Хрустальная ложь

Глава 22

Телефон зазвонил, когда Лилит только собиралась выключить ноутбук, проанализировав последние отчёты и схемы, и, наконец, позволить себе несколько часов сна. Экран мигнул, высвечивая имя: Селина Энгель.

Девушка нахмурилась. Поздний час, около двух часов ночи, и звонок явно не просто «поболтать». Это было что-то серьёзное.

— Да? — её голос был уставшим, ровным, деловым, без тени эмоций.

— Лилит… — на том конце провода голос Селины дрожал, в нём слышались нотки паники. — Я не знаю, что делать… Виктор… он болен. Очень.

— Болен? — прищурилась Лилит, откидываясь на спинку кресла. Её мозг мгновенно начал анализировать ситуацию. Болен? Энгель? Это было так же немыслимо, как если бы Нью-Йорк внезапно остановился. — Вызови врача, Селина. Ты же не маленькая девочка.

— Он не позволяет! — почти взвизгнула девушка, на грани истерики. — Ненавидит врачей, не подпускает никого, а ему всё хуже! У него жар, он бредит… Я боюсь, Лилит.

Валерия провела рукой по лицу, чувствуя, как внутри всё сжимается. Ей не хотелось туда ехать. Не хотелось видеть его слабым. Не хотелось быть его спасительницей. Она выругалась тихо на итальянском, матерными словами, которые произносила только в моменты крайней досады или опасности. Затем, сквозь зубы, произнесла:

— Господи, мужики… — и добавила, хрипло, с нарастающей досадой, но уже без возможности отступить. — Говори адрес.

Один из особняков Виктора стоял на холме, буквально в нескольких кварталах от её собственного дома, словно гигантский, холодный страж. Он утопал в мягком свете уличных фонарей, отбрасывающих причудливые тени на идеально ухоженные лужайки и холодный мрамор фасада.

Охрана узнала её мгновенно. Эти громилы, которые всего несколько недель назад готовы были разорвать её на части, теперь стояли навытяжку.

— Добрый вечер, госпожа, — сказали почти хором, опустив головы в почтительном поклоне.

Лилит бросила на них быстрый, пронзительный взгляд, но промолчала. «Госпожа». Чёрт бы их всех побрал. Это прозвище, данное ей в клане Андрес, было одновременно клеймом и символом её силы. А здесь… она не понимала, что чувствует.

Внутри особняка пахло древесиной, дорогим вином и чем-то пряным — его запахом, который, казалось, витал в воздухе, даже когда его не было рядом. Селина металась по широкому коридору, её глаза были красными от слёз, она сжимала в руке телефон, не зная, к кому ещё обратиться.

— Он наверху, — залепетала она, увидев Лилит, как спасительную гавань. — В жару бредит. Я не знаю, что делать. Я боюсь, Лилит. Вик… он всегда болел на ногах, такого не было.

— Иди, — коротко бросила Лилит, уже снимая с плеч пиджак, чтобы не сковывал движения. — Позвони кому нужно. Своему врачу, если его личный доктор недоступен. Я разберусь.

Видимо после ночи на холодном полу и времени, проведенном в холодной воде Виктор простудился. Черт. Она об этом не подумала. У самой был хооший иммуитет с детства.

Селина кивнула, её лицо на секунду озарилось надеждой, и она скрылась за одной из дверей, явно спеша выполнить приказ. А Валерия Лилит поднялась по широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Каждый шаг отдавался в голове странным, гулким эхом, заглушающим стук её собственного сердца. Она чувствовала себя не в своей тарелке, словно зашла на чужую территорию, где правила были совершенно другими.

Спальня Виктора была такой же аскетичной и функциональной, как и его кабинет. Он лежал на огромной кровати, слишком бледный, чтобы быть собой. Рубашка прилипла к его телу от пота, волосы спутаны и прилипли ко лбу. Его дыхание было тяжёлым, прерывистым, а лицо вспотело, покрытое болезненным румянцем. На прикроватной тумбочке стоял стакан с водой, но нетронутый.

