Хрустальная ложь

Глава 13

— Ну, красавица, ты хоть стрелять умеешь? — ухмыльнулся Рико, доставая из ящика старый, видавший виды «Beretta». Её тяжелый металл казался продолжением его руки.

— Я? — Лилит приподняла бровь, её взгляд скользнул от пистолета к его лицу, и в глазах мелькнул вызов. — Вопрос оскорбительный.

Они стояли у импровизированной мишени — стены, где кто-то уже расставил жестяные банки. Вокруг царил шум: приглушенный смех, гул голосов, запах дешёвого табака, который витал в воздухе, создавая атмосферу непринуждённой, но опасной близости. Мэтт, всегда готовый подлить масла в огонь, подыгрывал Рико:

— Только не попади в нас, босс. А то нам потом ползать придётся.

Лилит проигнорировала их шутки. Она достала свой пистолет — не тот, что выдавали в тире, а личный, её собственный, с еле заметной, но изящной гравировкой «A» у основания рукояти. Холодный металл лег в её ладонь, будто старый друг, приветствуя хозяйку, напоминая о корнях, о силе, которая текла в её венах.

— Внимательно, мальчики, — тихо сказала она, её голос стал низким, как шёпот перед бурей. Она прицелилась, не спеша, но с абсолютной уверенностью.

Пять быстрых, точных выстрелов. Пять звонких попаданий. Банки разлетелись в стороны, будто в замедленной съёмке, оставляя за собой шлейф из брызг воды и летящих осколков.

Рико присвистнул, его ухмылка сменилась неподдельным удивлением.

— Да чтоб тебя… Ты что, в армии служила? Или на курсах снайперов обучалась?

— Почти, — усмехнулась Лилит, её губы тронула победная улыбка. — Только моя армия была семейной.

Она ловко сменила магазин, щёлкнула затвором, звук был чётким и резким.

— А теперь — на скорость. Кто последний — моет пол.

И началась буря. Звуки выстрелов стали чаще, резче. Слышались ругательства, смех, ржание. Лилит, быстрая и точная, двигалась, будто в танце, её тело было гибким и пластичным. Каждое движение плавное, отточенное, будто память тела — семьи Андрес — не забывала уроков, выгравированных в самой ДНК. Её волосы прилипали к лицу от напряжения и жара, но улыбка не сходила с губ, освещая её лицо. Вот она — настоящая.

Когда она закончила, выстрелив последний раз, парни просто смотрели на неё, их рты слегка приоткрылись. Рико, первым пришедший в себя, подошёл и подал ей руку, его взгляд был полон уважения.

— Ты опасна, — тихо произнёс он, глядя на неё так, будто видел её впервые. — Очень опасна.

Девушка хмыкнула, кивая. — Впервые достойный комплимент от тебя, идиот.

Ночью, когда город за окнами погрузился в бархатную темноту, Лилит мыла руки в ванной, и запах пороха, въевшийся в кожу, снова коснулся её, напомнив о прошедшем дне. Она улыбнулась своему отражению в зеркале — лёгкой, довольной улыбкой.

— Ну что… мама, папа, бабушка, дедушка, — прошептала она, обращаясь к невидимым теням прошлого, к урокам, которые они ей дали. — Урок усвоен. Стреляю всё ещё метко.

Телефон на полке мигнул уведомлением. Сообщение. Без имени, без предупреждения.

«Хорошая работа. Но в следующий раз не используй патроны старого образца. Они оставляют следы.»

Она застыла, в её руке, сжимавшей полотенце, застыла дрожь. Чьи это слова? Как он узнал? Несколько секунд тишины, наполненной нарастающей тревогой, сменились усмешкой.

— Виктор Энгель, ты чертов ублюдок, — прошептала она, её голос был полон вызова и лёгкой усталости. — Шпионишь за мной?

В ответ — тишина. Только мерцание экрана телефона.

Но где-то там, в сверкающем небоскрёбе на Манхэттене, где огни города мерцали, словно рассыпанные бриллианты, один мужчина пил виски и улыбался. Он действительно видел, как она живёт, стреляет, смеётся. И впервые за долгие годы, что он наблюдал за ней издалека, оберегая, направляя, но всегда держа на расстоянии, он чувствовал, что хочет не контролировать, а просто наблюдать. Быть не властелином, а незримым хранителем. Её прошлого, её настоящего и, возможно, её будущего.

