.

Ни минуты покоя…

Пока иду между площадкой и рядом со зрителями, из мужской группы одной из команд соперников выныривает Егор Литовцев. Торможу так резко, словно в стену врезаюсь. Вот так встреча! Улыбка сама губы растягивает. Парень тоже лыбится:

— Иришка! — приятельски сгребает в объятия и прокручивает. Да, мы с ним хорошо друг друга приняли на прошлых соревнованиях. Правда, за знакомство нужно благодарить Игната, но ни в жизнь в этом соседу не признаюсь.

— Привет, — неуклюже барахтаюсь в его руках, но радуюсь от чистого сердца. — Я тебя не видела среди участников, а так бы раньше подошла, — винюсь, только Литовец ставит на ноги.

— Опоздал, — кривится парень, взъерошивая отросшие волосы на затылке.

Несколько минут болтаем ни о чем и обо всем, что идет в голову, пока Егор через хохоток не интересуется:

— Вы с Верстом до сих пор в контрах? — огорошивает нежданно, особенно если учесть, что последняя тема была «Егор оканчивает универ и идет работать к отцу на фирму».

— Ты о чем? — первое, что выдавливаю от шока.

— Да так, — будто не в своей тарелке, мнется парень, пиная невидимый камушек. Неопределенно мотает головой в сторону матов, откуда я почти сбежала. Нехотя бросаю косой взгляд. Игнат как ни в чем не бывало болтает с несколькими парнями из команды, на нас с Егором не смотрит.

Можно дурой прикинуться и продолжить непонимание изображать, но зачем? Отпираться от очевидного глупо, видимо, Литовец один из свидетелей наших разборок.

— У нас непримиримые разногласия касаемо ВСЕГО, что связано с… СО ВСЕМ, и боюсь, это навсегда, — зачем-то признаюсь, с горечью осознавая — только что озвучила страшную мысль, которую гнала от себя последние недели. Пустые, выброшенные на ветер дни жуткого самозаблужения, где пыталась оправдать себя, Игната, наши поступки и свои взыгравшие чувства.

— Иногда открытый диалог расставляет все по своим местам и помогает докопаться до истины, Ириш, — вгоняет в ступор заумной фразой Егор.

— Диалог — разговор двух персон, Литовец, а Селиверстов предпочитает либо моно-, либо офигительно огромную аудиторию, где опять же будет звучать моно-…

— Дай ему шанс, — дружеский совет через понимающий хмык.

— Давала, и, бог видит, не один раз. Ладно, прости, мне нужно к другу, — киваю в сторону скамеек, где Шумахер сидит. Уже не один… По обе стороны от него девчата. Они тоже участницы межвузовских соревнований, а еще помню их по тусовке Родиона на гонках. Девчата тогда обжигали взглядами, и сегодня первая же игра была как раз с их командой.

Шувалов слушает, кивает, улыбается, редко, но отвечает, а когда ловит мой взгляд, на миг переводит на Литовцева, — мрачнеет, — опять на меня и подмигивает.

Даю отмашку, мол, вижу, сейчас подойду. Нужно же для глазастых сделать вид, что я рада приезду Шумахера.

— Шутишь? — реплика Егора вырывает из затянувшегося молчания. — Этот моральный урод твой парень?

Уставляюсь на Литовца в недоумении. Нет, я уже поняла, что о Шувалове плохо думают многие. Приписывают всяко-разно, но Егору-то он чем насолил?

— Я не знаю, что у вас за конфликт, но лично мне Родион делал только добро.

Литовец свирепеет, да так быстро, что теряю дар речи. Я не помню, чтобы он выходил из себя. Не мне судить, конечно, я его мало знаю, но за то время, что общались… он ни разу не злился и не ругался. Казался сверх позитивным, никогда не унывающим парнем, да и вообще не способным на агрессию.

— Он — мразь, Ира. Рано или поздно это вырвется из клетки, где скрывается под личиной милого парня, и тогда… Ир, ты классная девчонка, поэтому, — мотает головой Егор, — берегись его, прошу. Не верь, не покупайся, жди… и никогда не поворачивайся к нему спиной.