— Вот дьявол, — прошептала она, её голос был низким, почти нежным, но с оттенком отвращения к этой слабости. И села рядом, на край кровати.

Она сняла свой пиджак, закатала рукава рубашки до локтей, открывая тонкие, но сильные запястья. Затем достала из прикроватного ящика влажные салфетки, видимо, предусмотрительно оставленные Селиной. Влажной, прохладной тканью осторожно вытерла пот со лба Виктора, его висков, шеи. Он был горячим, как печь.

Виктор шевельнулся, нахмурился, издал невнятный стон и пробормотал что-то неразборчивое на незнакомом ей языке.

— Тише, — сказала она мягко, сама удивившись этому тону, почти колыбельной.

Он приоткрыл глаза — стеклянные, затуманенные лихорадкой, но всё ещё узнающие её.

— Рия?.. — от слабости он не выговорил её полное имя, сократив до старого, почти забытого обращения. Внутри Лилит что-то отозвалось, что-то давнее и болезненное, но девушка лишь поджала губы, откидывая чувства назад, глубоко в подсознание.

— Кто ж ещё, идиот, — её голос был хриплым, но без привычной остроты. Она выжала небольшое полотенце, которое нашла рядом, и приложила к его горячему лбу. — Идиот, который не вызвал врача, хотя его сестра умирает от страха.

Он усмехнулся сквозь жар, его глаза прищурились, в них мелькнула искра привычного озорства.

— Я знал… ты всё равно придёшь. Не дашь помереть просто так. Не дождёшься.

— Замолчи, — она прижала его плечо обратно к подушке, слегка надавливая. — И спи. Ты горишь.

— Не могу… — прошептал он, его голос был едва слышен, но в нём читалось что-то, что заставило её напрячься. — Не могу, когда ты рядом. Ты как огонь.

— Энгель… — начала Лилит, пытаясь вернуть себе привычный тон.

— Мм? — он посмотрел на неё сквозь ресницы, в его взгляде, несмотря на слабость, читалось нечто большее, чем просто бред.

— Заткнись и спи, — процедила она сквозь зубы, но без той злобы, которую вложила бы в эти слова ещё вчера.

Виктор послушно закрыл глаза, его дыхание стало чуть ровнее. Лилит вздохнула, этот выдох был долгим и прерывистым, словно она сбрасывала с себя невероятный груз. Она села на край кровати, чувствуя, как изнутри поднимается странное тепло, которого она давно не испытывала. Это было не желание убить, не ярость битвы. Это было что-то новое, сложное, до боли человеческое. И очень опасное.

Время шло медленно, словно не желая отпускать эту странную, хрупкую тишину. Лилит двигалась бесшумно, как тень. Она меняла влажные полотенца, прикладывая прохладную ткань к горячему лбу Виктора, проверяла его температуру, которая медленно, мучительно ползла вниз, поила его водой из стакана, поднося его к его пересохшим губам. Она делала всё это с той же механической точностью, с которой разбирала пистолет или анализировала судебные документы, но внутри неё бушевала буря.

— Без понятия, что творю, — ворчала она себе под нос, вытирая очередной вспотевший висок. — Ни черта не понимаю.

Иногда он снова что-то бормотал, его голос был глухим и невнятным от лихорадки. Обрывки фраз, которые она едва улавливала: об Италии, о каком-то старом доме, о лилии, о змейке, что, казалось, ускользала от него. Ей приходилось сжимать губы, чтобы не улыбнуться. Он бредил, но даже в бреду его мысли крутились вокруг неё, вокруг её мира, вокруг тех образов, что были им так тщательно изучены.

Когда температура наконец спала, и его дыхание стало ровным и глубоким, Валерия присела на край кровати, глядя на него. Он лежал, совершенно беззащитный, его лицо стало спокойным, почти детским в своей безмятежности. Он выглядел иначе — без своей ледяной уверенности, без маски власти, без хищного оскала. Просто человек. Спутанные платиновые волосы, тень щетины, бледная кожа. Человек, о котором она, чёрт возьми, заботилась. И это открытие, это чувство, было опаснее любого выстрела.