Лилит обустраивалась в новом доме с той же методичностью и точностью, с какой вела судебные дела. Каждая вещь находила своё место, каждый угол был функционален. Она чувствовала себя в безопасности, словно в коконе. Дом был идеален для уединения, и она была уверена, что, сменив район, она сбросила с хвоста не только назойливых журналистов, но и Виктора Энгеля.

Она ошибалась.

Виктор не просто подстроил продажу дома. За два дня до её переезда, пока дом был ещё пуст, его люди установили скрытые камеры и микрофоны, интегрированные в систему "умного дома". Камеры были везде: в гостиной, на кухне, в кабинете, в спортзале. Только спальня и ванная комната оставались вне его поля зрения — не из его этических соображений вторгаться настолько.

Виктор сидел в своём пентхаусе, в специальной комнате, где на огромных мониторах транслировалась жизнь Лилит. Это было его новое, странное хобби. Энгель никогда не следил за женщинами.

Он видел, как она работает. Часы пролетали, пока она сидела в своём новом кабинете, её лицо было сосредоточенным, а пальцы летали по клавиатуре. Он видел, как она созванивается с клиентами, её голос — ледяной, отточенный, не допускающий сомнений.

Но он видел и то, что скрывалось за маской.

Однажды вечером, когда она готовила себе ужин (что-то простое, но явно изысканное), она включила музыку. Тот самый, старый, хриплый блюз. И она начала танцевать. Не так, как на складе, с друзьями, а для себя. Это был танец усталости и освобождения. Она двигалась плавно, но с силой, сбрасывая напряжение дня. Футболка отца, которую она носила дома, задиралась при движениях, открывая вид на тонкую, но сильную фигуру. Виктор не мог оторвать глаз. В её движениях была дикая, необузданная грация, которую она тщательно скрывала от мира.

Он видел, как она разговаривает с кузиной. В этот момент Лилит сидела на полу, прислонившись к дивану, и держала телефон. Её лицо, обычно строгое, смягчалось. Он слышал, как она смеётся — громко, искренне, так, как он слышал в том кафе.

— Да, Лу, он просто невыносим! — говорила она, и её глаза блестели. — Он думает, что может меня контролировать!

Виктор усмехнулся, откидываясь в кресле. Он мог. И он контролировал. Он знал её расписание, её привычки, её слабости. Он знал, как она пьёт кофе (горький, всегда), как она читает (подчёркивая карандашом), и как она расслабляется (танцуя в одиночестве).

Он видел, как она искала что-то на прикроватной тумбочке, хмурясь, ища то самое кольцо. Он знал, что она его не найдёт.

Виктор чувствовал себя одновременно мерзко и чертовски хорошо. Он вторгся в её личное пространство, но это было единственным способом приблизиться к этой женщине, которая была так близка физически (всего в пяти кварталах), но так далека эмоционально. Она думала, что сбежала от него, но на самом деле, она переселилась в его золотую клетку.

И он ждал. Ждал идеального момента, чтобы вернуть ей кольцо и посмотреть в её глаза, когда она поймёт, что всё это время он наблюдал.

...

Он следил. И Лилит чувствовала его. Нежное покалывание на коже, шепот в затылке, ощущение, что чьи-то невидимые пальцы оглаживают кончики ее нервов. Это был не страх, нет. Это была жгучая, почти яростная осведомленность о его присутствии, которая проникала под кожу и пускала корни в ее сознании.

На улицах, среди мельтешащих лиц и гула города, она чувствовала его взгляд, обжигающий, как прикосновение к раскаленному металлу. В толпе, где каждый шаг был чужим, его тень скользила рядом, улавливая ритм ее дыхания. Даже в уютном кафе, когда она пила свой утренний кофе, аромат свежесваренного напитка не мог заглушить терпкого привкуса ожидания, оседающего на языке. Он был там, невидимый, но осязаемый, словно часть ее собственного кровотока, раздражающий, но неоспоримый. Ее инстинкты, закалённые годами рядом с Адель, в мире, где каждая тень могла скрывать нож, не подводили. Она знала эту игру, и знала того, кто ее вел.