— Ты меня пугаешь, — устало закрываю глаза, пытаясь справиться с усилившейся болью в голове.

— Не буду задерживать, — Литовец толком не прощается, скрывается в гуще своей команды, толпящейся в ожидании начала следующей игры.

Инстинкт самосохранения у меня развит неплохо, я всегда чувствовала, что Шувалов непростой парень, шлейф его прошлого будет нагонять не только его, но и всех, кто его окружает. Раз уж я с ним, значит, и меня зацепит. Нужно будет поговорить с Шумахером. Лучше узнать какие-то подробности лично, чем хватать сплетни, часть из которых скорее преувеличена, искажена, домыслена…

К Шувалову подступаю аккурат, когда судья дает свисток об окончании матча. Зрители свистят, отыгравшие — строятся для последней благодарности друг другу, следующие команды кучкуются возле площадки, чтобы выйти на разминку. Игра будет между нашими парнями и коллективом вуза Егора.

— Привет! — мнусь перед Родионом в полной растерянности, как нужно поприветствовать «своего парня», но так, чтобы и ему не дать ложного шанса на наше будущее, чтобы позлить Игната, и не дай бог не выбесить Лианга, — на тот случай, если он где-то затаился. Зная его, думаю, если не лично, то в зале есть глаза, которые фиксируют важное и передадут необходимое.

Шумахер тотчас забывает о подругах, расцветает в загадочной улыбке:

— Ириш, — не успеваю сориентироваться, как подгребает к себе за талию, и уже через миг оказываюсь между его ног. Тесно прижата руками, точно хомутами, даже приходится ладони на плечи ему положить для опоры — иначе рухну. — Думал, мимо будешь все время ходить!

Вырываться не спешу, вроде пока все более-менее прилично для меня и чужих глаз. Хотя, жжение от взгляда одной из девчонок, сидящих рядом с Родионом, доставляет легкий дискомфорт.

Злая… но это ее проблема.

— Если тебе этого хочется, — деланно обижаюсь. Как-то так, наверное, кокетничают. Правда, сложно изображать из себя легкомысленную кокетку, когда за спиной мячи грохочут и вокруг народ волнуется и гудит, а с двух сторон мегеры ревнивые взглядами испепеляют, а сама на монстра обезвоженного смахиваю.

— Ты знаешь, чего мне хочется, — многозначительно отзывается Родион, сверкая кристалликами морозных глаз с до безобразия огромными зрачками.

Блин, совсем уж откровенно! Я бы покраснела, но эти слова не трогают, а вот скажи их Селиверстов… Да мне бы и его взгляда хватило, чтобы оказаться в краске смущения и бездумной попытке бежать без оглядки.

— Угу, — киваю нарочито понимающе, — чтобы турнир закончился, и мы поехали домой. — Самой жутко от того, как многообещающе прозвучало.

Девчонки торопливо прощаются и уходят. Шумахер их игнорит, ну а я… и подавно. Внимание парня сосредоточено на мне. Он явно не понимает, что я играю для публики. Или не желает. Сути дело не меняет, — мы же договаривались — не переступать черту!

Его ладони начинают двигаться с талии вниз.

— Шум, — предостерегаю, тормозя наглую выходку уже на запрещенной территории. — Мне плохо, — не хочу лгать, да и на самом деле я подошла как раз потому, что мне помощь нужна.

Родион изучает пристально, при этом не уменьшая натиска в борьбе за желаемое — мою задницу — с моими руками, которые от слабости и усталости уже онемели, не сдавая позиций врагу.

— Спартака вызвонить или домой отвезти? — опасливо прищуривается Шувалов.

— Это кардинальные меры, — продолжаю упираться, не позволяя принародного лапанья сокровенного, — мне бы чего попроще. Пару баночек энергетика.

— Ир, хочу прояснить один момент, — рывком впечатывает меня в себя Шумахер. На его лице читаю отнюдь не желание угодить. Скорее, циничное негодование, надменное возмущение: — Я не посыльный: сбегай, принеси, купи, найди… Не привыкай. — Лбом упирается в мой, до болезненных ощущений скрутив мои руки за спиной. — Раз, два… — бормочет недовольно парень.

