Хрустальная ложь

Глава 59

Тишина в ванной комнате была такой густой и давящей, что её можно было пить, как воду, каждая капля которой обжигала горло. Валерия смотрела на тест, который лежал на ладони, её взгляд был прикован к двум полоскам, и она не могла вдохнуть. Её лёгкие, казалось, забыли, как это делается.

Одна полоска. Чёткая, синяя. Вторая. Такая же чёткая, не оставляющая места ни малейшему сомнению. Она сначала даже не почувствовала, как по щеке прокатилась слеза, горячая, обжигающая дорожка. А затем она засмеялась. Тихо. Невесело. Это был смех, сотканный из отчаяния и безумия, смех абсолютно сломленного человека.

И тут же разрыдалась. Громко, надрывно, захлебываясь собственными звуками. Горло сдавило так сильно, что казалось — воздух вырывается из груди лишь для того, чтобы превратиться в очередной всхлип, в предсмертный хрип её прежней жизни.

— Лери?.. — голос Селины в трубке, который всё это время терпеливо ждал, дрожал, как натянутая струна. — Лери, пожалуйста, скажи хоть что-то… Я слышу, что ты плачешь…

— Селина… — Валерия выдохнула смех, который был больше похож на истерику, на предсмертный хрип. Ей было сложно говорить.

На другом конце провода наступила гробовая тишина. Даже дыхание Селины исчезло, словно она затаила его, ожидая приговора.

— Что?.. — Селина прошептала едва слышно, словно боясь нарушить эту жуткую тишину.

— Две… — Валерия сжала тест в ледяных, дрожащих пальцах, её голос был едва слышен.

И вдруг в трубке раздался такой пронзительный визг, что Валерия едва не выронила телефон. Селина, видимо, не сдержалась.

— ЛЕРИ, ТЫ ЧТО, У МЕНЯ ТЕПЕРЬ БУДЕТ ПЛЕМЯННИК ИЛИ ПЛЕМЯННИЦА?! Господи, я сейчас сама расплачусь!

И сразу же — в ту же секунду — её тон сменился на тревожный, панический, возвращаясь к своему обычному, деловому состоянию.

— Стой! Тебе нельзя нервничать! Господи, Лери, ты сейчас рыдаешь?! Ты рыдаешь, да?! Перестань! Дыши! ДЫШИ! Ты беременная, ты понимаешь?!

Валерия засмеялась и одновременно всхлипнула, её тело сотрясалось от противоречивых эмоций.

— Я не знаю… как перестать…

— Всё хорошо… — голос Селины стал мягким, почти материнским, полным нежности и сочувствия. — Лери, солнышко… это хорошо. Это прекрасно…

— Нет… нет, не хорошо… — Валерия закрыла лицо рукой, её плечи снова затряслись от новых рыданий. — Виктора нет… его больше нет…

— Не говори так! — сорвалась Селина, в её голосе звучала непоколебимая вера.

Валерия захлебнулась новым рыданием, её грудь болела от спазмов. — Как я без него?..

И прежде чем Селина успела найти слова для ответа, Валерия просто отключилась, палец дрогнул по экрану телефона. Она не могла больше слышать чужой голос, даже голос Селины. Она не могла выдерживать эту волну чужой радости, которая казалась такой неуместной на фоне её собственного разрушенного мира. Ей нужна была только тишина, чтобы попытаться осознать происходящее.

В этот момент дверь в комнату, которую она забыла запереть, открылась, и на пороге появилась Луиза. Она увидела выражение лица Валерии — её заплаканные глаза, бледность, растерянность, — и замерла, словно наткнувшись на невидимую стену. Потом взгляд Луизы упал на небольшой пластиковый тест, который Валерия всё ещё сжимала в руке, словно спасательный круг.

И Луиза выдала такой свист: короткий, ошеломлённый — будто увидела призрака или самое невероятное чудо.