Однажды, на парковке у суда, среди мертвого бетона и гулкого эха шагов, она остановилась. Ее каблуки гулко отстучали по асфальту, создавая ритм, который, она знала, он услышит. Она медленно повернулась, не к нему, а к пустому пространству, откуда, она знала, он наблюдал. Ее голос, низкий и до странного спокойный, разрезал тишину, как отточенный клинок:

— Ещё шаг, Энгель, — прозвучало эхом, — и мои ребята превратят тебя в фарш. Медленно и болезненно. Ты же знаешь, как я люблю точность.

Из тени, которая, казалось, обрела форму и вес, раздался его смех — низкий, бархатный рокот, слишком интимный, слишком близкий, чтобы быть случайным. Он словно скользнул под кожу, обволакивая, раздражая.

— Какая забота, Лилит. — Его голос был маслом и ядом, сладким и смертоносным. — Значит, ты всё же обо мне думаешь?

Она закатила глаза, не скрывая своего раздражения, но в ее жесте была и привычная усталость от этой вечной игры. Достала тонкую сигарету, щелкнула зажигалкой, вдыхая дым с наслаждением, оттягивая момент, когда ее слова разрежут его самодовольство. И, не оборачиваясь, бросила через плечо, выпуская тонкую струйку дыма:

— Думаю, как быстро тебя похоронят. И сколько денег я сэкономлю на венках.

— Тогда я счастлив умереть от твоих рук, — промурлыкал он, и в его голосе прозвучало нечто, что заставило по телу Лилит пробежать мурашки — не страх, а то самое жгучее, опасное предвкушение. В его желании было нечто извращенно-романтичное, что она ненавидела и с чем боролась внутри себя.

— Не льсти себе, Энгель, — она выпустила дым, наблюдая, как он тает в холодном воздухе. Ее слова были тверды, как камень, и холодны, как лед. — Я не из тех, кто хоронит. Я из тех, кто оставляет умирать. Медленно. Чтобы ты успел осознать каждую ошибку, каждую боль, каждый вздох, который станет последним.

Тишина. На этот раз более глубокая, более насыщенная. Казалось, воздух вокруг них сгустился, заряженный невысказанными угрозами и скрытыми желаниями.

Потом шаги. Размеренные, властные, звучащие так, будто он неспешно прогуливается по своей собственной территории.

Виктор вышел из-за массивной бетонной колонны, и ее взгляд скользнул по нему, фиксируя каждую деталь. Всё тот же — платиновые волосы, слишком светлые для его темной натуры, развевались на едва ощутимом ветру; темный плащ, словно сотканный из самой тени, окутывал его высокую, идеально сложенную фигуру; и этот ленивый взгляд, который всегда таил в себе древнюю, хищную остроту, что заставляла кровь Лилит бежать быстрее — то ли от ярости, то ли от странного, запретного предвкушения. Его губы изогнулись в тонкой, самодовольной улыбке.

— Любишь играть в угрозы, Лилит? — Его глаза, цвета чистого льда, впились в ее.

— Нет, — она наконец повернулась к нему, медленно, демонстративно, позволяя ему рассмотреть холодный огонь в ее собственных глазах. — Люблю выигрывать. И ты это знаешь

Обычно офис Лилит Рихтер был царством порядка и холодной, отточенной логики. Острые углы мебели, блестящий полированный стол, стопки документов, расположенные с математической точностью. Но однажды эта идеальная геометрия была нарушена вихрем по имени Селины, которая ворвалась без стука, держа в руках нечто неопределенное, скулящее и грязное.

— Лилит! — Селин задыхалась, ее обычно идеально уложенные волосы разметались. — Ты только посмотри! Он же умрёт, если оставить!

Лилит, оторвавшись от очередного сложного дела, подняла взгляд. Ее брови, обычно сведенные в хмурую складку сосредоточенности, изогнулись в выражении глубокого отвращения. В руках подруги был не что иное, как крошечный, изможденный котенок. Он был грязным, его мех слипся от уличной жижи, а крохотное тельце дрожало, как осиновый лист, издавая жалкие, прерывающиеся писки. От него пахло сыростью и бедой.

