Хрустальная ложь

Глава 49

В руке у Лилит был уже пятый бокал — тёплый, тяжёлый виски горел в груди и делал язык свободнее. Музыка на веранде виллы шорохом перебирала аккорды, разговоры перекатывались волной, смех сливался с бокалами. Ей казалось, что ночь принадлежит ей — наконец, малая победа над тягой к ответственности, над прошлым, над теми цепями, что всегда тянули за плечо.

И в этот самый миг чья-то рука легла на её талию. Тёплая, уверенная. Она узнаёт этот прикосновение прежде, чем успел прозвучать голос.

— Напилась, моя девочка, — сказал Виктор спокойно, и в голосе его слышалась та самая хрипотца, что всегда действовала на неё как яд и лекарство вместе.

Она отвернулась, наклонила голову, посмотрела на него с улыбкой — пьяной, вызывающей, и сразу разозлилась ещё сильнее.

— Мне что, теперь пить запрещено? Даже парочку бокалов? — парировала она, позволяя себе шутку, чтобы не дать залиться правде.

Он усмехнулся, приподняв бровь. — «Парочку» — это два. Не пять.

— Мне скоро двадцать пять, Виктор. И я имею право, — лукаво ответила она, чувствуя, как в виски и близость его голоса смешиваются и кружат её голову. Разница в возрасте казалась сейчас мелочью; его строгость — почти детской прихотью.

Виктор наклонился ближе, дыша ей в шею, и в тоне его вдруг было и притяжение, и приказ. — Только рядом со мной.

Её губы искривились. Она знала — стоит ей уйти, и он последует; стоит ей остаться, и он не отпустит. И это знание злило её больше, чем всё остальное.

— Может быть, — пожала плечами девушка и, нарочно делая шаг назад, собралась вернуться к толпе.

Мужчина не позволил. Лёгкий, быстрый захват — и она уже в его руках. Вскрик, смех, шёпоты гостей — кто-то аплодирует. Он нес её через террасу, уверенно и легко, и её сердце бьётся как тревожный барабан. Она бьёт его по плечу — игра, и в то же время протест; сжимает кулак, но не убегает. Его хватка крепка, как всегда — не подавляет, а удерживает.

Они очутились в комнате — тёмное дерево, книги, мрак за огромным окном, где мерцал сад. Виктор поставил её на ноги, но руку не отпустил. Его глаза стали серьёзными, голос — тихим, почти шёпотом.

— Ты моя, — сказал он вдруг, ровно и спокойно. — И я не позволю тебе навредить себе. Даже если это всего лишь лишний бокал.

Лилит закатила глаза, но внутри всё затрепетало. Как будто тот самый стальной каркас, что держит её, начал давать трещины. Она дерзко выплюнула. — А если я захочу ещё?

Он шагнул ближе, пальцы коснулись её подбородка, и в этой жесте — одновременно собственничество и защита.

— Тогда тебе придётся договориться со мной, принцесса, — прошептал он. — Но сегодня ты уже достаточно повеселилась.

Она, в порыве, выдала ту самую отравленную улыбку — и вдруг её голос сорвался. — Ты привык побеждать. А что, если я решу иначе?

Виктор улыбнулся уголком, но взгляд остался твёрдым. — Попробуй, — сказал он низко. — Но ты знаешь, чем всё кончится.

Лилит сжала зубы: «я не твоя вещь», — но не могла не слышать, как внутри дрогнуло — от его слов, от близости. В каком-то бешеном порыве, отчасти из злости, отчасти от страха потерять себя в его руках, она резко приставила нож к его горлу. Холод металла утыкался в кожу, и комната на секунду застыла.

— Мне ничего не стоит убить тебя прямо сейчас, — сказала она, и в её голосе было не просто угрозы — там была честная, почти животная готовность.