Она медленно провела кончиками пальцев по его волосам, откидывая пряди со лба. Тихо, почти нежно. Это прикосновение было настолько интимным, настолько чуждым её миру, что Лилит на мгновение замерла, удивившись самой себе.

— Умри ты раньше, чем я, — прошептала она, её голос был низким и хриплым, а слова звучали как древнее проклятие или клятва. — И я тебя сама прикончу, понял? Я не позволю тебе уйти так просто.

Внизу тихо тикали часы, отмеряя секунды их странной передышки. За окном горел ночной Нью-Йорк, его огни мерцали, как тысячи глаз, наблюдающих за этой сценой. А она, Валерия Адель Андрес — дочь европейского клана, беглянка, безжалостный адвокат и наемник, что убивала без промаха — сидела рядом с тем, кто давно стал её зеркалом.

Спустя некоторое время дверь тихо скрипнула. Селина вернулась, её глаза были красными от слёз и бессонницы, но теперь в них читалось облегчение. Лилит даже не повернулась, её взгляд всё ещё был прикован к Виктору.

— Всё под контролем, — коротко бросила она, её голос был чуть охрипшим, но спокойным. — Пускай спит. Температура спала.

Сестра тихо улыбнулась, её губы дрогнули.

— Спасибо, госпожа, — прошептала она, почтительно.

Валерия лишь устало выдохнула, её плечи опустились.

— Ещё раз “госпожа” — и ты вылетишь через окно, — процедила она сквозь зубы.

Но она сказала это без злости, без привычного яда. В её голосе впервые за долгое время звучала не просто усталость, а что-то более глубокое. Усталость, смешанная с нежным, почти неощутимым теплом. И это тепло, словно тлеющие угольки, обещало разгореться в бушующее пламя. Пламя, которое могло как уничтожить, так и навсегда связать две самые опасные души этого города.

…

Часы тянулись долго. Лилит проверила температуру — ещё немного жар, но уже не тот, что сводил с ума. Кризис миновал. Виктор лежал тихо, его дыхание стало ровнее, и Валерия подумала, что, пожалуй, пора уйти. Её миссия выполнена. Ей не хотелось оставаться здесь ни минуты дольше.

Она потянулась к его лбу, чтобы поправить влажный компресс, — и вдруг её мир перевернулся.

Одно резкое движение. Вспышка боли, тяжесть горячего тела, запах вина, лекарств и его собственной, мускусной силы, приливший к ней. Она оказалась под ним, пригвождённая к матрасу.

— Что за чёрт?! — рыкнула Лилит, её глаза мгновенно превратились в два холодных изумруда. Мышцы мгновенно вспомнили привычку к борьбе, тело напряглось, готовое к схватке.

Виктор — даже в таком состоянии — инстинктом схватил её запястье, впившись пальцами в нежную кожу. Его глаза были мутными от жара, но движения — точными, отточенными, безошибочными. Мафия остаётся мафией, даже с температурой под сорок.

— Что?.. — хрипло прорычал он, пытаясь сфокусировать взгляд. Его голос был сиплым, но в нём звенела сталь. — Селина?..

— Не Селина, идиот, — она резко дёрнула рукой, и хватка на её запястье ослабла. Лилит мгновенно почувствовала пульс его ярости, смешанной с бредом.

— Андрес?.. — его глаза медленно сфокусировались на её лице, узнавая её.

— Угадал, гений, — она парировала с яростью. — И, если не уберёшься с меня прямо сейчас, я тебя пришибу. Прямо здесь.

Мужчина моргнул, глядя в её глаза — в янтарь, затянутый усталостью, но полыхающий диким огнём.

— Я… подумал… кто-то хочет убить меня.

— Отлично, — её голос был ледяным. — Тогда знай — если не ляжешь обратно и не будешь вести себя прилично, так и будет. Я лично прослежу.

Она с силой толкнула его плечо, пытаясь оттолкнуть, но он не двинулся с места, лишь усмехнулся. Эта улыбка, даже сквозь жар, была полна наглости и тёмного очарования.

