Хрустальная ложь

Пролог

Музыка лилась мягко и роскошно, заполняя зал старинного особняка Андрес. Воздух был густ от аромата итальянского вина, редких духов и блеска дорогих костюмов. В центре зала — длинный стол из темного дерева, за которым сидели те, кого весь континент знал как Империю Андрес: четыре поколения, скреплённые не узами любви, а клятвой крови.

Валерия стояла у колонны, держа бокал шампанского, и наблюдала за ними из тени. Её глаза — янтарные, спокойные, но настороженные, — скользили по каждому лицу.

Мать, Эмилия, сияла в шелке цвета вина — властная, холодная, безупречная. Рядом — отец, Киллиан, с теми самыми глазами, в которых отражалось всё: гордость, страх, нежность. Он безумно любил свою дочь.

Дед Валериан беседовал с гостями, его жена Адель — всё ещё красива, как в молодости, — тихо наблюдала за внучкой. Они оба знали, что этот вечер решит всё. И до сих пор не знали выбор дочери.

— Сегодня — день, ровно восемнадцать лет с того момента, как Андрес и Росси перестали быть врагами, — произнесла Эмилия, поднимая бокал. — И день, когда мы определяем будущее семьи.

Зал затих. Валерия выпрямилась. Она знала, что этот момент — её. Она — первенец, наследница, та, кто с детства изучала стратегию, оружие, политику. Та, кто ночами засыпала, держа в руках отчёты клана и карты сфер влияния. Только вот от полиции отказалась, не захотела брать на себя такое. Предпочла посвятить себя полностью клану и только клану.

— Мы приняли решение, — произнесла Эмилия Андрес, и её голос, обычно такой мягкий и обволакивающий, сейчас звучал холодно и властно. Она сидела во главе стола, идеальная в своем черном атласном платье, с безупречной прической и лицом, не выдающим ни единой эмоции. — Следующим главой семьи станет Алан.

Бокалы, поднятые для тоста, звякнули, коснувшись друг друга в формальном жесте поздравления. Несколько секунд стояла тишина. Тяжелая, неловкая, оглушительная тишина, которая, казалось, поглотила все звуки. Никто этого не ожидал. Все рассчитывали, были уверены, что выбор падет на старшую дочь.

Валерия, сидевшая по правую руку от матери, не сразу поняла. Слова прозвучали, но смысл их не достигал сознания. Она просто смотрела на Эмилию, как будто слова не могли пройти через кожу, не могли войти в её разум, встречая невидимый барьер. Ей казалось, что это какая-то глупая, неуместная шутка.

Потом усмехнулась. Горько, по-взрослому. В этой усмешке была смесь недоверия, боли и нарастающей ярости.

— Что? — её голос был тихим, почти ласковым, но в этой ласковости таилась угроза. Она склонила голову набок, словно пытаясь получше расслышать. — Ты хочешь, чтобы командовал тот, кому я ещё вчера помогала делать домашку по экономике?

Алан, сидевший чуть в стороне, напротив Валерии, побледнел. Он хотел что-то сказать, возможно, протестовать или оправдаться, но Эмилия подняла руку — жест, который был для всех в семье законом. Он тут же умолк, потупив взгляд.

— Он — мужчина, — спокойно, без тени сомнения, произнесла Эмилия.

Слова матери резали холоднее любого ножа, проникая прямо в сердце Валерии. Они были абсурдны, архаичны, но Эмилия произнесла их с такой непоколебимой уверенностью, что в зале никто не посмел возразить.

— А я — твоя дочь. Первая, — Валерия поднялась, её движение было резким, отбрасывающим стул. Она смотрела на мать с горечью, которая искажала её красивые черты. — У нас в семье давно нет разделения по полу, мама. Мы строили эту империю поколениями, без оглядки на социальные предрассудки. Что за чушь ты говоришь сейчас?