— О-о-о боже… — прошептала она, её глаза расширились. Луиза тут же захлопнула дверь, повернула ключ в замке так быстро, будто за ними гналось полмира, будто они прятались от самой судьбы. — Только скажи, что это… то, что я думаю…

Валерия не ответила. Её голова была опущена, волосы закрывали лицо. Она просто подняла руку, положила ладонь на живот — на то место, где теперь билось второе, крошечное сердце — и разрыдалась, уткнувшись в колени, словно пытаясь защитить это новое, хрупкое чудо.

— Лу… — голос её дрожал, прорываясь сквозь всхлипы.

Луиза замерла на мгновение, осознавая масштаб происходящего. Потом подошла и опустилась перед ней на колени, её лицо было наполнено смесью потрясения и безмерной нежности.

— Тихо, — сказала она и, дрожа, обняла Валерию, прижимая её к себе. — Тихо, Лери… эй, систр. Ты чего? Это же такое счастье. Виктор подарил тебе чудо.

Валерия всхлипнула, сжимая тест, её глаза были полны страха. — Они выгонят меня… они скажут, что я… позор…

— Ты с ума сошла?! — Луиза резко схватила её лицо в ладони, заставляя посмотреть ей в глаза. — Ты носишь ребёнка двух сильнейших родов! Андрес и Энгель! В нем течёт их кровь! В этом ребёнке течёт их кровь! Как они могут выгнать свою собственную кровь?!

— Лу… — Валерия попыталась что-то сказать, но Луиза не дала ей.

— Да заткнись ты! — она снова всхлипнула, но сквозь слёзы на её губах играла улыбка, полная безумной радости и гордости. — Клан Андрес не выгоняет своих. Никогда. Они слишком любят сильных женщин, Лери.

— Это отречение… по-настоящему. — Валерия всё ещё не могла поверить, что такое возможно.

— Отречение? — Луиза фыркнула, её голос звучал почти насмешливо. — Ты просто забыла, что наш дедушка, глава клана Андрес, когда-то сжёг традиции по глупости. В прямом смысле. На костре. При всём совете. Сжёг, потому что они мешали любви! Наша бабушка сожгла своего свекра заживо! Они приняли твоего отца в семью несмотря на то, что он был врагом. Они никогда так с тобой не поступят. Слышишь меня?!

— Лу… — Валерия смотрела на неё, и в её глазах мелькнул проблеск надежды.

— Ты — старшая Андрес, ты вообще понимаешь?! — голос Луизы стал настойчивым, в нём звучала гордость. — Даже после того, как стала главой Восточного региона США! Ты думаешь, что тебя кто-то осмелится осудить?! Ты — будущее этого клана, Лери!

Валерия закрыла глаза и замотала головой, пытаясь отогнать эти мысли, но одна мысль всё ещё давила на неё, как камень.

— Но Виктора нет…

— Он есть, — мягко, но уверенно сказала Луиза, её взгляд был полон глубокой, интуитивной веры. — Здесь. — девушка кивнула на живот кузины.

Валерия обхватила живот ладонями, словно пытаясь защитить это маленькое, ещё не осознанное существо. Сквозь слёзы, сквозь страх, сквозь боль, она прошептала, почти неслышно.

— Я никому не скажу… пока…

Луиза кивнула, её лицо стало серьёзным. — Я буду молчать. Как могила.

— Никто из семьи… — Валерия посмотрела на неё умоляюще.

— Никто не узнает, — пообещала Луиза, её взгляд был твёрд, как скала. — До тех пор, пока ты сама не решишь, когда придет время.

Валерия выдохнула. Глубоко, впервые за долгое время. Дрожащая, сломанная горем, но впервые за эти бесконечные дни… в её глазах мелькнула искорка. Искорка новой жизни, новой цели, новой надежды.

И тихо прошептала, почти неразборчиво, глядя на свой живот:

— Виктор… вернись ко мне… пожалуйста…

Особняк Андрес, с его историей, величественными залами и бесценными произведениями искусства, шумел, жил, наполненный приглушенными голосами и скрипом старых полов. Но для Валерии он был не убежищем, а клеткой. Не золотой — стальной, с бархатными стенами, скрывающими острые углы. Каждый взгляд, каждое движение, каждый вздох окружающих казался ей чужим, пропитанным фальшью и невысказанными упреками.