— Страшная ты женщина… — прошептал он, его взгляд скользнул по её лицу, по приоткрытым губам. — И до безумия красивая.

— И вооружённая, — отрезала Лилит, её голос был жёстким, как кремень.

В одно мгновение, её рука метнулась к кобуре на бедре. Она достала нож — тонкий, с выгравированной лилией на рукояти, и лениво, небрежно провела лезвием вдоль его щеки. Не касаясь кожи, просто играя отражением света, давая ему почувствовать остроту стали.

— Скажи мне ещё хоть слово — и порежу под ноль, — хрипло предупредила она, её глаза горели тёмным огнём.

Виктор не моргнул, только уголок губ дёрнулся. Этот человек был неисправим.

— Знаешь… ты, наверное, именно из тех женщин, ради которых мужчины совершают безумства. Теряют рассудок.

— А ты, наверное, из тех мужчин, которых я обычно закатываю в бетон, — парировала девушка, поднимаясь на локтях, её взгляд был полон яда.

Он рассмеялся тихо, сипло, устало, его смех был полон надрыва, но и какого-то странного, болезненного восторга.

— Богиня хаоса… — пробормотал он, его глаза уже закрывались, но рука всё ещё крепко держала её.

Лилит хотела ответить, вырваться, но он вдруг склонился ближе, почти бессознательно, прижимаясь лбом к её плечу, словно ища утешения. Весь его вес лёг на неё.

— Энгель… блять… — прошептала она, её голос был едва слышен, но руки, вопреки её воле, сами легли на его затылок, прижимая его к себе. Он был горячий, уставший, пах мятой и болью, но в этот момент, прижавшись к ней, он был словно ребёнок, ищущий тепло. И впервые за долгое время она не оттолкнула. Не смогла.

— Спи, — тихо сказала она, её голос дрогнул. — Дьявол с тобой, спи.

Виктор выдохнул, расслабился, полностью отдавшись её теплу, её силе. Она осталась рядом — неосознанно, как будто что-то внутри велело остаться, что-то древнее, сильнее её воли. Лёгкое движение — и его рука, расслабленная во сне, скользнула по её талии, притягивая ближе, к самому сердцу. Она замерла, её тело напряглось.

— Только попробуй… — прошептала сквозь зубы, — и я тебе прострелю колено.

Но он уже спал. Глубоким, беспробудным сном, прижавшись к ней, как к последнему якорю в штормовом море. И Лилит осталась, прислушиваясь к его ровному дыханию, её собственное сердцебиение отдавалось глухим стуком в груди.

Под утро Виктор проснулся от странного чувства — чужое, тёплое дыхание у его шеи, мягкое касание волос и нежный запах жасмина, смешанный с запахом пороха. Он приподнял голову, его глаза медленно открылись, встречаясь с мягким светом рассвета, проникающим сквозь шторы. И тут он увидел её. Спящую на его груди, её голова лежала на его плече, а одна её рука была перекинута через его торс.

Он не сразу понял, где реальность, а где сон. Он протёр глаза. Нет, это не сон. Это она. Здесь.

Чёрт.

Она действительно осталась. Эта мысль эхом отдавалась в его голове, меняя всю его картину мира.

Он смотрел на неё, на её спящее лицо, и в голове всплывали обрывки мыслей, воспоминаний: все те женщины, что были до неё, всегда уходили, как только он заболевал. «Боюсь заразиться», «ты выглядишь ужасно», «мне страшно» — отговорки, за которыми пряталась слабость, неспособность быть рядом с ним, когда он не был всемогущим Энгелем.

А эта ведьма…

Та, что могла наставить на него пистолет и спорить с ним до рассвета, та, что посмела взорвать его склад, та, что угрожала ему ножом всего несколько часов назад — она просто осталась. Сидела у его кровати, пока он горел от жара. Меняла ему компрессы. Угрожала, но осталась.