Нет больше сил сопротивляться — сдаюсь и шумно выдыхаю, когда на плечи обрушивается тяжесть усталости и немоготы.

— По-моему, достаточно телодвижений с моей стороны, при полном равнодушии с твоей, — выговаривает нарочито спокойно, но с четким посылом донести претензии.

Вот честно, плевать, как смотрится наша идиллия со стороны, не понимаю, зачем жеманничала раньше — я вообще не ощущаю ничего от прикосновений Шувалова. Они мне пресны. Хотя лукавлю — телепаются где-то на границе «омерзительно, но пока терпимо».

Соседи по обе стороны от нас с отстраненными лицами якобы увеличены кем угодно, только не нашей с Шумахером разборкой. И их равнодушие бы сыграло, если бы они не отодвигались, уступая нашей парочке довольно внушительное свободное пространство.

Понимаю, что как-то ситуацию нужно переиграть, но так, чтобы не усугубить.

— Прости. — Впервые отчетливо вижу в Шумахере другую пугающую личность, которая прячется где-то… как и говорил Егор. И если ему верить, до поры до времени. — Ты прав, я перегибаю палку. — Не спешу вырваться, боясь еще сильнее разозлить парня, а он свойски оглаживает мои ягодицы. Причем ласки обретают более жадные черты и неумолимо заглядывают за невидимую границу моей терпимости. — Я тогда пойду, — нелепая попытка высвободиться, которая приводит к тому, что я оказываюсь на коленках у Родиона:

— Стой…

— Мы на людях, — все же цежу сквозь натянутую улыбку. — А ты… странно себя ведешь. Блин, — чтобы начинающаяся ссора не была столь очевидна, обвиваю рукой шею Шувалова: — Ты опять на наркоте? — шепотом на ухо.

— А тебе не похрен? — с вызовом и развязным жестом теперь скользит по ляжке… выше… между…

Изворачиваюсь проворно, чуть не падая, потому что мне реально плохо, и слабость не показная, а отбиться от Шумахера вряд ли удастся, если не эффект неожиданности. Он срабатывает отчасти — встать успеваю, а вот далеко отскочить — нет. Опять оказываюсь в кольце настойчиво грубых рук.

— Шум, — выдыхаю через болезненный стон, когда он, продолжая меня удерживать за талию одной рукой, а другой, подгребает за затылок к себе, очерчивая носом контур моих губ:

— Тебе не похрен, птичка? — вторит рот в рот, едва касаясь.

— Мне больно, — больше не вырываюсь. Хочу, чтобы Шувалов сам понял, что делает.

— Мне тоже, — чеканит, смотря на меня пустым взглядом. — Впервые так больно, что крови хочу…

— Шум, давай брату позвоню.

— Не понимаю, Ир, ты же не девочка, неужели так сложно быть со мной… Что не так? Скажи. Я впервые из кожи вылезаю, стараясь быть хорошим и угодить, а ты…

— Не надо этого делать! — разговор неуместный, я в панике. — Давай это потом обсудим, очень прошу, — прикусываю губу. — На нас уже смотрят…

— Я куплю энергетик, — все еще прижимает меня к себе Родион. — Это не сложно, просто… Весомой благодарности хотелось бы, а не скупого «спасибо».

— Не запаривайся, я постараюсь и так выдержать… — стараюсь свести на нет конфликт.

— Я же сказал, — опять ожесточается Шувалов, — куплю!

— Чшш, — вцепляюсь в его волосы и успокаивающе массирую пальцами голову: — Я безмерно благодарна, Шум, — не лгу, не место и не время. — Очень. Мне со всех сторон говорят, чтобы я держалась от тебя подальше, что ты… Лучше опущу все эпитеты, коими тебя награждают, но я на все нападки с уверенностью отрезаю, что для меня ты… хороший. Я не знаю, что ты творил, и творил ли что-то, но меня ты не обижал. В данный момент я с тобой, потому что доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было… Если это хоть что-то для тебя значит — очнись! Ты мне нужен! Трезвым! Прошу…

— Я говорил, что я дерьмо, — утыкается мне в плечо Родион, — но не рассказывал, насколько сильно смердящее.

