Непримиримые 2

Часть 4 Глава 52 (А дома ждут… вот, где оставлено сердце)

Ира

Перед домом мешкаю недолго. Настраиваюсь. Хоть время и позднее, но мой приезд не останется незамеченным. Все выйдут. Укоризненные взгляды, немые вопросы, а возможно — и озвученные… Напряжение, неудовольствие и обиды… Все понятно, и даже больше — я согласна сразу и со всеми, но… Я НЕ ХОЧУ ТАЩИТЬ ГРЯЗЬ В ДОМ! Поэтому держусь в стороне.

А я грязна… То, что делаю — грязь. То, что меня окружает в данное время — грязь.

Мои родственники не заслуживают этого.

Чуть отмоюсь — вернусь… вернусь…

Как и ожидаю, зал быстро наполняется родней. Отец поворачивается, сидя на диване перед столом, где закапывается в груде книг, бумаг, тетрадей.

— Ира? — снимает и откладывает на столик очки.

— Ириша!.. — с нескрываемой радостью и ожиданием бабушка из кухни — как всегда, вытирая руки о передник.

— Ирочка? — Амалия с тревожным волнением из комнаты отца, он теперь часто оставляет ее одну, позволяя пользоваться спальней, как кабинетом, где можно уединиться и пописать.

Дед — из спальни. Молчаливо, но вдумчиво.

— Всем привет! — переступаю с ноги на ногу, до скверноты жутко неудобно себя ощущая. Низко и омерзительно подло. Словно плюю на тех, кому действительно важна, на тех, кто меня любит несмотря ни на что.

— Я ненадолго, — выдавливаю кивок, — мне нужно кое-что забрать, — не в силах более терпеть давление, сгущающееся вокруг меня, спешу к лестнице на второй этаж.

— Ирина, — торопливо встает папа. Замираю возле первой ступеньки, так сильно сжимаясь в комок, будто меня всю жизнь прессуют, а я только сейчас решаюсь сорваться с крючка, но синдром «жертвы» еще не подавила. — Ты… — опять обрывается реплика. Отец явно не может совладать с чувствами и не находит верных слов.

— Прости, — бросаю беглый взгляд через плечо. — Я понимаю, что веду себя неправильно, но я очень опаздываю. У меня важные дела, — начинаю восхождение.

— Я хочу, чтобы ты знала, — в спину и без укора, что жалит сильнее, чем, если бы угрожал или ругал, — я тебя очень жду. Мы все… Дом твой…

— Я знаю и благодарна, правда, — нервно киваю, потому что вот-вот разревусь. А я не должна. Черт, мне всего-то нужно забрать коробочку грима и вéлик с запасным инвентарем, на тот случай, если что-то случится.

Не желая затягивать душевно раздирающую сцену, взбегаю по лестнице и врываюсь в свою комнату. Глазами обшариваю обстановку. Все по-своему, все родное: ничего не изменилось.

И даже рыжий… на месте. На моей постели… кто бы сомневался… на какой-то вещи.

Заслышав шаги, испуганно взвивается дугой. Глаза как блюдца, шерсть дыбом, хвост — столбом. Ощеривается — шарахается, но уже через секунду начинает нервно хвостом покачивать, а затем все плавней. Глаза сужаются. Рыжий заметно успокаивается.

Еще миг — глухо мявкает, околдовывая серостью взгляда, и спрыгивает…

Не думала, что этот засранец может меня принять. Но… видимо, принимает. Ластится к ноге, издавая какой-то умопомрачительный бархатный мур. Даже улыбка на губах расползается против воли.

Принять — одно, а вот пробраться в мое закупоренное сердце — другое. И он сделал это! Под стать своему скверному, самовлюбленному хозяину. Просто, незаметно, без особой деликатности и не размениваясь на мелочи и мои пожелания. Пнул дверь и устроился поудобнее.

Верст, не хуже дрессированной кошки Куклачева, вырисовывает восьмерки вокруг моих ног, продолжая обтираться и напевать любовные баллады. То, что любовные — сто процентов, потому что прошибает нехило. В самое сердце. Не может что-то поверхностное так зацепить. Не сразу понимаю, как, зачем и почему, но подгребаю котЭ к груди. Рыжий влажным носом очерчивает мой, трется о губы, шершавым языком прогуливаясь по лицу, и только теперь с горечью осознаю, что слизывает мои слезы.