Впервые за годы Виктор Энгель почувствовал не страх, не жгучий адреналин битвы, не азарт игры. Тепло. Глубокое, обволакивающее тепло, которое растеклось по его груди, вытесняя холодный расчёт. И это было чертовски опаснее, чем любая пуля.

Он тихо улыбнулся, его пальцы медленно, почти нерешительно, коснулись её щеки.

— Ведьма, — шепнул он, его голос был хриплым, но полным какого-то странного, нового чувства. — Маленькая ведьма.

Она пошевелилась, слегка нахмурилась, но не проснулась. Её дыхание осталось ровным.

А он понял: вот она — его слабость. Не враг, которого можно уничтожить. Не соперник, которого можно победить. А женщина, которую ему не хотелось ломать или подчинять. Он хотел её. Всю. Без остатка. И ради неё он был готов пойти на любое безумство. Абсолютно любое.

Проснулась она от солнечного луча, нагло пробравшегося сквозь плотные шторы, словно вызов её привычной тьме. Мгновение — и мир собрался в чёткую картину, словно пазл: чужая кровать, мягкие простыни, рубашка, пахнущая его дорогим парфюмом, сильная рука, всё ещё лежащая у неё на талии, притягивая к себе. И дыхание рядом — глубокое, ровное, спокойное, почти умиротворяющее.

Лилит открыла глаза, и первое, что почувствовала, была не паника, не смущение, а какая-то странная, досаждающая ясность.

— Ну и что это, чёрт побери, было? — пробормотала она себе под нос, её голос был хриплым после сна.

Секунда тишины — и она поняла, что не чувствует ни капли смущения. Ни одной. Скорее наоборот — какое-то раздражающе спокойное принятие факта. Она приподнялась, ловко, словно змея, выскользнула из-под его руки, села на край кровати, поправила свою чуть помятую рубашку и с холодной усмешкой, адресованной самой себе, произнесла:

— По-моему, мы как-то не туда свернули в своей игре.

Виктор открыл глаза — мутные от сна, но с той самой искрой, что умела сводить её с ума и бесить одновременно. Он выглядел отдохнувшим, но всё ещё бледным.

— Доброе утро, змейка, — прохрипел он, его голос был низким и хриплым, но в нём уже чувствовался привычный сарказм. Он хрипло усмехнулся.

Она метнула в него взгляд, потянулась за телефоном, лежащим на тумбочке, и тут же — выдох, резкий, громкий, как выстрел:

— Merda! — выругалась она по-итальянски, вскакивая с кровати, как ужаленная. — Суд!

Виктор моргнул, не сразу понимая, что происходит.

— Какой ещё суд?.. — его голос был сонным и нетерпеливым.

— Тот, в который я уже опаздываю, потому что кое-кто решил сыграть в “умирающего лорда” и не подпускал к себе врача! — она обернулась к нему, торопливо застёгивая пуговицы рубашки наугад, пропуская одну, что придавало её облику небрежную, дикую привлекательность.

Виктор приподнялся, протирая глаза, его взгляд был прикован к её стремительным движениям.

— Давай я тебя подвезу, — сказал он, даже не задумываясь, уже пытаясь привстать.

Лилит резко развернулась и ладонью силой уложила его обратно на подушки.

— Лежать! — скомандовала она тоном, не терпящим возражений.

Он моргнул, ошарашенный таким внезапным проявлением её заботы, облечённым в строгий приказ.

— Чего?..

— Я сказала — лежать! — Она нависла над ним, прищурившись, её глаза горели огнём. — Ещё слово — и я реально пристрелю тебя, чтобы у тебя был хоть какой-то повод лежать спокойно и не дёргаться.

Виктор хотел возразить, но только усмехнулся, глядя на то, как она уверенно разворачивается, поднимает с пола свой пиджак и подходит к зеркалу, чтобы провести пальцами по волосам.

— Ты хотя бы скажи, как в суд доедешь? — спросил он с иронией, пытаясь удержать её ещё хотя бы мгновение.

Лилит обернулась и, найдя взглядом связку ключей на прикроватной тумбочке — очевидно, оставленную Селиной или им самим, — ухмыльнулась, её губы изогнулись в опасной, озорной улыбке.