— Ты сейчас об этом хочешь поговорить? — не верю своим ушам, но больше страшусь, что Шумахер, и правда, устроит неуместную исповедь.

— Нет, — глухо, все еще в плечо.

— Отлично, — ощущаю небольшую радость, ведь получается усмирить Шумахера, — тогда отпусти меня. Если хочешь, могу рядом посидеть, но тискать меня не нужно…

— Я за энергетиком пока схожу, — выпрямляется, но отпускать не торопится. — Ты правду сказала? — с затаенной надеждой. Глаза в глаза.

— Конечно! — ни секунды на сомнение, потому что оно укрепляется.

Провожу по щеке парня:

— У меня уже скоро следующая игра. Если принесешь «до», мне будет легче.

— Я хочу знать, — звучит загадочная фраза, не успеваю глотнуть воздуха свободы, отступив от Шумахера, все же меня отпустившего. Молча жду продолжения. — Кто он…

— Кто? — видимо, я очень плоха на голову.

— К кому тебя тянет.

Чуть глубже втягиваю воздуха, толком не находя, что ответить.

Но Шувалов уходит, не требуя…

Черт! В полкý Лианга прибывает. Еще один желающий «знать»!

Досадливо поджимая губы, иду к своим девчатам, оккупировавшим маты на стороне, где будут начинать игру наши ребята. Пока шагаю, поглядываю на игроков — разминка «на сетку» оканчивается, но пушечные удары продолжают обрушиваться. Мячи под стать смертельным ядрам прорезают воздух, да в пол и стены вколачиваются.

Игнат невероятно облюблен природой.

Если кого-то в жизнь запустили от фразы «и так сойдет», то мерзючего Селиверстова ваяла самая профессиональная и влюбленная в свое дело команда производителей человечества. Он… паразитически прекрасен, беззастенчиво одарен, неподражаемо испорчен, вероломно обаятелен, безмерно остроумен, безгранично самонадеян, уморасщепительно харизматичен, вулканически желаем, и что самое отвратительное, — а ОНО ничуть не уменьшает все вышеперечисленное, — Селиверстов знает о себе и своей уникальности все, и без ложной скромности пользуется на полную катушку всеми талантами и недостатками. Причем вторыми с большим смаком и непременно с наилучшим результатом.

По всем канонам пафосности, нормального человека должно тошнить от такого перечня столь и стольких эпитетных качеств у одного индивидуума, хотя бы от зависти, но созерцать чудо, вылепленное кем-то свыше, до сладкой истомы восхитительно.

Хоть взглядом облизать…

М-м-м, в этот самый момент Игнат взмывает над сеткой, выкарабкивая неудачный пас едва ли не ниже троса и катастрофически за антенной… И ведь умудряется! К тому же левой рукой, при том, что правша!!! А какая обольстительная улыбка самолюбования расползается по его чувственному рту. У-у-у…

Бог… Или вернее дьявол! Фавн!!!

Копыта — потому что парнокопытный! Рога — потому что козел! Дьявол — потому что искушает, как никто!!!

И все эти черты, однозначно, божественные…

Еще сияния не хватает, или он в нем постоянно ходит, вот мой глаз и замылился? Зло трясу головой. К горлу комок горечи подкатывает — блина, кто-нибудь мячом в меня посильнее зарядите!!! Чтобы очнулась! Чтобы перестала думать об Игнате!!!

После очередного удара сосед тормозит под сеткой, перекидываясь фразой с Литовцем. Обмениваются рукопожатием. Игнат безлико косится на меня, будто в разговоре я упоминаюсь, зато Егор — мрачно и чуть дольше, с легкий укором.

Не надо меня осуждать. Не надо жалеть! Я, черт возьми, не убогая!

И без ВАС плохо. Отворачиваюсь — перед началом разминки «подачи» есть время безопасно до своих добраться.

— Ир, это правда? — Ленчик дергает меня за руку, требуя сесть рядом.

— По-конкретней… — с блаженством вытягиваюсь на мате, и с наслаждением кручу стопами, разминая отекшие конечности. Что-то тяжко. Нагрузка для меня пока неподъемная, столько времени на ногах провести.

