Хрустальная ложь

Глава 54

Совет Энгелей не любил сюрпризы. Строгие, консервативные, они ценили порядок и предсказуемость превыше всего. А появление Валерии Андрес — да ещё как спутницы главы клана, Виктора Энгеля, — было не просто сюрпризом.

Это было землетрясение.

Они собрались в большом, мрачном зале, где тяжелые бархатные портьеры пропускали лишь скудный свет, а воздух был пропитан запахом старой кожи и вековых секретов. Вокруг длинного, отполированного до блеска стола сидели члены Совета. Серые костюмы, ледяные глаза, шёпоты, полные недовольства и предвкушения конфликта, наполняли помещение.

Валерия вошла спокойно, с высоко поднятой головой, её шаг был твёрд, несмотря на недавнюю рану. Рядом с ней шёл Виктор, его присутствие было скалой, его взгляд — щитом. Его рука нежно, но крепко сжимала её ладонь, посылая невысказанную поддержку. Да, теперь все знали, что никакая она не Рихтер.

Они ждали вал неприязни. И он обрушился моментально, как холодный водопад.

— Она европейка. — Голос первого старейшины прозвучал с отвращением.

— Она Андрес, — добавил другой, его тон был ещё более осуждающим.

— Она — угроза стабильности клана! — прошипел третий.

— Это политическое самоубийство, Виктор! — воскликнул четвёртый, его глаза были полны негодования. — Вы не можете привести сюда эту женщину!

— Она сбежала от собственной семьи! — продолжал старейшина с седой бородой, его взгляд был полон осуждения. — Что будет, если она сбежит и от нашего клана, унеся наши тайны?

Валерия даже не моргала, её лицо оставалось бесстрастным, хотя внутри всё сжималось от ярости. Она не отводила взгляда, встречая каждый выпад с холодным достоинством.

Виктор напрягся, готовый перебить каждого, его челюсть была стиснута, а в глазах зажёгся опасный огонь. Он был готов ринуться в бой, защищая её.

Но вдруг встал Люциан. Его движения были медленными, но каждое из них несло в себе вес десятилетий власти и уважения. И тишина упала на зал так, будто прозвучал выстрел, заглушив все шёпоты и возмущения. Он редко появлялся на собраниях, после того, как отдал пост своему сыну.

Он прошёл вперёд, опираясь ладонью на трость с серебряным набалдашником, и оглядел всех мужчин, которые были старше, опытнее... и слабее. Его взгляд был холоден и проницателен, заставляя каждого опустить глаза.

— Ещё одно слово против моей невестки — и я выкину говорящего вон. — Его голос был тихим, но в нём звенела такая стальная угроза, что по спине пробегал озноб.

Зал вздрогнул. Старик с седой бородой, осмелившийся на последнее возражение, попытался что-то сказать, его голос был хриплым.

— Люциан, ты не понимаешь...

— Я понимаю всё лучше вас, — перебил Люциан, его голос стал чуть громче, но сохранил ту же опасную сталь. — Её зовут Валерия. Она спасла жизнь Виктору. Она закрыла его собой, приняв пулю, предназначенную ему. Она — причина, по которой мой сын вообще жив. И, что самое важное, мы с её семьей всегда были в дружеских отношениях. Её имя и клан вызывают уважение, а не презрение.

Старейшины переглянулись. Аргументы были неоспоримы, а авторитет Люциана — абсолютен.

Люциан сделал шаг вперёд, его взгляд остановился на каждом члене Совета. — И если кто-то из вас сомневается в её лояльности, в её силе, в её праве быть здесь — пусть выйдет вперёд. Я хочу посмотреть смельчака, который скажет это мне в лицо. Сейчас же.

Тишина. Никто не вышел. Никто не посмел даже пошевелиться. В зале царила абсолютная тишина, нарушаемая лишь редким, нервным дыханием. Валерия почувствовала... защиту. Не давление. Не контроль. А истинную, мощную защиту, которая окутала её, согревая изнутри. Чувство, которое она никогда не испытывала.