Виктор не отшатнулся. Ни дёрнулся. Ни испугался. Только глубоко вздохнул, и в его взгляде не мелькнуло страха — только удивление, будто она не открыла ничего нового. Подошёл чуть ближе так, что её лезвие дрогнуло от тепла его шеи.

— Даже когда ты споришь, — тихо сказал он, — ты всё равно выбираешь меня.

Его руки охватили её, не держа, а бережно, как будто он прикоснулся к хрупкой вещи. Лилит сильнее надавила на оружие, губы её шепнули.

— Я тебя ненавижу. Просто ненавижу.

Он покачал головой, и в его жесте была какая-то уязвимость, редкая, как слеза у воина. — Я не собираюсь быть причиной твоих ран, Рия. Но ты должна понять — я не был тем, кем ты думала.

Эти слова — почти правда, почти признание. Лилит хохотнула — горько, до слёз. Сердце стучало слишком громко. Она толкнула его в грудь, нож скользнул в ручке, но рука его мягко, без насилия, сдавила её запястье, и клинок выпал на ковер.

Мужчина не сделал резкого движения. Вместо этого он наклонился и заставил её замолчать поцелуем — длинным, потребным, таким, что мир сузился до точечного света между ними. Поцелуй был ответом на все её крики и обвинения; он подавлял без слов. Нож упал и застучал о пол, а Лилит всхлипнула, потому что слёзы прорвались без предупреждения. Она держалась за его костюм, как будто держась за последний причал.

Он отстранился, прижал свой лоб к её лбу, и в тишине, которая опустилась после их дыхания, послышалось совсем другое.

— Девочка моя, — прошептал он, и в его голосе была тоска. — Как же я скучал… ты просто не представляешь.

Она качнула головой, пытаясь отстраниться, и выплюнула в лицо правду, что гложет её уже давно. — Ты обманул меня! Я думала, встретила своего человека. А оказалось — тот, от кого я сбежала! Я была разменной монетой!

Виктор посмотрел на неё так мягко, что сердце снова сжалось.

— Нет, — сказал он твёрдо, — ты никогда не была разменной. Ни для меня, ни для кого. Ты — благословение, я не знаю, чем заслужил тебя.

Её пальцы невольно вцепились в ткань пиджака. Слова его цепляли, и она слышала их будто через толщу воды. Лилит хотела кричать, уходить, бежать, доказывать, что сильнее. Вместо этого — сдавленно прошептала.

— Не заговаривай мне зубы.

Мужчина позволил себе улыбнуться — крошечной искре в море их ссор. И тогда она, мягко, сумасшедше, прижала нож снова — к его горлу — и сказала то, что хотела доказать не себе, а миру:

— Я могу убить тебя. Прямо сейчас. И мне ничего не будет стоить.

Он не отстранился. В его глазах не было ужаса, был только вызов и нечто ещё — признание собственной уязвимости. Он наклонился к ней и прошептал, так тихо, что в комнате осталось только их дыхание.

— Даже если бы ты сделала это, — сказал он, — я бы не перестал любить тебя.

Эти слова — как удар. Лилит рявкнула, отшвырнула его рукой, едва не упав, и вдруг из глубины выплеснулась скорбь, которой не знала имени. Руки её дрожали. Внезапно — истерика, так знакомая и такая чуждая. Она хотела убежать от него, потому что любить — значит быть уязвимой; она хотела убить — потому что так легче управлять болью.

Виктор, видя, как она разрывается, сделал последнее: аккуратно взял её за лицо, так, чтобы ей было не больно, и сказал ровно. — Я готов доказать. Любой проверкой. Любой чёртов детектором. Спроси, что хочешь. Пытай меня. Но не убегай, ладно?

В его словах не было театра — только серьёзное обещание. Лилит посмотрела на него, увидела в этом обещании больше, чем когда-либо, и в тот момент слёзы — горькие, искренние — прорвались наружу. Она задрожала, а потом, почти по-детски, выдохнула:

— Ты меня не поймёшь, Виктор. Ты никогда не поймёшь, что значит спастись бегством.

