Хрустальная ложь

Глава 8

Он сидел в чёрном «Cadillac Escalade», словно тень, припаркованный на противоположной стороне улицы, откуда открывался идеальный обзор на вход в роскошный офисный центр. Вечерний Нью-Йорк светился миллионами огней, но его внимание было приковано к одному — к моменту, когда она выйдет.

Наконец, она появилась. Её походка была уверенной, сдержанной, почти плывущей — движения человека, привыкшего держать власть, не демонстрируя её. Лилит остановилась на краю тротуара, достала сигарету, и подпалила её, глядя на огни города, которые расстилались перед ней, как бесконечный, мерцающий ковёр. Затем, с лёгким, почти интимным жестом, она медленно сняла высокие каблуки, оставляя их на краю тротуара, и босиком, по прохладному, шершавому асфальту пошла к припаркованной неподалеку машине такси.

Виктор отметил это движение, склонив голову.

Досье, собранное его людьми, было почти пустым, словно страницы были вырваны из книги жизни. Никаких родных, никаких прочных связей, документы — новые, словно она появилась из ниоткуда несколько лет назад. Только имя, под которым она жила последние годы, и внушительный, почти нереальный список выигранных дел.

«Рихтер» — Суд. Кара.

«Лилит» — первая женщина. Демоница. Королева ада.

Он усмехнулся, его губы растянулись в тонкой, опасной ухмылке.

— Говорящее имя, малышка. И не случайное.

Ночь за ночью он изучал её привычки, словно учёный, исследующий редкий, опасный вид. Она всегда шла домой одна, предпочитая одиночество и тень. Иногда — с девушкой, его сестрой Селиной, которая смеялась громко и искренне, словно солнечный луч. Иногда — с парнями, похожими на уличных волков, с острыми глазами и нескрываемой энергией. Но всегда, в любой компании, она вела себя так, будто весь мир был под её контролем, словно она была дирижёром невидимого оркестра.

Он видел, как она однажды помогла бездомной женщине — просто оставила еду у двери, даже не обернувшись, словно милосердие было для неё привычным, но не эмоциональным жестом.

Видел, как на парковке какой-то наглец схватил её за руку, пытаясь привлечь внимание, и как она за секунду, с невозможной скоростью, заломила ему кисть, даже не выронив сумку, её лицо оставалось бесстрастным, а глаза — ледяными.

Он знал — под этим обликом холодной, неприступной юристки живёт зверь. Тот самый зверь, который вырубил его битой на стоянке три недели назад, оставив в его памяти лишь осколки воспоминаний, но яркое чувство присутствия.

Да, теперь он помнил запах той ночи. Смесь дождя, озона и её едва уловимого, острого аромата.

Смех. Её смех, хлёсткий и злой.

Удар. Неожиданный, точный, оглушающий.

И стук закрывающегося багажника.

Виктор тронул висок, где всё ещё чувствовался фантомный отпечаток удара, и рассмеялся, звук был сухим и горьким.

— Ну и ведьма же ты, Рихтер.

Через несколько дней он снова увидел её — на террасе кафе, залитой утренним солнцем. Она сидела за столиком, в тёмных очках, с ноутбуком, пальцы быстро бегали по клавиатуре. Она печатала, кусая губу — почти незаметный жест, выдающий сосредоточенность, а может, и лёгкое раздражение.

Он сел в машине неподалёку, не выходя, чтобы не нарушать её пространство. Просто наблюдал.

Лилит подняла взгляд — резко, будто почувствовала. Её голова повернулась, точно настроенный локатор. На секунду их глаза встретились через шум улицы, через стекло его тонированного автомобиля.

Она нахмурилась, словно пытаясь понять нечто неуловимое, её взгляд был пронзительным, сканирующим.

Виктор слегка наклонил голову, не отводя взгляда, позволяя ей увидеть его. Лилит прищурилась, будто оценивая прицел, будто её взгляд был спусковым крючком.

Потом медленно достаёт сигарету из тонкого портсигара, поджигает её, делает глубокую затяжку и выпускает дым медленной струйкой, небрежно, в его сторону.

И улыбается краешком губ — холодно, с вызовом, в её глазах читался невысказанный вопрос: «Что дальше?».

Он откинулся на сиденье, лёгкий смешок сорвался с его губ.

Понял намёк. Она знала, что за ней следят. И ей это, чёрт побери, нравилось. Это была игра, и она приглашала его сыграть.

Виктор выключил зажигание, взял телефон и набрал короткое сообщение своему помощнику:

«Не трогать её. Пока. Пусть играет. Я посмотрю, кто устанет первым — королева ада или дьявол Нью-Йорка.»