Она тихо сказала, её голос прозвучал удивительно отчётливо в этой тишине:

— Спасибо, мистер Энгель.

Люциан мягко посмотрел на неё, его суровое лицо смягчилось в тёплой улыбке. А Виктор... просто улыбнулся, гордый до безумия, его взгляд был прикован к ней, словно он видел в ней весь свой мир. Он знал, что сейчас его женщина окончательно принята в семью. В его семью.

...

Это был их первый месяц в тишине. Месяц, отсчитанный после кошмара плена, после оглушающего удара пули, после безжалостного вихря войны, после бесконечных побегов и проклятых, нервных тайных поездок по чужой Америке. Впервые за годы — всё было… спокойно. Не нормально. Не просто, нет. Но осязаемо, хрупко, спокойно.

Просыпались они, как по негласному договору, в одном и том же порядке. Сначала Валерия. Несколько драгоценных минут она проводила в почтительном молчании, прислушиваясь к ровному, чуть хриплому ритму его дыхания, вдыхая знакомый, успокаивающий запах его кожи. Иногда ее пальцы невесомо касались жестких прядей, обрамляющих его лицо. Иногда она позволяла себе уткнуться носом в теплую впадинку его ключицы, чувствуя, как бьется под кожей пульс. А порой просто лежала, не мигая, глядя на него, и эта нежная близость казалась такой невероятной, что она до сих пор не могла поверить в ее существование.

И только потом Виктор, не открывая глаз, словно нащупывая ее по инстинкту, подтягивал к себе, укрывая ее своим теплом.

— Не двигайся… — хрипловатый, сонный голос, неизменный каждое утро, обволакивал ее, как туман. — У меня есть ровно пять минут абсолютного спокойствия, прежде чем ты начнешь спорить, командовать или растворишься где-нибудь в поисках кофе.

— Я не растворяюсь, — шептала она в ответ, чувствуя его крепкое объятие.

— Ты растворяешься, — его ладонь тяжело и собственнически ложилась на ее талию. — И всегда непременно босиком, чтобы я точно не услышал.

Однажды, едва дождавшись, пока его дыхание станет глубоким, она попыталась бесшумно выскользнуть из-под одеяла, ступая на цыпочках, как тень. Он поймал ее одним неуловимым движением, его рука, казалось, появилась из ниоткуда, и властно легла на ее бедро, прижимая к матрасу. Глаза по-прежнему были закрыты.

— Назад.

— Виктор…

— Назад, змейка. Легко и добровольно, — голос Виктора был полон дремотной угрозы. — Или понесу.

И она вернулась, ощущая себя пойманной хищницей, но скрывая довольную улыбку в изгибе его шеи.

Завтрак стал их еще одним, не менее важным, тихим ритуалом. На кухне, залитой утренним светом, Виктор пил свой обжигающе-крепкий черный кофе, без сахара и лишних слов. Для Валерии же он собственноручно готовил нечто особенное: ароматный кофе с кардамоном, от которого по дому разносился пряный, уютный запах.

— Не смотри так, — она ставила перед ним дымящуюся чашку, чувствуя его взгляд.

— Я смотрю, как ты просто… живешь рядом.

— Не романтизируй, — она пыталась отшутиться, но ее щеки предательски розовели.

— Поздно, — отвечал он, и его ладонь, словно невзначай, касалась ее талии, притягивая ближе. — Ты сама меня таким сделала. Безвозвратно.

И, конечно же… Каждые два-три дня это повторялось. Словно по невидимому сигналу, она все равно исчезала за кофе. На пару часов. И неизменно возвращалась, загадочно улыбаясь, с одной и той же фразой:

— А я просто… читала меню.

К этому времени Виктор успевал обзвонить, кажется, полстраны, поднять на уши всю охрану, разослать ее фотографию по всем окрестным кафе и даже заглянуть в самые укромные книжные магазины. И встречал ее у ворот дома с видом мужа, которого только что предали все боги.

— Валерия.

— Что?

— ДВА ЧАСА, — каждое слово было пропитано ледяной обидой.

— Так я меню читала!