— Мур, — интимные переливы в кожу вызывают неописуемое ощущение доброты и щенячьей нежности. — Мур, — ластится к щеке подлая животина, расщепляя мою нервную систему. — Мур, — проникает в душу и… начинает выедать кислотой, обнажая совесть. Я ведь за все время ни разу не подумала, каковó коту. Быть не нужным, быть шпыняемым… И тут, вроде, только прикипаешь к кому-то, и тебя опять бросают.

Первую мысль — и кота с собой взять, — тотчас отметаю. Не знаю почему, но перед глазами животрепещущая картина, как милый котЭ, а он изврат еще тот, в поисках нового фетиша по квартире Шувалова носится, а потом нечаянно из кармана парня пакетик с коксом вытаскивает…

Да!

Кошачья вакханалия изврата-кошака в наркотическом угаре на моем нижнем белье…

И тут же — нет!!!

Моя фантазия на этом сдувается.

— Верст, — сильнее прижимаю к груди рыжего и ласково перебираю пальцами мягкую шерсть зверя. — Обещаю, скоро вернусь. И больше никуда без тебя. Понял? Куда я — туда и ты…

— Мур, — щекочет животина невероятно чувствительный участок на шее, вынуждая зайтись смехом.

— Прекрати! — передергивает от ощущений. — Мне пора, рыжий. Но я вернусь. Обещаю.

Смачно чмокаю котяру в нос и возвращаю на постель.

КотЭ, словно поняв, а что удивительнее — поверив, как ни в чем не бывало принимается обустраиваться на своем лежбище. Мурчит, лапками перебирает, сворачивается калачиком…

В ванной комнате нахожу подаренную Ланой упаковку с гримом, несколько тонирующих баночек для волос, а когда оказываюсь в спальне, чуть мешкаю — в комнате мнется бабушка.

— Ирочка, милая, — сверкают слезы на глазах родственницы. Аж дурно и тошно становится. — Ирочка, — вторит бабушка, подступая еще ближе, руки к груди прижимает, хотя вначале ко мне тянула.

— Ба, — спазмом сдавливает горло. Не могу говорить. — Я очень-очень спешу, — огибаю родственницу, шагая к выходу. Бабушка всхлипывает. Уже на пороге комнаты торможу. Какая бы жесть ни происходила в жизни, я не смею обижать самого дорого человека, который любит и готов прощать раз за разом самые непростительные мои поступки!

Настоящая «Я» перебарывает заигрывающуюся стерву.

— Бабушка, миленькая, — порывисто возвращаюсь и обнимаю родственницу. Жарко и с чувством целую в щеку. — Я тебя очень люблю, но у меня очень важные дела. Настолько, что перемешивается и жизнь, и смерть. Если бы не это, я была бы дома. Верь мне…

Бабуля смаргивает слезы, поджимает губы.

— Ты обещала мне верить и не осуждать, — напоминаю недавние слова родственницы.

Ба рьяно кивает и даже выдавливает улыбку:

— Никогда не сомневайся, моя маленькая, — заверяет горячо и пылко. -

Ты же знаешь, что у тебя есть я! Я всегда готова выслушать. И помочь всем, чем могу.

Вот, почему я так боялась идти домой.! Душа в клочья… Ко мне с понимаем и любовью, а я… как тварь последняя — без должного уважения.

Целую родительницу еще крепче:

— Вы с дедом мне самые близкие, — придерживая за хрупкие плечи, отстраняюсь от родственницы. Глаза в глаза: — Я скоро вернусь, — твердо и убедительно, подкрепляя кивком.

Чтобы больше не бередить и без того кровоточащие раны, торопливо покидаю комнату и сбегаю вниз, где меня ожидаемо караулит папа. Да, черт возьми, мне сейчас не хватает еще с отцом пообщаться! Выслушать всякого разного, повоевать не только с довлеющей тиранией родителя, но и собственными эмоциями.