…

Кафе на углу Уэст-стрит было одним из тех мест, где город звучал громче своей собственной истории: посуда звенела, официанты перекрикивали друг друга, посетители делили на части чужие разговоры, а воздух был густ от аромата свежеиспечённого теста и крепкого эспрессо. Стеклянные витрины ловили отражения машин и пешеходов, а внутри царило ощущение жизни, которая продолжается вне любой вражды и власти.

Виктор вошёл без охраны — редкое для него решение. Он не любил быть просто мужчиной; привык быть предельно видимым руководителем, видением, за которым обязательно шли люди. Сегодня он хотел быть незаметным наблюдателем, иронично проверяя, каково это — видеть мир без обязанности им управлять.

Он заметил её сразу. Не потому, что искал — скорее потому, что она выделялась своим спокойствием среди общего шума. Лилит Рихтер сидела за столиком напротив его сестры; обе смеялись — легко, по-настоящему, так, что их смех пересекался и сказывался на настроении прохожих. На Лилит не было её привычной броневой оболочки — делового костюма и строгих линий. Вместо этого — мягкий свитер цвета выдержанного вина, волосы распущены, на губах лёгкая помада. Весь образ говорил: человек, уставший от ролей, хочет быть просто человеком.

И этот образ — смычок, касающийся самой струнной части его — обезоружил его, словно внезапный свет в подвале.

Он остановился в дверях, наблюдая. Селина размахивала руками, её речь была полна мелких вспышек восторга, а Лилит — с лёгким наклоном головы — слушала, позволяя себе редкое расслабление. Когда Селина сбивчиво перескакивала с темы на тему, Лилит тихо фыркнула и захохотала — именно этот звук, живой и неожиданный, заставил Виктора сжать пальцы в кулак.

Он сделал шаг вперёд и сел за стол, будто приглашённый гость, хотя его появление было куда более весомым, чем простое посещение.

— Сестра, — спокойно произнёс он. Селина тут же обернулась, и её лицо озарилось.

— Вик! О, Господи, ты здесь? — она вскочила, обняла его, не заметив, как напряглась Лилит.

Лилит не стала вставать. Она откинулась на спинку стула, небрежно закурила, словно тем самым вычеркивала всю театральность момента и заявляла: «Я — здесь на своих условиях». Её раздражение было едва заметно, но оно было — тонкий след рогового металла в её голосе.

— Не думала, что у вас такие… семейные привычки, Энгель. Вторгаться в чужие вечера, — сухо бросила она.

— Вы удивитесь, мисс Рихтер, — ответил он с лёгкой улыбкой, — но это кафе частично моё. Так что технически вы в гостях.

Селина смущённо перевела взгляд с брата на Лилит и обратно, ощущая напряжение, которое висело между ними как тонкая проводимость.

— Вы знакомы? — робко спросила она.

— Немного, — коротко сказала Лилит.

— Скорее, судьба нас пересекала, — уточнил он, садясь напротив, принимая положение «вежливого собеседника», но глаза его не отпускали её.

Она медленно сделала глубже затяжку, и дым прошёл между ними, как юркий полупрозрачный барьер.

— Если вы пришли говорить о делах, — сказала она, — у вас ужасное чувство времени. Сегодня я отдыхаю.

Он положил локти на стол, взгляд остался ровным.

— Я не о делах. Хотел узнать, как вы смеётесь. Теперь знаю. Красиво, но опасно.

Селина приподняла бровь, отказываясь брать на себя роль миротворца.

— Вик, перестань. Ты опять пугаешь людей своим тоном.

— Она не из тех, — сказал он, — кого можно напугать. Разве не так, мисс Рихтер?

— Разве вы не поняли этого той ночью, когда я оставила вас без телефона и брюк на шоссе? — холодно усмехнулась она, и Селина ахнула, не в силах удержать смешок.

О, да. Лилит вспомнила того придурка. По голосу. Видимо он обиделся, раз теперь её преследует. Именно его камеры расположены около ее дома. Именно его людей она постоянно видит. И именно он, как девушка догадывалась, не простой «бизнесмен». Боже. Правду говорят "Самое хрупкое в мире — это мужское эго"

— Подождите… что?! — возмутилась Селина.

— Семейные дела, — отмахнулся Виктор, пряча в усмешке тень признания.

Лилит встала, не задерживаясь. Она бросила купюру на стол — за кофе — и на её лице не было ни покаяния, ни надменности, только решимость покинуть сцену на своих условиях.

— Мисс Энгель, — добавила она, — вечером позвоню.

Когда она повернулась, в разрезе её рубашки мелькнула тонкая линия татуировки — красная лилия, едва заметный символ, который говорил больше, чем слова.

— Вы опять уходите, Лилит? — мягко спросил он.

Она обернулась, глаза встретились с его — на короткий миг между ними проскочил тот самый холодный, вызывающий блеск.

— Вы опять наблюдаете, Энгель? — ответила она, и в этой фразе было всё: и вызов, и приглашение, и обещание.