Он опустил взгляд и нежно провёл большим пальцем по её губам, как будто читал карту её боли.

— Может, не пойму. Но я знаю одно — я не дам никому сделать это с тобой снова.

Лилит всхлипнула, разорвала своё сопротивление и кинулась на него — не из любви, не из победы, а потому что устала от вечного ухода. Он поймал её, прижал, и мир вокруг перестал существовать на время: ни кланов, ни обязанностей, ни страхов. Только двое людей, израненных, одинаково испуганных и одинаково голодных.

И когда её дыхание выровнялось, когда дрожь немного отступила, он тихо, почти молитвенно произнёс. — Давай не будем друг друга терять. Я готов пройти любую проверку. Любую. Только не убегай.

Она закрыла глаза. Глубоко в груди было нечто тяжелое и странно тёплое. Она знала, что завтра всё снова вспыхнет: обвинения, клан, выборы, бег. Но сейчас — в этой комнате, среди шороха бумаги и запаха его рубашки — Валерия сделала маленький и — возможно — роковой выбор: она не ушла.

Ночь тянулась странно долго. Воздух в отельной комнате был густой — то ли от алкоголя, который она пила, пытаясь заглушить боль, то ли от невыносимой усталости, то ли от бури эмоций, которые теперь было не остановить. Валерия сидела на полу, прислонившись спиной к холодной стене, босиком, с растрёпанными волосами, которые падали на её лицо. В её взгляде, пустом и стеклянном, читалось всё: злость, усталость, боль, бессилие. Виктор стоял у окна, закуривая очередную сигарету, и молчал. Он не приближался — слишком хорошо знал, что сейчас любое слово, любой жест может стать последним, необратимо разрушив хрупкую тишину между ними.

Валерия подняла взгляд, и, пьяно усмехнувшись, тихо, почти детским голосом, в котором не было ни тени угрозы, ни пафоса, лишь констатация факта, сказала:

— Виктор, я тебя утром убью.

Он медленно обернулся, посмотрел на неё — его глаза были красные, но уже не от гнева, а от внутреннего надлома, от бессонной ночи и понимания её боли.

И, кивнув, с лёгкой, почти нежной улыбкой, сказал:

— Хорошо. Только не забудь сначала позавтракать, душа моя.

Она фыркнула, отмахнулась, и, устала опустив голову на колени, пробормотала:

— Ненавижу тебя.

— Знаю, — Он затушил сигарету в переполненной пепельнице, подошёл и, не спрашивая разрешения, лёг рядом с ней на пол, просто аккуратно притянув её к себе, словно знал, что она слишком устала сопротивляться. — Спи. Завтра ненавидь дальше. Но сегодня… сегодня просто спи.

Валерия собиралась оттолкнуть его, но его тепло оказалось слишком настоящим, слишком желанным. От него пахло сигарой, древесным одеколоном и чем-то неуловимо родным, тем, что она так долго искала. Веки тяжело опустились, и она провалилась в сон.

— Виктор… — пробормотала она, уже засыпая, её голос был едва слышен. — Ты всё равно мудак…

— Знаю, — усмехнулся он, прижимая её ближе, его рука нежно поглаживала её волосы. — Но хотя бы твой мудак.

Утро пришло как пощёчина. Солнце било в окно, голова раскалывалась от похмелья и напряжения. Валерия, увидев рядом спящего Виктора, на секунду не поняла, где она, её память затуманилась. Потом воспоминания, как острый нож, всё вернули. Её лицо потемнело от осознания.

— Проснись, Энгель, — процедила она, её голос был холоден, как утренний туман.

Он только что-то промычал во сне, улыбнулся, подтянул её ближе к себе, его рука обхватила её талию.

— Отвали, — рявкнула она, вырываясь из его объятий, её глаза метали молнии.