— Насчет Игната и насчет Шувалова, — тихо, но все, кто рядом, тотчас перестают болтать и тоже уши навостряют.

— Как-то так… все относительно верно… — веду плечом. Ну, не знаю, как еще ответить более обтекаемо, но чтобы казалось, что ответ точный и однозначный. Избегая взглядов, уставляюсь на площадку, где уже команды готовятся к началу первой партии матча. Выстраиваются в линию для приветствия противников.

— Как можно с ним встречаться?

— Спокойно, Лен, — нет желания пускаться в долгие дискуссии на «тему». У каждого свой вкус и цвет, свои рамки дозволенного и границы допустимого. — Он не лучше и не хуже других…

— Сомневаюсь насчет хуже, — бормочет Ратыкова. — Наркоман, мажор и насильник — не лучший набор качеств для своего парня.

— С наркотиками он ведет борьбу.

Знаю не понаслышке. Евгений Петрович сказал, что Родион из реабилитационного недавно вышел. Значит, попытки вернуться к нормальной жизни бывают. Правда, неудачные, если судить, что он опять за старое берется…

— Мажористость — не порок, всего лишь статус, который от самого Шувалова не зависит. Тут уж семья постаралась, а то, что он типичным вырос, так это обстоятельства, — сама удивляюсь тому, что говорю. Но как показывает практика виновности-невиновности — доказательства нужны неоспоримые, и что немаловажно, текста побольше, чтобы запутать, где начало, где конец, и в чем была суть у истока.

— Только не говори, что тебя не волнуют его приводы в полицию и совершенно аморальное поведение? — негодует Ленчик.

— А кто не без греха? — Вот убила бы себя за такое, но я обязана играть роль девушки Шумахера, значит буду. А с ним уже разберемся сами, где правда, а где ложь…

— Ир? — тянет настойчиво Ленчик. — Ты себя слышишь?

— Не понимаю, что ты от меня хочешь, — бурчу устало. — Чтобы я немедля бросила Шувалова, потому что у тебя предвзятое отношение к его недостаткам и косякам по жизни? Изнасилования, насколько я знаю, не были доказаны, а значит, он не виновен!

— Иногда мне кажется, что ты из другого мира, — мрачнеет Ленчик. — Его отмазали… Связи, много денег… Ритина мать с моей давно дружит. Мы соседи. Ритка и ее брат, Егор, — кивок на площадку, где играет Литовец, — мне как родные. С детства… Так что ее я знала лично.

Несколько секунд изучаю Литовцева, уже без настроения занявшего свой номер на площадке. Лицо серьезное, хотя до нашего недавнего разговора улыбка почти всегда была на губах. Мне нравится этот парень. Очень. Я к нему прикипела душой еще с прошлого турнира, и что-то мне подсказывает, что слухи о Шумахере большей степенью верны, но я пока не имею права на какие-то кардинальные меры и действия. Проблемы махом отрезаются лишь одним способом — смертью. А я пока пытаюсь найти другой выход. Более живительный.

— Знала? — подчеркиваю прошедшее время.

— Да, — после затянувшейся паузы, когда уже сомневаюсь, что ответ прилетит.

— Она… умерла? — пока есть минутка, хочу выяснить.

— Нет, но не думаю, что там, где она сейчас, ей лучше, чем было бы в другой жизни, — Ратыкова отворачивается, словно я ее кровно обидела.

Ставлю себе галочку продолжить разговор и молча жду… Шувалова, ну и, конечно, наблюдаю за игрой наших. Ребята, срывая глотки, отбивали руки, пока болели за нас, поэтому теперь мы, преисполненные благодарностью за поддержку, поддерживаем их. Не позволяя унывать, подбадриваем — кричим, топаем. Даже выучиваем несколько кричалок и речитативов, отложенную волну. Правда, болеем хоть и эмоционально, но уже не так запально, как первые игры. Думаю, к концу турнира вообще охрипнем и перестанем делать лишние телодвижения.