Она вышла — лёгкая, как лезвие, оставив за собой запах табака и винного свитера. С её уходом воздух словно стал плотнее; на мгновение кафе затихло, будто люди невольно почувствовали смещение невидимой тяжести. Он остался сидеть, и в его груди что-то сместилось: интерес, уважение и неутомимое желание понять, с кем он имеет дело — и кто в конце концов устанет первым в этой игре.

…

Ночью Лилит не могла сидеть дома. Лофт, который днём был её крепостью, ночью становился клеткой. Стены давили, тишина звенела невысказанными мыслями. Она бродила по улицам, растворяясь в мерцающем неоновом свете, становясь частью пульсирующего организма города, или же встречалась с теми, кто знал её настоящую натуру — ту, что скрывалась под маской успешного адвоката.

В старом, полутёмном баре на нижнем Ист-Сайде, где виски пах дешевле греха, а воздух был пропитан смесью табака, несбывшихся надежд и электричества, сидели двое. Рико и Мэтт. Братья по улицам, не по крови, взломщики, хакеры и айтишники, державшие руку на пульсе всего, что происходило в криминальном подбрюшье города. Они были её глазами и ушами в мире, который большинство жителей Нью-Йорка предпочитало игнорировать.

— Рихтер, — протянул Рико, когда она вошла, его голос был низким и хриплым, как старая грампластинка. Он откинулся на спинку скрипучего стула, наблюдая за ней сквозь полуприкрытые веки. — Мамочка вернулась.

В его словах не было оскорбления, скорее привычное поддразнивание.

— Я тебе сейчас этим стаканом мамочку устрою, — усмехнулась она, садясь к ним за стол. В её голосе прозвучала угроза, но смягченная скрытым весельем. Она заказала стакан воды — алкоголь никогда не помогал ей сосредоточиться.

Мэтт, вечно в очках, которые сползали на кончик носа, и с растрёпанными волосами, словно он только что пережил ураган, улыбнулся.

— Ты всё такая же холодная, Лил. Словно сейчас же заморозишь бармена взглядом, если он ошибётся с заказом.

— А ты всё такой болтливый, Мэтт. Словно тебе платят за количество слов в минуту, — парировала она, и в её глазах мелькнул огонёк.

— Что привело принцессу юстиции в логово преступников? — фыркнул Рико, залпом осушая свой стакан.

— Ностальгия, — ответила Лилит, откидываясь на спинку стула и оглядывая привычный, уродливый интерьер. — И скука. Господи, Леон и Рэй опять где-то шляются? Ладно. Есть что-то интересное?

Рико, почесав щетину, неохотно ответил:

— Пара старых схем, которые мы уже перекупили, новый босс на Манхэттене, который пытается быть слишком умным... И кое-что интересное. Кто-то очень упорно собирает досье на адвоката Лилит Рихтер. На тебя.

— Кто-то? — её голос мгновенно стал ледяным, в нём не осталось и следа прежнего веселья. Глаза сузились, словно хищник, почуявший добычу.

— Имя не знаем, — Мэтт поправил очки, его обычно весёлое лицо стало серьёзным. — Но источники слишком чистые. Словно они проходят через сито, прежде чем попасть к нам. Очень профессионально. И не похоже на обычных охотников за компроматом.

Лилит склонила голову, задумчиво изучая пятна на столе.

— Нет, — произнесла она, её голос был тихим, но в нём звенела сталь. — Но узнаем. Это лишь вопрос времени.

Мэтт тихо рассмеялся, откидываясь на спинку стула.

— Ты не изменилась, Лил. Всё та же королева холода. Ничего не боишься.

— Не льсти, — сказала она, но в глазах, на краткий миг, мелькнула тень тепла, почти нежности. Она знала, что они видели её не только как "королеву холода".

Они разговаривали до поздней ночи. Об играх, которые играют богачи, и о том, как легко ломаются их хрупкие игрушки. О сетевых взломах, которые меняли судьбы корпораций. О новых законах, которые всегда служили лишь прикрытием для старых схем. О свободе, которой они так дорожили, и о её хрупкости.

Она была среди своих — пусть это были преступники, нарушители закона, изгои. Но они её не судили. Не пытались исправить. Не просили быть кем-то другим. Они принимали её такой, какая она есть, со всеми её демонами и её силой.

Они называли её «ледяной змеёй» за её хладнокровие и смертельную точность. А она их — «бестолковыми братьями», и в этом прозвище было больше тепла, чем в любых вежливых словах от знакомых.

И именно там, в этом прокуренном баре, за шумом дешёвых разговоров, за хриплыми голосами завсегдатаев и запахом табака, Лилит, она же Валерия, она же Рихтер, чувствовала себя живой. Не адвокатом. Не беглянкой, скрывающейся от прошлого. Просто собой — Андрес. Той, по чьим венам всё ещё текла жажда силы и свободы, той, что была рождена для битв и не могла жить без них.