— Я не занимаюсь приютами, Лин, — голос Лилит был ледяным, а в ее глазах читалось обещание серьезных последствий за это вторжение.

— Но ты юрист! — голос девушки сорвался на отчаянный визг. — Помоги ему хоть немного! Ты же можешь!

— Я адвокат, — Лилит медленно отложила ручку, скрестив пальцы на столе, ее поза излучала неприступность. — А не ветеринар. И уж тем более не служба спасения для бродячих животных. Забери его.

Селина, однако, обладала своим особым видом упрямства, и это упрямство было нацелено прямо на слабые, тщательно скрываемые места в броне Лилит. Она просто смотрела на нее, держа дрожащего котенка так, что его немой, умоляющий взгляд был обращен прямо на Рихтер. Это была молчаливая битва воль, и, к своему собственному ужасу, Лилит чувствовала, как в ее идеально выстроенной защите появляется микроскопическая трещина.

Через час, после серии глубоких вздохов и громогласных проклятий, которые, казалось, должны были распугать всех бездомных животных в радиусе километра, Лилит Рихтер сидела на своем дорогом кожаном кресле. На ее коленях, завернутый в полотенце, которое Селин каким-то чудом нашла в ее идеально чистом кабинете, лежал тот самый котенок. Его крошечная, исхудавшая головка была запрокинута, пока Лилит, держа пипетку, осторожно вливала в него теплое молоко. Ее обычно сильные, властные пальцы, привыкшие держать контракты и оружие, двигались с неожиданной, почти пугающей для нее самой нежностью. Каждое движение было неуклюжим, но старательным.

— Не вздумай никому рассказывать об этом, — пробурчала она, не отрывая взгляда от котенка, который наконец-то начал слизывать молоко, его маленький язычок работал с отчаянной энергией. Голос Лилит был низким и угрожающим, но в нем прозвучала странная нотка, которую Селина сразу же уловила.

— Конечно. — девушка не могла сдержать ехидной улыбки, стоя в дверном проеме. В руках она держала телефон, и Лилит заметила, что яркий экран светится, а маленькая красная точка мигает. — Никто и никогда не узнает, что железная мисс Рихтер тайно спасает бездомных котов. Особенно если я сниму это и никому не покажу.

Лилит подняла на нее взгляд, ее глаза сузились, но на губах, обычно сжатых в жесткую линию, мелькнула тихая, почти незаметная улыбка. Это была та улыбка, которую видели лишь немногие, и всегда в моменты ее предельной уязвимости.

— Пришлешь кому-нибудь — я тебя засужу, — сказала она, и в ее голосе было столько же предупреждения, сколько и странного, нового чувства.

Кот остался. Его назвали Лекс, в честь латинского слова «закон» — иронично, учитывая его хаотичное появление в упорядоченной жизни Лилит. Он быстро освоился в ее кабинете, превратив один из самых нижних ящиков для документов в свою личную крепость, а по ночам он сворачивался у нее на груди.

Однажды вечером, когда мягкое мурлыканье Лекса вибрировало сквозь ее тонкую блузку, когда его теплое, крошечное тельце стало частью ее собственного ритма, Лилит закрыла глаза. Это был момент тишины и странного покоя, невиданный в ее обычно бурной жизни. И тогда, впервые за очень долгое время, в ее голове прозвучала тихая, почти несмелая мысль:

Может быть, я всё ещё человек.

Это было откровение, хрупкое и мощное, пробивающееся сквозь слои цинизма и отчуждения, которые она строила вокруг себя годами. Мурлыканье Лекса было тому подтверждением.

Он начал появляться везде. Не просто тенью, скользящей по периферии ее зрения, а ощутимым, почти наглым присутствием, проникающим в каждую щель ее тщательно выстроенной жизни. В коридоре суда, где гулкое эхо шагов не могло заглушить тонкий, тревожащий шорох его плаща, Лилит чувствовала его взгляд на своей спине, словно прикосновение ледяных пальцев, от которого по позвоночнику пробегала дрожь — не страха, но дикой, звериной настороженности. В кофейне на углу, где она обычно искала убежище от мира, он сидел за столиком у окна, его глаза, цвета расплавленного льда, находили ее поверх дымящейся чашки, и внезапно даже самый горький эспрессо казался слаще, а воздух — наэлектризованным предвкушением.