— ТЫ ТАК СОБИРАЕШЬСЯ МЕНЯ В МОГИЛУ СВЕСТИ, ДА?! — рычал он, но уже в следующее мгновение притягивал ее к себе в медвежьи объятия, крепкие и надежные. Потому что на самом деле был безмерно, до дрожи, рад, что она вернулась. И цела.

Она тренировалась каждый день. Яростно, вдохновенно, до седьмого пота. С итальянцами — ее «придурками», как она их ласково называла, с американцами — его элитой, прошедшей не одну горячую точку. И каждый раз на ринге это было зрелище, от которого замирало сердце: расчетливая война встречала неистовую, неукротимую стихию. Как-то Валерия легким, изящным движением выбила нож из руки опешившего Рико, а затем, развернувшись, одним махом уложила на лопатки сразу двоих его самых опытных охранников. Метт, глядя на этот балет смерти, тогда только и смог выдохнуть:

— Господи, босс, она вас точно не убьёт?

— Нет, — Виктор гордо улыбнулся, его взгляд был прикован к грациозной фигуре Валерии. — Она меня любит.

— А если разлюбит?

— Тогда убьёт, — без тени сомнения ответил он. — И я сам дам ей нож, чтобы у нее получилось быстрее и без лишних мучений.

Валерия усмехнулась, окинув его быстрым, понимающим взглядом, и подмигнула. И продолжила бить всех подряд, демонстрируя истинный класс.

Она вернулась в суд. Зал заседаний, казалось, замирал при ее появлении. Прокуроры, видавшие виды, реально испугались, их лица бледнели при ее остром взгляде. Даже старый судья, прославившийся своей невозмутимостью, однажды едва слышно пробормотал:

— Господи, живая...

Валерия же, посреди всего этого хаоса и напряжения, позволяла себе лишь одну, единственную роскошь в день: звонить Виктору.

— Ты ел? — спрашивала она, ее голос становился мягче.

— Да, — отвечал он.

— Врешь? — с легкой улыбкой уточняла она, зная ответ.

— Да, — признавался он.

— Приедешь?

— Нет, — это было испытание, которое он никогда не проходил.

— Да.

И он приезжал. Каждый раз. Неважно, где она была, неважно, насколько плотным был его график, неважно, что встреча продлится от силы пять минут. Даже если следующее совещание было уже через двадцать. Он просто появлялся, чтобы крепко обнять ее, прижаться губами к ее виску и тихо сказать:

— Домой поедем вместе. Всегда.

Селина стала ее тенью, ее сообщницей, ее лучшей подругой и названой сестрой. Они устраивали маленькие, дерзкие побеги из строго охраняемого дома: в шумный торговый центр, в темный кинозал, за горячими хот-догами, на крышу смотреть, как плавится закат. Однажды, в приступе особого вдохновения, они сговорились и украли у Виктора один из его безупречных, дорогущих костюмов, чтобы нарядить в него манекен и торжественно прикрепить к нему табличку: «НЕ ОРАТЬ НА ЖЕНУ». Селина, не удержавшись, пририсовала манекену лихие усы. Валерия добавила озорные чертики-рожки. Обе давились смехом целый час. Виктор обнаружил это вечером, проходя мимо.

— Селина, — его голос был пугающе ровным.

— Я не одна это делала, — мгновенно выдала подруга.

— Валерия?

— Да, муж? — ее голос источал невинность.

— О боже… — простонал он, но уголки его губ уже предательски дрогнули в улыбке. Он всегда улыбался, когда они были такими.

Виктор любил ее так, как она и представить себе не могла, что такое возможно. Так, как видела только в старых, теплых воспоминаниях о родителях и бабушке с дедушкой. Так, как всегда в глубине души мечтала, но упорно лгала себе, что никто и никогда ей не будет нужен. Он касался ее так бережно, словно она была эфемерным видением, которое могло исчезнуть в любой момент. Его ладонь всегда, без исключений, обнимала ее руку в машине, их пальцы сплетались в неразрывный узел. Всегда. Он целовал ее в висок десятки раз за вечер, каждый раз вкладывая в этот легкий жест всю свою нежность и безмолвную благодарность. И всегда, всегда он спрашивал:

— Все хорошо?