Торможу папу взмахом руки:

— Па, прошу, не сейчас. Я говорила, что скоро приеду. Но сейчас мне некогда. Я очень устала и хочу спать.

На лицо отца набегает тень. В глазах невысказанная боль и… смирение. Папа отступает, давая мне пройти. Краем глаза замечаю Амалию, которая тенью жмется в темном коридоре, ведущем в спальни домочадцев.

Да, сейчас поступаю, как сука. Да, если подумать, то, возможно, стоило бы с ними поговорить сейчас. Но я жутко обессилена. Вот-вот рухну, и случись это при них, меня упекут в больницу…

Немощь не причина для отступления!

Я буду продолжать бороться за себя…

Дома первым делом принимаю ванну — она у Шувалова огромная, угловая… душевая кабинка, которую можно и как джакузи использовать. Если вначале мечтала в ней покиснуть, то вместо релакса с остервенением тру кожу мочалкой.

Чувствую на себе такую грязь, что жутко хочу отмыться. От нечистот улицы, спортзала, интриг, драк, сплетен. От всего… И тем более от липкого ощущения Игната на себе.

После спасительной ванны отмахиваюсь от возбужденно-задорного Родиона, желающего продолжить гулянку и поехать в клуб, — ложусь спать.

Не успеваю закрыть глаза, как настойчиво требует ответа телефон. Нехотя нащупываю на прикроватной тумбочке аппарат, на экране высвечивается «Лианг». Нисколько не удивляюсь самому звонку, больше — почему так поздно. У меня в груди зудит еще со спортзала — будут разборки! Игнорировать бывшего бессмысленно, он найдет, как высказать то, что его тревожит.

— Алло, — уже предвкушая «мирный» разговор, бурчу в трубку.

— Ты ходить по очень тонкий край, — без предисловия угрожает Джи Линь. — Если ты думать, что мочь от меня неделями скрываться, а потом развлекаться со свой новый друзья, спешу заверить, это не так. Я любить игры. Любить острый и эмоциональный игры, но черта быть всегда, и сейчас ты уже начинать ее пересекать.

— Я ничего не делала столь вопиющего, чтобы ты смел меня прессовать! Если тебе не нравится мое поведение — брось меня. Оставь глупые игры, которые меня доводят до сумасшествия и живи своей жизнью.

— Я потратить много сил, чтобы приехать. Ты знать сложный ситуация в моей семья и закон, но я идти против всех ради того, чтобы заполучить тебя!

— Не надо! — устало ворчу. — Я же говорю, я не сделаю тебя счастливым. Я лишь блажь…

— А разве не ради блажи настоящий мужчина готов идти на невероятный? Разве не начинать войны ради желаемого? А я так хотеть тебя заполучить, что скорее убить. И я тебя убить, — без тени намека на шутку заверяет с жуткой холодностью. — Ты либо мой, либо ничей… Но шанс я тебе дать. Перебороть себя, но отпустить — условия ты помнить, — с пугающей усмешкой, пробирающей до самых костей.

— Ты чудовище, — глаза открыть не могу, я засыпаю на ходу.

— Когда-то именно это тебе и нравится во мне.

— Это не так…

— Я предупреждать, Гуань-Инь, не стоит больше меня злить.

— Не угрожай, — словно эхо звучит собственный голос. — Я устала бояться. Мы либо продолжаем, либо добей, чтобы не мучилась…

— Так устать, что перестать бояться? — шипит зло бывший. — Вечно с кем-то обниматься, целоваться, сцены устраивать?

— Ничего из тобою перечисленного мной не планировалось. Если тебя смущает, что у меня есть жизнь без тебя, то сочувствую — ОНА ЕСТЬ. Тебе нужно к этому привыкнуть. Менять ничего не хочу, и если ты так хочешь меня заполучить, лучше бы попытался опять стать ее частью, а не эгоистично и упрямо вырывать меня из нее!

Молчание затягивается, и даже закрадывается нелепая надежда, что мои спонтанные, но такие верные слова Джи Линь услышит и поймет.