Она ходила по его коридорам, будто по старым, незажившим ранам. Каждый портрет предков на стенах был отголоском прошлого, которое она проклинала. Каждый шаг отдавался болью памяти. Каждый запах — старой древесины, свежего кофе, цветочных духов — был напоминанием о том, что она здесь чужая. Что её обманули. Что её предали. Что она так и не простила до конца. Да, семья наверняка считала её инфантильной дрянью, неуравновешенной истеричкой, но ей было плевать. Она не искала их одобрения, не желала их понимания.

Родня, с упорством, достойным лучшего применения, пыталась вести себя так, словно ничего не произошло. Словно она не сбегала, нарушив все правила и приличия. Словно они не пытались выдать её замуж за нелюбимого. Словно её сердце не осталось лежать под обломками склада в Нью-Йорке, раздавленное взрывом, похороненное под пылью и бетоном.

Но она не верила больше никому. Даже себе. Даже своему разуму, который пытался шептать ей о надежде.

Дверь её комнаты, которая теперь казалась ей единственным прибежищем, открылась без стука. Алан вошёл без приглашения — как всегда, привычно игнорируя чужие границы.

Высокий. Почти такой же сильный, как их отец, но в его осанке не было той абсолютной жесткости. С таким же острым взглядом Андрес, который мог пронзить насквозь — но в отличие от Валерии, в его глазах ещё теплилась мягкость, способность к состраданию. У неё эта мягкость иссякла уже давно, выжженная горем и предательством. Он остановился у двери, наблюдая за старшей сестрой, которая стояла у массивного мраморного камина, держась за его резной край, словно это был последний спасательный круг в бушующем море.

— Могу? — спросил он, его голос был глухим, непривычно неуверенным.

Валерия не повернула головы, только усмехнулась — пусто, без малейшего намёка на веселье, лишь горькая гримаса на бледных губах.

— Ты уже вошёл, Глава.

Алан сморщился, его лицо исказилось от неприязни к этому слову. — Вот этого не надо.

Она медленно подняла на него глаза — холодные, золотисто-стальные, такие же, как у их отца в моменты максимального разочарования, когда он смотрел на слабых или непослушных.

— А что тебе «не надо», Алан? Признания факта? — она чуть наклонила голову, в её тоне сквозила ядовитая ирония. — Ты глава.

Он подошёл ближе, не обращая внимания на колкость, и сел в одно из кресел напротив неё, кивнув охране, чтобы ушли. Лишь когда они остались вдвоём, Алан устало выдохнул, его плечи поникли.

— Это было несправедливо, Лери. Я знаю. Тебя никто не должен был заставлять. И брак… — он на мгновение замялся, подбирая слова. — Ты должна была стать главой, и это знали все. Я не хотел отнимать у тебя власть. Я был ребенком. И я не хочу, чтобы ты злилась на меня. Но я не понимаю, в чем конкретно ты меня обвиняешь?! Я не просил этого места!

Валерия тихо засмеялась, не весело, а почти жестоко, её глаза сузились. Она подняла руку ладонью вверх, словно демонстрируя невидимую корону.

— Злилась? О чём ты говоришь, Алан? Я и так глава.

Он нахмурился, его взгляд был полон недоумения. Её взгляд стал медленным, ленивым, опасным — тем самым взглядом, от которого в Нью-Йорке у прокуроров подкашивались колени, а противники теряли дар речи.

— Нью-йоркской мафии, — спокойно, размеренно произнесла она, каждое слово отчеканивая, словно удар молота. — Энгель приняли меня. Их люди принимают мои приказы. И власть Виктора — моя власть тоже. Его люди — мои люди. Его дом — мой дом. Его штат — моя территория.

Валерия сделала шаг вперёд, будто проверяя брата на реакцию, ожидая, что он отступит — но он не двинулся, его лицо было каменно-неподвижным.