— Да.

— А точно?

— Виктор…

— Я должен быть уверен, змейка. В твоем покое. В твоем счастье.

Мужчина до сих пор просыпался по ночам, его инстинкты, закаленные годами опасности, не давали ему спать спокойно. Он осторожно приподнимался, чтобы проверить, ровно ли ее дыхание, лежит ли она рядом. И каждый раз, убедившись, что она здесь, что она жива, он чувствовал, как спадает невидимый груз с его плеч. Она, сонно ворочаясь, привычно ворчала:

— Я не ребенок, Виктор.

— Нет, ты — моя женщина, — шептал он, прижимая ее ближе. — Это страшнее. Потому что ты — все, что у меня есть.

Иногда, в самые темные часы ночи, когда город засыпал и оставались только они двое, он просто шептал ей в волосы, еле слышно:

— Я жив только потому, что ты есть. Ты — мое доказательство жизни.

— Перестань, — она смеялась тихо-тихо, но ее рука находила его.

— Нет. Не перестану.

— Я просто… — начинала она, не зная, как выразить переполняющие ее чувства.

— Я знаю.

Он нежно целовал ее в плечо, горячо и преданно.

— И я тоже люблю тебя, змейка.

Она прижимается ближе. И впервые в жизни… не хочет никуда бежать. Ни от кого. Ни за кем. Их жизнь стала нормальной. Почти. Они просыпаются вместе. Ругаются утром из-за того, кто займет ванну первым. Крадут друг у друга кофе. Тренируются вот-вот поцелуями и ножами. Работают. Готовят. Лечат друг друга от прошлого. И обнимаются так, что кажется — мир цел.

Валерия Андрес. Виктор Энгель.

Слишком опасные, слишком грозные, слишком сломанные. Но вместе — идеально живые. И каждый день рядом — это новая глава, которую они оба — впервые — хотят писать.

...

Очередная крупная встреча, но эта была иной. Несколько влиятельных донов, главы ключевых подразделений, представители теневых империй южных штатов — все они знали Виктора Энгеля. Все боялись его. Его имя было синонимом безжалостной мощи и холодного расчета.

Но никто ещё не видел его таким.

Обычно Энгель восседал на подобных собраниях, словно король войны — хищный, неприступный, его спина лишь слегка касалась спинки кресла, готовая к мгновенному рывку. Сегодня же он казался спокойнее. Эта необычная, почти осязаемая умиротворенность объяснялась просто: справа от него, в безупречно сидящем костюме, сидела Валерия. Не дерзкая, не язвительная, как могли ожидать те, кто знал ее прошлое. Она была воплощением спокойствия, уверенности и скрытой, смертоносной опасности — как и подобало Андрес. Да. Она больше не прятала своей фамилии. Когда один из глав, человек с тяжелым взглядом и отточенными манерами, попытался задеть Виктора колким вопросом, она ответила вместо него. Холодно. Ювелирно. Ее слова, словно клинки, рассекали воздух, безупречно точные, юридически выверенные, обнажая слабость оппонента. Все в зале ахнули, пораженные.

И тогда Дон Рамос, аксакал мира криминала, невольно подался вперед.

— Леди… простите, как к вам обращаться? Госпожа Рихтер?

Виктор, не отрывая взгляда от Рамоса, медленно, опустил ладонь на ее талию. Жест был спокойным, но властным, безмолвным, но ясным для всех.

И произнес:

— Моя жена.

— Что? — выдохнул кто-то из дальнего угла, и этот возглас повис в напряженной тишине.

— Моя. Жена. — повторил он, его голос стал чуть жестче, подчеркивая каждое слово.

Валерия сделала вид, что не услышала, хотя кровь полыхнула огнем в венах, а сердце заколотилось как сумасшедшее. Ее лицо оставалось непроницаемым. Внутри же бушевала буря, словно шторм в открытом море.

Рамос закашлялся, пытаясь взять себя в руки. — Я… разумеется. Большая честь.