— Возьму твою машину.

Он приподнялся, ошарашенно уставившись на неё, его глаза расширились.

— Чего?!

— Расслабься, Энгель, — её голос был полон наглости. — Верну целой. Может быть, — она подмигнула, уже направляясь к двери. — Не сдохни до вечера, ладно? У меня слишком мало знакомых из мафии. Свои всегда нужны. Даже если придушить охота.

Виктор остолбенел. Он даже не пытался скрыть широкую улыбку, которая сама собой появилась на лице, расцветая во все зубы. Она. С его ключами. С его наглостью, с его же дерзостью.

Когда дверь за ней закрылась, он тихо выдохнул:

— Женюсь.

На первом этаже охрана, привыкшая к его беспрекословным приказам, вытянулась, как по команде, когда она спустилась по широкой лестнице. Лилит двигалась без тени сомнения, с таким выражением лица, будто родилась хозяйкой этого дома, а не просто пришла в гости.

— Так, слушайте внимательно, — сказала она тоном, не терпящим возражений, её взгляд был холоден и пронзителен. — Давать ему только тёплую воду, без добавок всяких. Жаропонижающее — только если температура поднимется выше тридцати восьми. Не сдохнет до вечера — заплачу.

— Да, госпожа, — синхронно ответили они, их голоса были глухими и покорными.

Лилит фыркнула.

— Не называйте меня так. Я не ваша госпожа. Я не сплю с вашим боссом. — Помолчала секунду, её взгляд скользнул по ним, оценивая. — Пока.

Её взгляд упал на связку ключей от Maserati, которую она взяла с тумбочки, лежащую у вазы. Она взяла их, покрутила на пальце, словно игрушку, и улыбнулась — озорно, почти по-детски, но с хищным блеском в глазах.

— Ну что, красавица, — пробормотала, глядя в окно на припаркованный чёрный зверь, — посмотрим, как ты ведёшь себя под Андрес за рулём.

Дверь за ней хлопнула, эхо разнеслось по особняку. Двигатель Maserati зарычал, пробуждаясь, его звук был низким и мощным. А Виктор, лёжа наверху, услышал этот звук, и усмехнулся, прикрывая глаза.

«Да. Определённо женюсь. Чем скорее, тем лучше. И пусть попробует отказать.»

...

Лилит не замечала, как Виктор стал тенью в её жизни. Он не появлялся лично — но его присутствие чувствовалось повсюду. То на столе в её офисе окажется коробка шоколада с запиской «Ты выглядела усталой сегодня», то на пороге — букет орхидей с подписью «Символ силы. Подходит тебе».

Девушка хмыкала, даже не притрагиваясь. Букеты летели в мусорное ведро, коробки — в руки секретарше.

— Это не мои любимые цветы, — процедила она однажды. — И вообще, я не понимаю, что он хочет.

Селина, сидевшая напротив, рассмеялась. — Может, просто мужчина пытается ухаживать? Ты жестока.

— За адвокатом-психом? — хмыкнула она. — Слишком романтично.

Скорее, он хочет что-то узнать. Лилит подозревала худшее. Может, Энгель ищет слабое место, чтобы ударить по Андрес. Хотя между их кланами никогда не было крови.

Пока.

Ночь стояла тихая — слишком, как для Нью-Йорка. Снаружи мерцали огни города, клубы гремели басами, а в её доме было только дыхание тишины и гул холодильника, который казался до смешного громким в этой почти абсолютной безмолвии. Лилит Рихтер — холодная, уверенная, острая как лезвие — впервые за долгое время чувствовала усталость, настоящую, выматывающую. День в суде был адом, даже для неё. Очередной клиент — лгун. Прокурор — мерзавец. Присяжные — сплошное стадо. Она снова победила. Но почему-то победа сегодня не грела.

Она бросила пиджак на кресло, зажгла сигарету, её движения были механическими, и подошла к окну. С улицы поднимался пар от прошедшего дождя, где-то вдалеке выл поезд, словно дикое животное. И вдруг — звонок в дверь. Один. Второй. Звонок продолжительный, настойчивый, раздражающий, как комариный писк.