— Я подумать над этим, но пока ничего для тебя не меняться. Чтобы ты понимать, насколько я серьезен, уяснить: следующий прокол — и я затребую мзду, не дай бог еще — и цена тебя точно не устроит, третьего прокола не потерплю и откупа не приму. И да, милая Гуань-Инь, я надеяться, тебе хватать ума проводить ночи в квартира Шувалова без экстрима и любовных игр.

— Даже не сомневайся, — отрезая, уже ногой в дремоте, — я давала тебе слово, а его я стараюсь держать.

— Знать, — смягчается тон Джи Линя. — Это хорошо, я всегда в тебе ценить честность. Спокойной ночи, моя Гуань-Инь.

Когда просыпаюсь, несколько секунд соображаю, какого черта со мной в постели делает Шувалов. Не знаю, зачем… он тут, но явно без моего разрешения.

Как по мне — странно — проснуться с парнем, с которым не засыпала. Который настораживает и который пугает. Как бы то ни было, суетиться и паниковать не собираюсь, да и тяжко мне — в теле все равно расползается усталость. На пустяки силы и эмоции тратить — роскошь несусветная, поэтому вскакивать не тороплюсь.

Лежу и смотрю на спящего Родиона.

Милота, но душу не тревожит, не волнует. Холодная красота, изящность и утонченность. Шувалов приятный парень, способный растормошить сотни девичьих сердец, оставить след в хрониках не одной судьбы, переплестись с жизнями многих, но меня не тянет к нему. Даже коснуться нет желания… Чувствую себя посетителем музея. Любуюсь на экзотический экземпляр, оцениваю его значимость и достоинства и… понимаю, что это не мое. Не мой человек…

«Нужно бы Родиону напомнить, что между нами ничего не может быть», — посещает разумная мысль перед тем, как вновь погружаюсь в сон.

Когда просыпаюсь в следующий раз, вяло подмечаю, что ничего не изменилось. Шувалов дрыхнет рядом и не спешит просыпаться.

Голова раскалывается, тело ломит. Значит, болезнь не отступила. Да и прием лекарств на сегодня опять приходится отложить. К тому же, Спартак не пришел… Получается, антибиотики пропущены вчера вечером и сегодня утром.

Полежав немного, пинаю себя с постели, с неудовольствием мазнув взглядом по Шувалову. Видимо, вчера он повеселился… Дело, конечно, его, но если мы в одной упряжке, хотелось бы доверять «соседу». По крайней мере, пока в игре и пока живы.

Крамольная мысль чуть пугает, поэтому вытаращиваюсь на Шувалова. Несколько секунд особо тщательно вслушиваюсь в дыхание парня.

Уф! С облегчением расслабляюсь. Дышит, а то… фиг его знает, чего мог опять принять. Вдруг валяется мертвячок, а я умиляюсь его красоте… Бррр… Тоже мне вампир!

Плетусь на кухню, кое-как готовлю покушать. Шумахер появляется на пороге аккурат когда выкладываю на тарелку омлет и обжаренную колбасу… По сути, стряпала из того, что оставалось в холодильнике после вчерашнего шикарного завтрака.

— Не хреново мы поспали, — в голосе Родиона звучит насмешливое удивление.

— Главное, что бы во благо, — отзываюсь обтекаемо.

Перекусываем в сравнительной тишине. Лишь за чаем обговариваем, что сегодня предстоит делать.

— А что с твоим зельем? Не зря мы со Спартаком суетились?

— Нет, конечно! — заверяю горячо. — Заготовку сделаю сейчас, но прием отложу. Лучше перед выходом. Реакция должна проявиться в течение часа, но действие его не слишком долгое. Поэтому сделаю несколько порций. Чем больше приму, тем тяжелее буду отходить, — признаюсь мрачно.

— Такая сильная хрень? — задумчиво чешет затылок Шувалов.

— Не то слово, — киваю безлико. — Состав ударяет по нервной и сердечно-сосудистой системе. Мозговая активность и физическая активизируются, но сгораешь быстро… Как присадка для топлива — вроде улучшает, но бывает портит движок.

— А мне дашь попробовать? — вроде шутит, но затаенную надежду, что соглашусь, все же на лице читаю.