— Для вас — да, — сухо ответил Виктор, не дрогнув ни единым мускулом.

Она тихонько толкнула его локтем под столом, едва заметно. Он лишь усмехнулся — виновато, но в то же время чуть хищно, только для нее.

Они вернулись домой к полуночи. Огромный дом встретил их бархатной тишиной, полной обещаний покоя: охрана спала, Селина, должно быть, давно исчезла в гостевом крыле, свет был приглушен, создавая интимный полумрак. Валерия сняла туфли прямо у входа, чувствуя, как холодная гладь мрамора приятно холодит уставшие ступни.

— Устала? — спросил Виктор, наблюдая за ней.

— Нет… — она подняла на него глаза, в которых отражались мириады невысказанных мыслей. — Просто странно слышать, как ты представляешь меня… женой.

— А разве это не правда? — невинно приподнял бровь он, в его взгляде плясали озорные огоньки.

— Виктор…

— Что?

Валерия закатила глаза, но уголки губ дрогнули в легкой улыбке.

— Ты невозможный.

Он подошел ближе, прижимая ее спиной к массивной дубовой двери, словно стремясь впечатать в себя. Опустил голову — так близко, что их дыхание смешивалось, а кончики носов почти касались.

— Позволь мне быть невозможным… только для тебя.

Валерия развернулась, собираясь идти переодеться, но он поймал ее за руку, не отпуская.

— Подожди.

Виктор открыл стеклянные двери настежь, впуская прохладу ночной свежести и аромат цветущего жасмина из сада.

— Пойдем.

— Куда?

— Танцевать.

— Мы дома.

— Тем лучше, — его глаза блеснули в полумраке.

Он вышел босиком на мягкую, влажную траву. Она нерешительно — следом.

Луна, полная и величественная, висела прямо над их головами, разливая серебристый свет, в котором каждая травинка казалась выкованной из металла.

Виктор включил еле слышную мелодию, проникающую в самую душу. Прикоснулся к ее талии и поднял ее ладонь к своим губам, оставляя легкий поцелуй на тонких пальцах.

— Разрешите пригласить мою жену… на танец.

Она тихо рассмеялась, этот звук был музыкой для его сердца. Они закружились по теплой траве. Она была мягкая, влажная от росы, прохладная под босыми ногами. Ее черные волосы, рассыпавшиеся по плечам, касались его щеки. Его ладони горели огнем, прижимая ее к себе. И только безмолвная луна была свидетелем того, как они смотрели друг на друга — так, словно видели друг друга впервые в жизни, с каждой секундой открывая что-то новое, сокровенное. Словно все их прошлое стерлось, оставив лишь этот момент, этот танец, это дыхание.

И в какой-то момент Виктор остановился. Замер, крепко держа ее за руки. Опустился на одно колено.

— Валерия.

Ее сердце замерло, дыхание оборвалось. Она не могла пошевелиться, ее взгляд был прикован к нему. Он вынул из внутреннего кармана маленькую бархатную коробочку. Открыл ее. Внутри — кольцо. Чистое серебро, холодное и благородное, в котором мерцал призрачный свет луны. Он знал ее предпочтения, знал, что золото она никогда не носила.

А внутри, по ободку, была выгравирована надпись на латыни: «Mors certa — amor certior». «Смерть неизбежна — но любовь ещё неизбежнее».

Ее горло перехватило, воздух застрял в легких.

— Ты…

— Ты сказала «да» намного раньше, чем сама понимаешь. Каждый твой взгляд, каждое прикосновение…

Виктор взял ее руку, его пальцы слегка дрожали. — Но позволь услышать это.

Она прикрыла глаза, и сквозь слезы счастья, которые обжигали веки, каждым атомом своего существа, шепотом, что был громче любого крика, выдохнула:

— Да.

Валерия даже не заметила, как он поднял ее на руки, закружив в вихре ликования. Она смеялась — чистым и звонким смехом, который разнесся по ночному саду, отражаясь от листвы. Он прижимал ее к себе так крепко, так трепетно, будто держал в объятиях весь свой мир, все свое будущее, все свои несказанные обещания. И в этот миг мир действительно казался целым. И принадлежал только им двоим.