Девушка выдохнула дым, в её глазах мелькнула тень раздражения.

— Только попробуй быть курьером с рекламой, — пробормотала сквозь зубы, направляясь к двери, её рука уже тянулась к запертому пистолету.

Но когда открыла…

Остановилась.

Перед ней — стена из цветов. Не букет. Не корзина. Стена. Она буквально закрывала весь проход. Розы, орхидеи, лилии, ирисы, даже редкие, экзотические тюльпаны — тысячи стеблей, сотни оттенков, аромат настолько густой, что кружилась голова, почти до тошноты. Она едва не закрыла дверь — просто чтобы не утонуть в этом безумии.

На верхушке композиции — конверт. Чёрный, как ночь, и такой же элегантный, как он сам.

Она взяла его, чуть дрожащими пальцами достала записку:

«Не знаю, какие твои любимые.

Возьми все, что есть в Нью-Йорке.

— В. Э.»

Она уронила письмо на пол, не раздеваясь прошла в гостиную — где цветы продолжались. На каждом столике, на подоконниках, даже на полу — букеты, букеты, букеты. Лофт превратился в ботанический сад, буйство красок и ароматов.

Воздух стал сладким. Валерия — потому что Лилит в этот миг исчезла, растворившись в этом безумии — медленно осела на диван, провела ладонью по лепесткам. Они были живыми. Настоящими. Не искусственными, не пластиковыми, а такими же яркими и хрупкими, как она сама.

Она вспомнила Адель. Её бабушка обожала орхидеи. Мама — белые розы. Папа всегда дарил маме и бабушке их, иногда из-за этого ругаясь с дедушкой, который считал, что он взял все приятности на себя, ведь сам Валериан тоже любил радовать своих девочек. И вот теперь — весь этот сад, этот театр из ароматов и намёков — от мужчины, который видел в ней опасность и хотел её приручить.

Валерия усмехнулась сквозь горло, в её смехе не было ни злобы, ни радости, только горькое признание.

— Псих.

Слова прозвучали тихо, почти ласково.

Но внутри что-то дрогнуло. Как будто кто-то взял и нажал на застывшее сердце изо льда, заставив его издать болезненный стон.

Валерия зажгла сигарету, но не смогла докурить. Пальцы дрожали, дым казался горьким и бессмысленным. Слёзы — предательские, не от боли и не от страха, а от чего-то более глубокого — потекли по щекам, медленно, горячо, смывая остатки туши.

Не от любви — нет. Ещё не от любви. От того, что впервые за годы её заметили. Не как адвоката, не как угрозу, не как «беглую дочь мафии» — а как женщину, живую, несовершенную, сложную, со своими потерями и воспоминаниями. Как человека, а не оружие.

И почему-то она верила, что это не просто, чтобы обмануть или втереться в доверие.

Девушка сидела среди этого цветочного безумия, в белой рубашке, с размазанной тушью и дымящейся сигаретой в дрожащих пальцах, и смеялась сквозь слёзы.

— Дурак… — прошептала она. — Даже не представляешь, кого пытаешься укротить.

Телефон мигнул. Сообщение.

«Только не выбрасывай их. Хоть один оставь. В благодарность за заботу.»

Она посмотрела на экран. Ни имени, ни фото — только цифры, которые она уже знала наизусть. Но она знала, кто это.

Медленно встала, подошла к окну. Внизу — огни. Где-то там он. Смотрит. Ждёт.

Валерия сняла одну алую лилию из вазы, стоявшей на журнальном столике. Пальцы оставили на её нежных лепестках след золы. И прошептала в темноту, в пустоту, в ночь:

— Пусть это будет символом войны, Энгель. Не чувств.

Но в тот вечер, впервые за долгие годы, она не смогла уснуть. А аромат лилий преследовал её до самого рассвета, проникая в каждую клеточку её души, обещая не хаос, а нечто гораздо более опасное — надежду. И, возможно, нечто большее.