— Так что центральный регион мне не нужен, — продолжила Валерия, её голос был холоден, как зимний ветер. — У меня есть свой мир. Своя земля. И… — она замолчала, глядя в пол, её голос на мгновение смягчился, стал почти интимным, — мой человек дал мне власть своей семьи… принимал меня как родную.

Алан отвел взгляд, видно было, что ему не нравится эта тема. Он не мог найти слов, чтобы оправдаться, чтобы объяснить, что не всё было так просто, как она это видела.

— Я всё равно вернусь в США, — твердо сказала Валерия, когда смогла заговорить, её решение было окончательным и не подлежало обсуждению. — И никто меня не остановит. Там моя жизнь. Моя работа. Мои люди. И… — она сглотнула, в её голосе появилась нотка непоколебимой преданности, — его семья. Я не могу их бросить. Они сейчас там, потеряли его, так же, как и я.

Алан закрыл глаза, эти слова резанули по нему сильнее ножа, вонзились в самое сердце. Потому что когда-то, сидя в саду под лимонным деревом, маленькая Валерия, его младшая сестренка с растрепанными волосами и сияющими глазами, обещала:

«Мы всегда будем вместе, Алан. Всегда. Ты будешь моим рыцарем, а я — твоей королевой».

А теперь он видел, что потерял сестру — не потому что она ушла физически, а потому что её сердце, её душа, её верность принадлежали другой стране и одному мужчине.

Алан произнёс тихо, хрипло, едва слышно:

— Ты обещала… что всегда будешь рядом.

Валерия посмотрела на него с неожиданной мягкостью — как на брата, которого она всё ещё любит, но уже не так, как раньше, не так, как когда-то, когда их мир был прост и неразделим. Эта мягкость тут же сменилась ледяным холодом.

— Видимо нарушать клятвы, наша семейная черта. Можешь так матушке и передать.

Алан отвернулся, чтобы она не увидела, как у него дрогнули губы, как в глазах застыла боль.

Впервые за всю жизнь он почувствовал себя маленьким братом. Тем самым мальчишкой, которого она защищала от хулиганов, которого утешала после родительских наказаний. Тем, кто снова теряет её, видя, как она отдаляется, уходит в свой новый, чужой мир.

И он понимал — она уйдёт. И никто, ни одна сила в этом доме, ни одна традиция Андрес не сможет её удержать.

И если она узнает, кто именно виноват во взрыве — кто стоял за этим кровавым хаосом — она не простит. Никогда.

А ночь была тихой. Слишком. Не просто тихой, а звенящей пустотой, которая давила на барабанные перепонки и разрывала душу. Такой тишины Валерия боялась — потому что она давала пространство мыслям. А мысли сейчас были как холодные, острые ножи, отрезающие по кусочку реальность, вскрывающие старые раны и наносящие новые.

Она сидела на подоконнике своей старой комнаты, в Италии, в доме Андрес, в доме, где она выросла, в доме, от которого сбежала — и куда её вернули силой. Высокие потолки, старинная мебель, гобелены на стенах — всё это казалось чужим, далёким, словно декорации из другого измерения.

Да, она, безусловно, скучала по семье и хотела вернуться. Но... не при таких обстоятельствах. Совершенно не при таких, черт возьми. Не так, когда её вырвали из жизни, когда её мир рухнул, когда она потеряла всё.

Тишина шептала одно, навязчиво, безжалостно:

Виктор мёртв.

Виктор мёртв.

Виктор — мужчина, который держал её на руках, который целовал ей лоб, который приходил даже в те ночи, когда она, в приступе страха или сомнений, просила: “остановись, Виктор, давай подумаем”. Она зажмурила глаза, пытаясь оттолкнуть эти болезненные образы. Она не позволяла себе рыдать — не после той истерики, которая сотрясла особняк, не после криков и проклятий, не после того, как Алан вёз её сюда в самолёте, а она билась, царапалась, и в итоге упала в обморок от изнеможения и транквилизаторов.

Нет.

Хватит.

Её внутренняя сила, которая казалась исчерпанной, медленно поднимала голову.

Она теперь мать.