— М-м? — Он сонно открыл глаза, моргая, пытаясь сфокусировать взгляд. — Уже убиваешь?

Она вскочила с кровати, гневно выдохнув, её тело дрожало от ярости.

— Сейчас — да!

Виктор не успел даже встать, как она навалилась на него, прижимая подушку к его лицу, её маленькие руки были полны отчаяния. Он, смеясь, поддался на секунду, изображая удушение, но быстро схватил её за запястья и, не грубо, но уверенно перевернул, прижимая к себе, его тело накрыло её.

— Спокойно, тигрица, — хрипло сказал он, глядя ей в глаза.

— Не смей меня трогать! — прошипела она, вырываясь изо всех сил, её голос был полон боли. — Ты мне лгал, Виктор! Ты позволил мне думать, что всё это случайность, что я просто… просто Лилит Рихтер, а сам… — её голос дрогнул, она не могла продолжить, слова застряли в горле. — Сам знал, кто я. С самого начала!

— Валерия, — тихо сказал он, пытаясь смягчить её гнев.

Но она не слушала.

— Замолчи! — сорвалась она, её крик был полон истерического отчаяния. — Хватит врать! Хватит говорить эти красивые слова, будто они что-то меняют! Ты, чёрт возьми, мой жених, Виктор! Человек, от которого я бежала! От всего этого!

Он встал, его лицо стало непроницаемым, а взгляд был полон того редкого выражения, которое бывает у человека, которого ударили в самое сердце.

— Послушай меня.

— Нет! — она отшатнулась, её глаза были полны слёз. — Я не хочу слушать. Не хочу больше ни слова.

Виктор резко подошёл ближе, его движение было быстрым, как бросок хищника. Схватил её за подбородок, подняв взгляд к себе, заставляя смотреть ему в глаза. Его голос был твёрдым, без права на возражения, но в нём не было грубости, лишь абсолютная, непоколебимая решимость. — Я сказал — послушай.

Валерия застыла. Этот тон — не приказ, не угроза. Просто просьба, от которой нельзя было отмахнуться, потому что она была наполнена такой силой, таким отчаянием, что могла пробить любую её защиту.

— Не было никакого заговора, Валерия, — тихо начал он, глядя прямо в глаза, пытаясь достучаться до её разума. — Я не знал, что ты — та самая девушка со свадьбы. Я искал тебя по следам, по слухам, но не ради клана. Ради себя. Потому что после той ночи, после того, как ты исчезла, я не смог выкинуть из головы ни твой голос, ни твой запах, ни тот взгляд, когда ты ударила меня. Я не знал, кто ты. Я просто… искал. Сходил с ума от поиска.

Девушка молчала. Дыхание сбивалось, сердце колотилось в груди, словно птица в клетке.

Он выдохнул, смягчая тон, его глаза молили о понимании.

— Ты думаешь, я бы позволил себе использовать тебя? После всего? Нет. Я хотел тебя найти, чтобы спросить, почему ты исчезла. Почему не дала мне шанс объяснить.

Валерия отвела взгляд. Губы дрожали, но глаза оставались твёрдыми, полными упрямства и обиды.

— Всё, Виктор. Уходи.

— Валерия…

— Я не собираюсь бежать. И не собираюсь слушать дальше твои оправдания. Просто уходи.

Виктор замер, а потом кивнул, принимая её слова. Медленно подошёл сзади, обнял, не касаясь слишком сильно, просто опустил голову к её плечу, вдохнул её запах — знакомый, сводящий его с ума.

— Хорошо, — прошептал он. — Но я вернусь. Сегодня вечером. И если надо, встану на колени и вымолю твоё прощение.

Она усмехнулась, не оборачиваясь, её голос был полон горечи и боли:

— Лучше приготовь бронежилет.

Он тихо рассмеялся, его смех был полон горечи и надежды, поцеловал её в висок и вышел, оставив после себя запах сигар и чего-то домашнего, к чему она не имела права привыкать.