— Нет! — грожу пальцем. — Категорически нельзя совмещать с другими психотропными, — озвучиваю для ушей парня, очень надеясь, что услышит и примет на заметку. Еще не хватало вновь его откачивать от передозировки.

— Ой да ладно, — морщится Шумахер. Отмахивается и, зевая во весь рот, уходит принимать душ.

Только остаюсь одна, неторопливо занимаюсь приготовлением энергетического напитка. Хотела бы обойтись без него, но к стыду своему понимаю, что просто так этап не осилю.

Соединяю ингредиенты в нужных пропорциях и ставлю в холодильник. Убеждаюсь, что у меня еще есть время на отдых, валюсь на постель… и опять засыпаю.

Просыпаюсь резко от нежного толчка.

— Ир, подъем, — Шувалов бережно меня толкает в плечо. — Скоро начнется этап.

Отлепляю себя от постели. Уже без смущения, что Шумахер меня видит полуголой — маечка и трусики, слава богу, на мне. Потягиваюсь, чуть разминая затекшие конечности.

— Ты поедешь со мной? — хрипло уточняю, с надеждой смотря на Родиона.

— Конечно, — дергает плечом парень, одаривая белоснежной улыбкой. — А вдруг ты потеряешь сознание или начнешь себя неадекватно вести… развратно… Я же не могу такого шоу пропустить. В очередной раз…

Дружески ударяю его кулачком в бок и мотаю головой:

— И не мечтай, весь разврат был вчера в спортзале. Еще не насмотрелся? — Возможно, сглупила, напомнив про вчерашнее мероприятие. Но Шувалову лучше думать обо «мне и других» в разных ключах и даже интимной плоскости, чтобы потом, если нечаянно что-то всплывет, парень не был слишком огорошен. К своей радости отмечаю, что недовольство Родиона в этот раз длится недолго.

— Насмотрелся, — соглашается, скривив лицо, — поэтому теперь буду рядом, чтобы у тебя с другими подобного не случилось. Лучше уж сам… на месте Селиверстова поваляюсь.

— Да иди ты, — возмущению нет предела, толкаю парня плечо. — Стая озабоченных индюков! — ворчу, но впервые за это время четко представив нашу с Игнатом позу на матах и театральность действа, начинаю потряхиваться от коротких смешков: — Жесть какая-то, как вспомню, так вздрогну… — качаю головой.

— И я о том же, — резюмирует с улыбкой Шувалов, — вот только, — мрачнеет, льдистые глаза взирают вопросительно, — кажется мне, что Верст постоянно возле тебя крутится.

Тоже перестаю улыбаться.

— Мир наших увлечений тесно связан и постоянно переплетается. Это жизнь! — развожу руками. — Сказать честно, — кисло добавляю без особого желания, — с детства привыкла к его закидонам и колючкам. Благо, научилась выживать.

— Часто тебя третировал?

— С самого детства. Как только приехала в поселок, он сразу же меня невзлюбил.

— Что-то его нелюбовь меня настораживает. Попахивает одержимостью.

Разговор входит а такие дебри, куда мне совершенно не хочется залезать. Да и страшно это…

Натянуто улыбаюсь:

— Не накручивай. Надеюсь, соревнования скоро закончатся и с плюсом в нашу сторону. Ты сможешь утереть ему нос, а я… — заминка. У меня такие планы и надежды, что их банальным «утереть нос» не описать, — смогу хоть что-то, — звучит странно.

Шумахер глядит, точно на болезную, а я, по сути, она и есть, — затем подбадривающе подмигивает:

— У тебя талант взрывать публику. Даже если не первое место, то шоу сделаешь отменное! — заверяет категорично и безапелляционно. Мне бы его настрой и веру в лучшее. — Бабла сорвешь, чем не победа?

— Спасибо, — благодарю парня кивком. — Когда буду проходить трассу, — чуть погодя и доверительно, — следи за мной. Если что-то случится, приведи в чувство, даже если для этого придется воткнуть адреналиновую иглу в мое сердце, — не просто так говорю. Она была первым пунктом в списке, несмотря на то, что не входит в состав адского зелья.