Пальцы медленно, осторожно легли на живот. Тёплый. Тихий. Ещё крошечный — едва заметный бугорок под тканью, но уже он. Или она. Будущий Энгель. Сильнейшая кровь, которая должна будет продолжить их наследие. Наследник Восточного региона.

Её ребёнок. И Виктора. Их с Виктором.

Валерия выдохнула ровно, глубоко, пытаясь усмирить дрожь, охватившую её тело.

— Виктор… — прошептала она так тихо, что сама едва услышала этот звук, который растворился в ночной тишине. — Где бы ты ни был… ты оставил мне самое важное, что только мог. Самое ценное.

Слеза скатилась по щеке, но это была уже не слеза отчаяния, а слеза горечи и нежности, смешанной с новой, хрупкой надеждой.

Даже если Виктор не вернётся — его кровь вернётся. Его глаза будут смотреть на неё через этого малыша. Его руки — когда ребёнок начнёт хвататься за её палец. Его голос — возможно, в смехе, который наполнит их дом.

Она будет жить за двоих. Любить — за двоих. Сражаться — за двоих. И вернётся в Нью-Йорк. Обязательно. Для них двоих. Для себя, для него и для своего будущего.

Телефон вибрировал в руке так сильно, будто ощущал её отчаянную потребность в связи, в подтверждении реальности, в голосе, который не осудит.

— Селина? — голос Валерии сорвался, прозвучав более хрипло, чем она ожидала.

На том конце раздался быстрый вдох, а затем облегченный выдох.

— Лери… — Селина всхлипнула, её голос был полон беспокойства и радости. — Как ты? Тебя держат там, да? Алан — сукин сын, я ему…

— Селина, — мягко, но очень твёрдо перебила Валерия, не давая ей развить тему мести. — Как дела в клане? Как Люциан?

Тишина на мгновение. Селина, видимо, быстро собралась. Затем — осторожный ответ:

— Папа взял всё на себя. Люциан контролирует Восточный регион полностью. Он не позволяет никому паниковать. Он сказал… — голос Селины дрогнул, — что ты вернёшься. Обязательно. Он верит.

У Валерии сжалось сердце, слова Люциана Энгеля прозвучали как эхо её собственной, едва теплящейся надежды.

— Вернусь, — прошептала она, её голос был уже твёрже. — Я обязана.

Селина облегченно вздохнула. — Мы ждём тебя. Все. И… Лери…

— Да? — Валерия почувствовала, как её сердцебиение участилось.

— Я… я не верю, что Виктор мёртв. И папа тоже не верит.

Валерия закрыла глаза, чувствуя, как внутри снова вспыхивает тёплая искорка, разгоняя ледяной холод. Её ребёнок будто бы отозвался на эти слова, на эту надежду, шевельнувшись внутри неё.

— Спасибо, Селина, — прошептала она, слёзы вновь подступили к глазам, но на этот раз они были слезами облегчения. — Береги клан. Пока меня нет. Береги их всех.

— Даю голову на отсечение, — ответила та, в её голосе звучала непоколебимая преданность. — И твою комнату я не отдаю никому, понятно? Она ждёт тебя.

Валерия впервые за много дней улыбнулась — еле-еле, лишь уголками губ, но по-настоящему, искренне. В этой улыбке была нежность и едва уловимый проблеск былой силы.

Сбросила вызов.

И прижала ладонь к животу, ощущая там слабое, но такое важное биение новой жизни. — Мы скоро домой, малыш. Скоро.

Дни шли, сливаясь в плавную, размеренную череду. Валерия ходила по дому Андрес — тихая, выверенная в каждом движении, холодная в своей отстранённости. Не плачущая. Не кричащая. Не ругающаяся. Она была словно статуя, выточенная из льда, внутри которой таился бушующий огонь. Все думали, что она постепенно приходит в себя, смиряется с судьбой. Все — кроме двух человек, чьи глаза видели гораздо больше.