День прошёл в тягучей, гнетущей тишине. Она то пыталась работать, открывая ноутбук и часами глядя на мерцающий курсор в пустом документе, то бездумно смотрела в окно, наблюдая за проплывающими облаками. Гнев постепенно оседал, словно ил на дне реки, уступая место всепоглощающей усталости, которая проникала в каждую клеточку её тела.

«Может, он действительно… не знал?» — думала она, пытаясь убедить себя, пытаясь найти хоть какую-то зацепку для прощения.

«Бред. Виктор не из тех, кто не знает. Он просчитывает каждый шаг. Это часть его натуры, часть его власти».

Но сердце… почему-то не соглашалось с доводами разума. Сердце упрямо цеплялось за каждое его слово, за каждый жест, за ту боль в его глазах.

Девушка подумала, что раз он не забрал её силком и силой, раз не притащил обратно в Нью-Йорк, как это сделал бы любой другой дон, может… может, он и правда её любит? И это не было просто игрой, частью какой-то сложной интриги?

Она улыбнулась, впервые за долгое время, эта улыбка была хрупкой, почти невесомой. Почему-то включила музыку — старый итальянский блюз, который всегда напоминал ей о доме. И стала ждать. Валерия уже представляла, как вернется в Нью-Йорк. Прикажет Виктору принять её парней к себе, дать им работу, безопасность. Снова работа. Снова адвокатура. Снова жизнь, полная риска и интриг. Снова криминал. Господи, как ей этого не хватало. До неё вдруг дошло, что не стоило это всё, этот побег, эти месяцы одиночества. Она хочет домой. Просто хочет домой. Увидеть Селину, Рико, ребят из её команды. Мистера Энгеля-старшего. Поиграть с ним в шахматы, снова ощутить его мудрое, тяжёлое присутствие. Пострелять в тире всем вместе, как в старые добрые времена, когда мир казался таким понятным.

Валерия упала на кровать и зарылась в одеяло, обнимая его, словно это был сам Виктор. Боги, она была влюблённой дурочкой. Снова. И, кажется, ей это даже нравилось.

А потом взыграла гордость, старая, упрямая гордость Андрес.

"Просто так возвращаться? Как дура? После всего? Нет. Пусть попотеет".

Но она знала, что Виктор наверняка через пару часов вернётся с чем-нибудь сладким, цветами и поцелуями. И она... она сдастся. Всё равно. Простит. Они поговорят. Всё обсудят. Кстати, детектор лжи был бы неплохим вариантом. Пусть. Чтоб не врал ей больше, чтобы она могла ему снова доверять.

Валерия открыла ноутбук, по привычке просматривала документы, которые ей скинула Луиза на подпись для Алана — какие-то благотворительные проекты, связанные с фондом семьи Андрес. Она ждала. Ждала его.

Когда раздался стук в дверь, Валерия вздрогнула. Улыбка, против воли, коснулась губ. Она выдохнула, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, поправила волосы, машинально оглядела себя в зеркале, пытаясь придать себе невозмутимый вид.

— Виктор? — спросила она, открывая дверь, её голос был полон предвкушения, но она старалась придать ему безразличный тон.

Но вместо Виктора — высокий мужчина в чёрном костюме, его взгляд был холодным, как нож, и жёстким, как сталь. На губах — ухмылка, слишком знакомая, слишком хищная.

— Здравствуй, птичка, — произнёс он, и его голос был глухим, зловещим, совершенно чужим.

Мир на секунду сжался до одной точки, до одной страшной, неотвратимой истины.

Валерия отступила, её глаза расширились от ужаса. Рука почти сразу потянулась к ножу, спрятанному под полой халата, но она не успела. Он был быстрее. Резкий удар — и всё поплыло перед глазами, погружая её в чёрную, бездонную пропасть.