— Ты не глава. Ты... — Эмилия на мгновение запнулась, будто подбирая самое ранящее слово, то самое, которое сломит её гордость. — Ты слишком… вспыльчива. И слишком горда. В отличие от нас, у тебя нет стопа. Ты не умеешь отступать.

Валерия шагнула ближе, её смех, горький и звенящий, наполнил зал, заглушая тихий гул шокированных гостей.

— Ты серьёзно сейчас? Ты учила меня стрелять в пятнадцать! Ты заставляла читать отчёты с семи лет! Ты говорила, что я — будущее этой семьи!

— И остаёшься им, — спокойно ответила Эмилия, её лицо оставалось бесстрастным, как мраморная маска. — Но в другой роли. Никто от тебя не отрекается. Ты остаёшься нашей дочерью, членом семьи.

— В роли кого? Кого, мама? — Валерия стояла перед ней, глазами ища хоть малейший признак сомнения, тепла, любви. — Как ты можешь? Как ты можешь так поступать со мной?

— Валерия, разговор окончен, — голос Эмилии стал твёрдым, окончательным. — Я знаю твой характер. Если ты не примешь моё решение, я вынуждена буду прибегнуть к радикальным мерам. Выйдешь замуж — по расчёту. За того, кого я выберу. Я никогда бы так не поступила, но ты меня вынуждаешь.

Гул прошёл по залу, теперь уже открытый, не скрываемый. Угроза была серьезной, и все это понимали. Замужество по расчету для Валерии, которая всегда ценила свободу превыше всего, было хуже любой тюрьмы.

Киллиан сжал бокал так сильно, что стекло хрустнуло в его руке, едва не рассыпавшись. Но он не произнёс ни слова, зная, что сейчас любое его вмешательство только усугубит ситуацию. Только его взгляд встретился с Валерией — взгляд боли, беспомощности и… Нет. Понимания. Он понимал её, её гнев, её боль. Он видел её. Отец всегда был на ее стороне. Всегда.

У них было правило не ссорится на людях. У бабушки с дедушкой и у отца с матерью. Девушка знала, что после церемонии, отец отведет мать в зал и поговорит.

Валерия резко поставила свой бокал на стол. Слишком резко. Жидкость пролилась, оставив на полированном мраморе тёмное пятно, словно пятно крови.

— Ты совершаешь ошибку, мама, — её голос был полон предчувствия.

— Ошибки делают только те, кто не слушается, — ответила Эмилия, и её глаза, такие же серые, как у Валерии, стали жесткими. — Не повторяй судьбу бабушки.

Имя бабушки — Адель — прозвучало, как удар грома среди ясного неба. Адель когда-то тоже пошла против воли семьи, против её негласных законов. И едва не потеряла всё, включая свою жизнь. Это было предостережение, сказанное с такой силой, что оно заставило Валерию вздрогнуть.

Валерия развернулась. Прошла мимо столов, мимо холодных, оценивающих взглядов гостей, которые теперь открыто шептались. Она чувствовала, как спиной прожигают её взгляды, но не обращала внимания.

Алан поднялся, протянув к ней руку, его лицо было бледным и растерянным. Он, кажется, искренне не хотел этого. Но она не дала ему подойти. Даже не взглянула на него.

— Поздравляю, брат, — сказала она, и её голос был полон льда, но в нём слышалась нотка предупреждения. — Наследуй. Только помни — эта корона обожжёт тебе руки.

Она ушла, не оборачиваясь, оставив за собой лишь звонкое эхо её слов и шокированную тишину.

На самом деле, глубоко внутри, Валерия понимала, почему мать приняла такое решение, почему сделала выбор не в её пользу. Это понимание не облегчало боль, не уменьшало ярость, но оно было там, как острый осколок стекла, засевший в сердце.