Уже в глазах рябит и пляшет — начинаю перегорать. Есть такое выражение, когда пересиживаешь в напряжении и на постоянной адреналиновой нити какое-то время, а потом — бах, — она рвется, и ты плывешь. Опустошаешься настолько, что плохо отличаешь — утро, день или вечер, голоден или сыт, устал или полон сил. Вот только на деле — мяч после приема будет лететь не туда, куда нужно, пас получается кривым, удары либо в сетку, либо в блок, либо в аут… Та же беда с подачей.

Несмотря на упадническое самочувствие, точно идиотка облизываю взглядом Селиверстова. И не одна я! То одна девчонка, то другая какую-нибудь дразнящую и точную реплику отпустит в его адрес, совсем беззастенчиво и не скрывая симпатии.

Вначале избегая подобного, мигрирую по залу в поисках тишины без соплей «какой Игнат няшка», но везде находится парочка сплетниц и обожательниц. После очередной смены дислокации оказываюсь в опасной близости с бывшей Селиверстова. Как назло, Юля шепчется с подружками.

— Так вы помирились? — с легким неверием одна из…

— Да мы и не ссорились, — обтекаемо.

— Не общались точно, — категорично другая. — Ты вообще злая на него ходила и рыкала на нас при любом упоминании о нем.

— А тебе бы понравилось, — заминка и горечь в голосе Юли, — ну, — опять умолкает, — если бы с тобой так поступили?

— Но ты ведь простила, — многозначительно и без упрека.

— Как не простить, — не то фырк, не то удушливый смешок, — когда он, — девушка выдерживает большую паузу, — когда Игнат улыбается… — потерянно мотает головой, — сердце в груди заходится, и я не знаю, как дышать. А если в объятиях сжимает — все! Умираю…

— У-у-у, — завистливо скулит одна из подружек, — бывают же такие парни и чувства.

Вот и я так думаю!!!

Гляжу на него и не могу понять, как Селиверстову удается быть таким безобразно обольстительным засранцем? При этом ангельски улыбаться, растапливая самые заледенелые души, и одаривать дьявольски откровенными взглядами, снося нам, бедным жертвам, крышу к чертовой матери?

— Вот бы нашлась та, кто смогла бы устоять! — Будто читая мои мысли, выдыхает одна из подружек Юли.

— Не в этой жизни, — знающе отрезает печально Юлька.

— Угу, — рвано поддакивают девчата.

Со злой обреченностью понимаю их правоту и кляну себя за такую же слабость, ведь тоже угодила в плен его харизмы. Липкой, как паутина, и смертельной для рассудка, как яд.

Не могу больше эту патоку слышать, и так уже сердце кровью обливается из-за «сахарного диабета», да реветь хочется.

Без лишней порывистости покидаю скамейку для зрителей и болельщиков, устремляясь подальше от девчонок, жаждущих Игната — опять к матам, где болеет за парней моя команда.

И, черт возьми, где носит Шувалова? Раздосадованно мажу взглядом по входу в зал, — нет парня, — разочарованно плетусь к своим.

Только размещаюсь, как мяч после мощного удара противников высокой дугой летит за пределы дальнего поля, где играют наши ребята. Алешка Сычев, либеро, невероятной сноровкой достает его уже у самого пола, чуть ли не у столика судейской коллегии. Только теперь мяч направляется в сторону зрителей… аккурат над головой Юльки, все еще сидящей в окружении подруг.

Игнат, — он как раз ближе всех, играющих в защите, — срывается на страховку, но чтобы достать мяч, под испуганно-восторженный гул зрителей аж на скамью запрыгивает.

Одна из подруг Юльки успевает шарахнуться, уступая ему место. Игнат умудряется и мяч отбить, и, спрыгивая со скамейки, на щеке бывшей запечатлеть быстрый поцелуй.

Говорить не надо — потеха удается на славу, а гадкий шут по праву обретает статус «непревзойденный» — действие вызывает бурю оваций и подбадривающих смешков. Юлька лицом в ладошки утыкается, не то смущенная, не то просто скрывая откровенный смех… А меня душит ревность. Я не должна! Не имею права, но, черт возьми, меня выворачивает наизнанку от боли. Кишки скручивает, словно по живому режут.

Блин! Мне нужно отдышаться! Выйти прочь из зала!

Куда-нибудь! Проветриться…