Иногда, когда она поднималась на пыльную крышу старой заброшки, где ветер гулял свободно, унося с собой все лишнее, и где она иногда выпускала пар, стреляя в мишени, он появлялся и там. Беззвучно, словно сотканный из самой тени, он вырастал рядом, его высокая фигура вырисовывалась на фоне серого неба, и его присутствие было таким же неотвратимым, как закон гравитации. И всегда — с тем же невозмутимым, почти ленивым спокойствием, будто их встречи не случайны, а неизбежны, часть тщательно спланированной, эротической игры, в которой Лилит никак не могла понять правил, но уже чувствовала себя участницей.

— У тебя потрясающая меткость, — его голос, низкий и обволакивающий, скользнул по воздуху, когда он подошел, наблюдая, как она целится в ряд пустых бутылок на перилах крыши. Она ведь пока не решалась обустроить пристройку под тир правильно. Дыхание Лилит стало чуть глубже, но рука, державшая пистолет, не дрогнула. Она чувствовала его за спиной, его жар, тонкий аромат дорогого одеколона и чего-то еще, более дикого, животного, что заставляло ее инстинкты вибрировать.

— Я не метаюсь. Я уничтожаю цель, — парировала Лилит, не оборачиваясь, ее слова были острыми, как лезвие, отточенными годами в подворотнях и залами суда. Она знала, что он слышит намек, направленный прямо на него.

— Угроза или признание? — прошептал он, приближаясь настолько, что она почувствовала легкий ветерок от его движения, тонкий аромат мужского парфюма и чего-то еще, более дикого, животного. Его голос был медом и ядом, сладким и смертоносным, скользящим под кожу.

— Напоминание, — отрезала Лилит, спустив курок.

Он встал рядом, заложив руки за спину, его высокая, стройная фигура закрывала солнце, отбрасывая длинную тень.

— Тебе не кажется, что между нами... динамика? — В его голосе прозвучало любопытство, граничащее с откровенным флиртом, который она ненавидела и одновременно, к своему ужасу, находила притягательным, как опасный наркотик.

— Мне кажется, что между нами слишком мало расстояния, — сказала Лилит, и в ее голосе прозвенела сталь, предупреждающая, но и манящая. Она выстрелила. Пуля пролетела в миллиметре от его головы, настолько близко, что Лилит могла поклясться, что почувствовала, как ветер от нее шевельнул прядь его платиновых волос. Стекло бутылки позади него взорвалось брызгами, осколки дождем посыпались на бетон, звенящим эхом отзываясь в тишине.

Он даже не моргнул. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Только усмехнулся, медленно, хищно, словно наслаждаясь игрой на грани. Его глаза, словно два осколка льда, встретились с ее отражением в прицеле.

— Ты же понимаешь, что теперь я должен ответить? — Его голос был низким, обещая продолжение, эскалацию.

— Попробуй, — бросила она, наконец повернувшись, и их взгляды столкнулись — два хищника, оценивающих друг друга, их тела напряжены, готовые к схватке или к танцу.

Он достал пистолет — плавно, почти небрежно, будто это было продолжением его собственного тела. Металл блеснул в лучах заходящего солнца. Его движения были грациозны и смертоносны, словно балетный пируэт, но с лезвием на острие. Выстрелил.

Пуля со свистом пробила бумажную мишень, висевшую в нескольких футах от их головы, — идеально, прямо рядом с ее прежним попаданием, еще глубже, еще точнее.

— О-о-о, — Лилит чуть склонила голову, и в этом единственном звуке было столько же раздражения, сколько и едва скрытого, опасного восхищения. Впервые за долгое время она встретила достойного противника. — У кого-то всё же есть яйца.

— Только для тебя, змейка, — промурлыкал он, и его глаза полыхнули, когда он произнес это прозвище, словно оно было интимным секретом между ними, шепотом, который касался ее кожи.