Пока Валерия была маленькой, её по умолчанию объявили будущей главой. Ещё с пелёнок, словно это было предопределено небесами, её готовили к этой роли. Каждый её шаг, каждое слово, каждый прочитанный отчет были частью этой подготовки. Её учили владеть оружием в пятнадцать лет не потому, что это было развлечение, а потому что это был долг будущего лидера. Она была "будущим этой семьи", её единственной надеждой, и она верила в это всей душой.

До тех пор, пока не появился младший брат — Алан. Буквально через пару лет после ее собственного рождения.

В их роду мальчики в целом, были редкостью, почти проклятием. Они или умирали при рождении, слабые, нежизнеспособные, или погибали в ходе каких-то несчастных случаев — порой нелепых, порой зловеще-подозрительных, но всегда фатальных. Мужская линия Андрес, казалось, была обречена на угасание.

Алан же дожил до своих семнадцати лет. Он был чудом, нарушением древнего проклятия. И, как ни парадоксально, этот "подарок судьбы" обернулся против Валерии. Он выжил, и достиг совершеннолетия, только лишь потому, что старшая сестра в нём души ни чаяла. С самых его первых дней Валерия была для него не просто сестрой, а второй матерью, телохранителем, щитом. Она заботилась о нем, оберегала от всех бед, учила, защищала, ставила его интересы выше своих. Он был её младшим братом, её слабостью и её гордостью.

Кто же знал, что все так обернется?

Валерия, конечно, могла бы стать главой, она была к этому готова, она была рождена для этого. Вот только в этом случае Алану не будет места. А мать, Эмилия, пережившая столько потерь, не могла допустить, чтобы её единственный сын, её последний шанс на продолжение мужской линии, был лишь придатком к старшей сестре.

Проще было поставить управлять всем именно его. Дочь все равно, когда-нибудь выйдет замуж и перейдет в другую семью, пусть даже, если оставит свою фамилию и приведет в клан нового мужчину, как это сделала сама Эмилия когда-то, выйдя замуж за своего врага. Киллиана. Потому до конца, логику родной матери, девушка не могла понять.

Это было не справедливо. Чертовски не справедливо.

Поздняя ночь. Особняк Андрес утонул в тишине, нарушаемой лишь порывами ветра за окнами. Только лёгкий шелест — чемодан на колёсиках катится по мраморному полу коридора. Валерия шла быстро, решительно. На ней была простая белая рубашка и изношенные джинсы, волосы собраны в небрежный пучок. От роскошного платья и дорогих украшений не осталось и следа. На запястье блестело кольцо с гербом семьи Андрес — старое фамильное кольцо, которое она носила с самого детства, символ её принадлежности. Слезы навернулись на глаза. Она посмотрела на него, потом сняла — её пальцы дрожали — и оставила на полированном столе в прихожей.

На подоконнике, рядом с открытым окном, откуда пахло дождем и морем, лежал её старый мобильный телефон. Она достала его, быстро написала короткое сообщение брату.

"Береги их. Я не вернусь. Пока".

Она не стала ждать ответа. Просто отправила.

Сквозь щель в окне пахло дождём и морем, принося с собой обещание свободы. Валерия улыбнулась — впервые без горечи, без боли, без налета ярости. Это была улыбка человека, который сбросил с себя непосильный груз.

— Ты хотела главу, мама, — прошептала она в ночь, глядя на темные силуэты деревьев. — Что ж, если не я твой выбор — я стану своей собственной королевой.

Дверь мягко захлопнулась за ней, почти беззвучно, словно она навсегда исчезала из этой жизни. Через несколько часов частный самолёт Андрес, принадлежащий отцу Валерии, но без его ведома, уносил Валерию прочь — из Европы, из семьи, из предначертанной судьбы. В новое, неизвестное будущее, которое она теперь будет строить сама.

А в особняке, среди пустых бокалов и застывших взглядов, оставалась тишина. Киллиан, глядя в пустое окно, шептал, словно себе самому:

— Прости, малышка.