Виктор нес её в дом. Нежно, но крепко. Она обхватила его ногами за талию, прижимаясь всем телом, чувствуя, как его мышцы напрягаются под ней. Он осторожно опустил её на кровать. Не отпуская, сразу же прижал к себе. Его губы нашли её, не давая опомниться, и он целовал её глубоко, медленно, выбивая воздух из лёгких.

Она обняла его за шею, её пальцы впились в волосы на затылке.

— Виктор… — выдохнула она, когда он чуть отстранился, чтобы перевести дух.

— Я здесь, змейка, — он ответил ей в поцелуй.

Его слова были низкими, хриплыми, но такими настоящими.

— Мне плевать, кто был до меня. Плевать на боль. На все годы, что ты пряталась. Это прошлое. Мое счастье — это ты. Сейчас. Здесь.

Слёзы выступили на её глазах, но она улыбнулась сквозь них.

— Я тоже люблю тебя.

Поцелуи стали жадными, торопливыми. Его руки скользнули под платье. Ткань зашуршала, падая на пол. Он не дал ей опомниться, повалив на спину, и жадно целовал, пока не сбил дыхание. Её руки уже тянулись к его рубашке, разрывая пуговицы.

— Снимай, — выдохнула она, когда он немного отстранился, чтобы помочь.

Виктор сорвал с себя остатки одежды. Теперь их тела были голыми, горячими. Кожа к коже.

Его губы, его язык исследовал каждый изгиб ее тела. Он целовал шею, плечи, спускался ниже, вызывая мурашки. Валерия выгнулась, чувствуя, как огонь разгорается внутри. Её стон сорвался с губ, когда он коснулся груди.

— Моя, — прохрипел он, впиваясь губами в её кожу, оставляя влажный след.

Валерия притянула его лицо к себе.

— Твоя, — ответила она.

— Ты — мое солнце, Валерия, — шептал он, его дыхание опаляло её кожу.

— А ты — мой дом, Виктор, — её голос дрожал от чувств.

Они лежали, голые, сплетённые телами. Её голова покоилась на его влажной от пота груди, слушая ровный стук сердца. Его пальцы мягко зарылись в её разметавшиеся по подушке волосы. Тепло их тел смешивалось, создавая идеальное убежище.

— Змейка? — Виктор провёл пальцем по её щеке, нежно очерчивая скулу.

— Мм? — она промычала в его грудь, довольная и расслабленная.

— Можно вопрос?

— Если скажешь что-то тупое — укушу. Клянусь.

Мужчина рассмеялся, громко, открыто, как она никогда не слышала. Это был чистый, свободный смех.

— Можно ли сказать, что я… побывал прямо в центре Европы?

— ВИКТОР! — Валерия вскочила, схватила подушку и с размаху ударила его.

Он продолжал смеяться, уворачиваясь.

— Что?! Италия же в Европе! Географически всё правильно!

— Идиот! — девушка снова ударила его подушкой, прямо по лицу.

Виктор схватил её за талию, дёрнул к себе и крепко прижал обратно к горячей постели, не давая вырваться.

— Ладно-ладно. Сдаюсь, — прошептал он, целуя её в лоб, потом в нос, потом снова в губы, глубоко и сладко.

— Придурок, — пробормотала она, но ответила на поцелуй.

— Но если серьёзно… — его голос стал тише, серьёзнее. Он сжал её сильнее, прижимая к себе так, что они стали одним целым, кожа к коже. — Я никогда в жизни не был счастливее, чем сегодня. Ни разу, Валерия.

Валерия улыбнулась, прижимаясь к нему всем телом, чувствуя его тепло, его силу, его любовь. И шепнула:

— А я… никогда не была никому настолько нужной.

Виктор закрыл глаза, вдыхая её запах, чувствуя её тепло рядом. И впервые за всю свою жизнь — спал спокойно. По-настоящему. Впервые он знал, что такое мир.