Адель, которая видела в Валерии отражение не только себя, но и своих предков. Она замечала каждую деталь: как Валерия теперь осторожно поднимается по лестнице, придерживаясь за перила; как ест непривычно много супа, хотя раньше не отличалась аппетитом; как запашок кофе, её любимого, вызывает у неё брезгливый жест, а по утрам она исчезает надолго в ванной. Как она машинально, едва заметно, гладит живот, думая, что никто не замечает. Адель лишь молча кивала себе, её глаза были полны понимания и тайной надежды.

И Луиза, которая не оставляла её ни на минуту, ухаживая за ней так бережно, как за чем-то хрупким и бесценным. Она была её тенью, её опорой, её сестрой, которая делила с ней тайну.

Валерия сидела на балконе, откуда открывался вид на цветущий сад, пила воду маленькими глотками и делала вид, что всё нормально, что она просто наслаждается видом. Луиза принесла ей тёплый плед, хотя день был солнечным.

— Тебе нужно больше отдыхать, — сказала Луиза, наклоняясь к ней, её голос был тих и заботлив.

Валерия бросила на неё косой взгляд, в котором, однако, не было прежней ярости. — Если ты ещё раз намекнёшь на… это… я вышвырну тебя из окна.

— Конечно, — улыбнулась Луиза, ничуть не испугавшись угрозы, зная, что за ней ничего не стоит. — Только потом проси меня, чтобы я тебе живот мазала кремом от растяжек.

Валерия подавилась воздухом, закашлялась от неожиданности.

— Луиза!

— Что? — кузина развела руками, её глаза озорно блеснули. — Теперь я твоя личная акушерка, хочешь ты того или нет. Ты никуда от меня не денешься.

Валерия закрыла лицо ладонями, пытаясь сдержать внезапный приступ истерического смеха. — Боже, за что мне всё это…

— За то, что трахалась до свадьбы, — философски, совершенно спокойно заметила Луиза.

И Валерия — впервые за долгие дни, впервые с момента взрыва — засмеялась. Сквозь слёзы, которые вновь выступили на глазах, но это был уже смех, очищающий, живой, наполненный горечью и неожиданной радостью.

Алан поймал её на широкой мраморной лестнице, когда она спускалась, на удивление неторопливо. Он преградил ей путь, его лицо было хмурым. Явно подозревал, что побег скоро.

— Сестра. Ты можешь хоть раз… просто… усидеть на месте?

Она медленно повернулась к нему, её взгляд был на удивление спокоен, без прежней ярости, но с той же стальной решимостью.

— Нет.

Алан прикрыл глаза, словно от сильной боли. Он чувствовал, что теряет контроль над ней, над ситуацией, над самой реальностью.

— Почему ты такая? — прошептал он, в его голосе звучало искреннее недоумение.

Валерия подошла ближе. Медленно, каждый шаг отмеряя с хищной грацией, присущей её роду. В её движениях чувствовалась не просто женская решимость, а нечто более древнее, инстинктивное, как у хищницы, вышедшей на охоту. Это была поступь Андрес, уверенная и бескомпромиссная.

— Потому что наша матушка не умеет держать обещания, — начала она, её голос был тих, но каждое слово прозвучало как выстрел в тишине комнаты. — Потому что я росла, зная, что однажды буду управлять. Потому что меня готовили к власти с самого детства, вдалбливая в голову, что я — будущая глава. А потом сказали, что моё место займёт кто-то другой. Ты.

Она обошла его кругом, словно акула, кружащая вокруг своей добычи. Это был старый, детский приём, когда она сверлила его взглядом и пыталась запугать, но теперь он был усилен годами опыта и настоящей, выстраданной властью. Алан, почувствовав себя пойманным в ловушку её золотисто-стального взгляда, сглотнул, его кадык дёрнулся.

— Ты стала главой, — буркнул он, пытаясь вернуть себе хоть часть утраченного превосходства, — Хотя и не Европы.

— Восточный регион — достойная территория, — улыбнулась она, но это была не искренняя, тёплая улыбка. Она была холодной, отстранённой, уверенной. По-андресовски. — И, как видишь, я заняла её по праву, а не по чьему-то снисхождению.

Алан покачал головой, в его глазах читалось смесь восхищения и грустной покорности. — Ты настоящая Андрес. Ты без власти не можешь.