Она медленно повернулась к нему, ее взгляд был ледяным, обещающим тысячу мучений, но в то же время, в самой его глубине, что-то вспыхнуло. Но губы, тонкие, обычно плотно сжатые в жесткую линию, предательски дрогнули. Едва заметно. Всего на мгновение, но достаточно, чтобы показать ему, что он все же смог пробить ее броню, затронуть что-то глубоко внутри. И он это понял. В его глазах вспыхнул триумф, а на губах расцвела та самая, медленная, опасная улыбка, обещающая, что игра только началась.

…

Лилит была свободна. Впервые за долгое время выдался настоящий выходной — ни клиентов, ни заседаний, ни тайных встреч, ни тем более ночных выслеживаний. И это непривычное затишье оглушало. Она набрала номер.

— Лин, мне скучно. До невозможности.

— Воу, неужели госпожа адвокат решила отдохнуть? — раздался в трубке звонкий голос Селины, полный искреннего удивления. — Чудеса, да и только!

Девушка усмехнулась, закуривая тонкую сигарету. Дым колечками вился в воздухе.

— Типа того. Только не на весь день. Вечером кое-куда надо будет поехать, одно дельце. А так с утра до часов четырех я полностью в твоем распоряжении. Можешь пользоваться мной как захочешь.

Селина хмыкнула. — Отлично. — И, не давая Лилит шанса передумать, сбросила трубку.

Лилит уставилась на мобильный, а потом рассмеялась. — Как ребенок, честное слово. Вся в своего брата, только без павлиньих замашек.

Не прошло и семи минут, как Селина уже стояла у её дверей, запыхавшаяся, с румянцем на щеках. И, самое главное, пришла пешком. Лилит подняла бровь, заканчивая застегивать массивные серьги, которые были единственным её ярким акцентом сегодня.

— Ты по городу летаешь что ли? Или у тебя машина невидимка?

Селина нервно улыбнулась, её взгляд заметался по прихожей, избегая прямого контакта. — Нет, я…

— Где вы живете, мисс Энгель? — Лилит подошла ближе, нависая над девушкой, её голос стал низким, полным опасной мягкости. В глазах мелькнули подозрения, которые она давно отгоняла.

Селина отвела взгляд, словно пытаясь найти спасение в рисунке обоев. — Ну… тут. В этом районе. Совсем рядом.

— И ты живешь с братом, — припомнила Лилит, её губы изогнулись в кривой усмешке, и все кусочки пазла начали складываться. — С Виктором.

Та еле заметно кивнула, её плечи чуть опустились.

Лилит фыркнула, её глаза закатились к потолку, а затем снова опустились на Селину. — То есть в нескольких кварталах отсюда живет этот павлин, этот чертов Энгель. А я думаю, чего он в курсе всего, а? Чего его сообщения приходят сразу после того, как я со стволом помахала?

Селина поджала губы, смущенно выдохнула. — Ну, Лилит… Не злись. Ты действительно ему понравилась. Очень. Да и мне ты близка стала. Мы не хотели… Не обижайся. Рядом живем. Если что случится, я прибегу. Хоть посреди ночи.

— Что со мной может случиться? — Лилит скрестила руки на груди, её взгляд стал жестче. — Максимум какой-то придурок стекла сломает, или попробует ограбить.

— Стекла, вообще-то, пуленепробиваемые, — машинально поправила Селина, а затем тут же прикрыла рот рукой, понимая, что проговорилась.

Лилит уставилась на неё, медленно, с убийственной проницательностью. Её глаза сузились. — Че-то мне кажется, что и в покупке этого дома твой брат поучаствовал. Уж очень удобно он расположен. И слишком быстро все оформилось.

Селина промолчала, опустив голову, её молчание было красноречивее любых слов. Лилит почувствовала, как её пронзает смесь раздражения, гнева и... какого-то странного, почти болезненного осознания, что она не одна, что за ней действительно наблюдают.

Это забота такая? От него? Зачем? Она ничем ему не обязана.

Девушка закатила глаза, но в этот раз в её жесте было больше усталости, чем злости. Она пошла брать сумку, прикрыв дверь за собой. — Боже, помоги мне с этой семейкой. И с этим домом.