— И я никогда этого не скрывала, — ответила она, её голос был лишён всяких эмоций, кроме спокойной, непоколебимой уверенности.

Она прошла мимо него, оставив брата стоять в коридоре, поражённого её силой, её трансформацией. И её тайной, о которой он даже не подозревал. Тайной, которая была не просто о власти, а о жизни.

Когда наступила ночь, и весь особняк погрузился в сон, Валерия лежала в своей огромной, но такой пустой постели. Рука её, словно по инстинкту, неизменно ложилась на живот. Её пальцы нежно поглаживали чуть округлившуюся плоть, чувствуя под ней хрупкую, но такую мощную новую жизнь.

— Мы вернёмся домой, малыш, — шептала она в темноте, её голос был полон одновременно печали и нежности. — К твоему деду Люциану. К твоей тётке Селине. К нашему клану. К тем, кто нас ждёт.

Она улыбнулась сквозь слёзы, которые всё ещё подступали к глазам при мысли о Викторе.

— Твой папа был бы так рад, узнав о тебе... Он был бы самым лучшим отцом.

Живот тихо, едва ощутимо отозвался, словно лёгкий толчок, почти неосязаемый. Как будто маленькая жизнь внутри понимала каждое слово матери, её боль и её надежду. В этот момент Валерия почувствовала себя не просто женщиной, но и хранительницей, мостом между двумя мирами — прошлым и будущим, потерянным и обретённым. И это придавало ей силы, которых, казалось, у неё больше не осталось. Силы жить. Силы бороться. Силы вернуться домой, в свой настоящий дом, к своей новой семье.

...

Валерия никогда в жизни так много не улыбалась. И никогда — настолько пусто, настолько безучастно. Её губы растягивались в идеальной, отточенной улыбке, но глаза оставались холодными, зеркальными, отражающими лишь скорбь и решимость. Она просыпалась в той же просторной комнате, где когда-то встречала утро с искренней радостью, умывалась в той же ванной, где в детстве танцевала под любимую музыку, но вглядывалась в своё отражение, которое теперь казалось ей чужим, незнакомым, словно маска.

И каждый день она играла роль.

Роль идеальной дочери, которая наконец-то вернулась в лоно семьи. Роль покорной наследницы, готовой принять свою судьбу. Роль девочки, которая наконец поняла «своё место».

Хотя её настоящее место было в Нью-Йорке. В доме, который до сих пор пахнул его кофе и его терпким одеколоном. В объятиях, которые сейчас будто были вырваны из её тела, оставив после себя лишь фантомную боль и пустоту.

Эмилия сама пришла к ней. Без предупреждения. Без стука. Она зашла, увидела дочь, сидящую на кровати с книгой, и впервые за много лет в её глазах не было ни контроля, ни привычной строгости. Только усталость, горечь и… сожаление? Валерия не была уверена, но это чувство пронзило её сильнее любого упрёка.

— Лери… — голос матери дрогнул, она остановилась в нескольких шагах от кровати, словно боясь подойти ближе. — Можно?

Валерия закрыла книгу, положила её на прикроватную тумбочку и спокойно кивнула, её движения были отточены и грациозны, как у балерины.

— Конечно, мама.

Эмилия подошла ближе, остановилась, будто боясь нарушить невидимую границу. Потом неожиданно — обняла дочь. По-матерински. Тепло. Неловко. Искренне. Как раньше, в те далёкие, беззаботные дни.

Валерия замерла. Она не чувствовала ничего. Ни злости. Ни тепла. Ничего. Только пустоту, которая зияла внутри.

Эмилия говорила тихо, её слова были полны боли и раскаяния:

— Прости меня… за всё. Мы… мы правда хотели как лучше. Мы боялись за тебя. Мы хотели защитить тебя от этого мира, от опасностей… Ты — наша дочь. Мы… не должны были…

Но Валерия уже натягивала привычную, идеальную, безупречную улыбку, которая так хорошо маскировала её истинные чувства.

— Мам, всё в порядке, — её голос стал мягким, размеренным, лишенным каких-либо эмоций. — Родители всегда правы. Вы приняли лучшее решение для семьи. Моё место здесь. С вами. И я… — Валерия почти не моргнула, её взгляд оставался неподвижным, — прошу прощения за тот побег. Это никогда не повторится.

Сзади Луиза, стоявшая в дверях и наблюдавшая за сценой, едва не поперхнулась от смеха. Валерия заметила это боковым зрением и чуть наклонила голову, словно безмолвно говоря ей: «заткнись и играй свою роль».

Луиза фыркнула, но тут же натянула милую улыбку, обращаясь к Эмилии:

— Тетя Эми! Между прочим, мы с Лери собирались сходить за покупками. У неё же почти ничего не осталось — всё в Америке. Нужно обновить гардероб, пока она здесь!

Эмилия просияла, будто речь шла о её личной победе, её лицо оживилось.

— Конечно! Отличная идея! С вами пойдёт охрана. Вы должны быть в безопасности, дорогая.

Валерия кивнула, скрывая внутренний стон. Охрана. Конечно. Как же иначе? Словно она была маленькой девочкой, а не главой теневой империи.

Отец подошёл позже, после Эмилии, будто ждал момента, когда дочь уже «размягчена» материнскими объятиями.

— Лери, — его голос был тихим, лишённым привычной строгости. — Можно поговорить?

Она снова улыбнулась. Усталой, идеальной, фальшивой улыбкой.

— Да, папа.

Он сел рядом на край кровати, и впервые Валерия увидела его не как непоколебимого главу клана Андрес, а как мужчину, который осознал, что потерял дочь ещё много лет назад, задолго до этого побега. Его плечи были опущены, в глазах читалась тяжесть вины.

— Мы с твоей матерью… мы виноваты во многом. Мы были слишком слепы.

Валерия молчала, ожидая продолжения.

— И твоя бабушка с дедом тоже, — продолжил он, с трудом подбирая слова. — Мы видели, что на тебя давит мама, что ты несчастна. Мы должны были вмешаться. Но… — он выдохнул, словно выталкивая из себя огромный груз. — Мы думали, что так будет лучше.

Она посмотрела на него — впервые с тенью тепла, почти нежности, в своих золотистых глазах.

— Папа… я не злюсь на вас. Правда.

И здесь, впервые за долгое время, слова были искренними. Не было смысла злиться. Злость требовала энергии, а у неё её было мало. И главное, она понимала, что всё это привело её туда, где она оказалась.

— Если бы всего этого не было, — продолжила девушка, её голос стал тише, задумчивее, — я бы никогда не попала в США. Не нашла бы работу, которая стала моей жизнью. Не встретила бы людей, которые стали моей семьёй. Не узнала бы, кто я есть на самом деле.

Валерия задержала дыхание. Сердце ударило больно, напоминая о пустоте, но одновременно и о новом, хрупком чуде.

— И… — её голос стал почти неразличимым шёпотом, — не встретила бы человека, которого полюбила всей своей черствой душой.

Глаза Киллиана смягчились. Он понял. Понял всю глубину её потери и её вновь обретённой силы. И ничего не сказал, просто обнял дочь, прижимая её к себе.

Валерия уткнулась в его плечо, почти плача от этого редкого, искреннего проявления отцовской нежности. А потом, когда в дверях появился Валериан, который нежно улыбался им, девушка подняла голову, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

— Как вам удаётся с бабушкой выглядеть так молодо? — попыталась пошутить она, отвлекаясь от тяжёлых мыслей.

Валериан засмеялся тихо, тепло, его глаза светились мудростью.

— Это гены, милая. И то, что мы держим друг друга молодыми. Любовь, которая переживает года, делает чудеса.

В этот момент Адель появилась в дверях, заметив объятие, и её лицо озарилось мягкой улыбкой.

— Подобное притягивает подобное. А ещё… — она протянула руку, погладила внучку по плечу, её прикосновение было лёгким, как бабочка, — проклятье Андрес любит тех, кто сильнее судьбы. Кто осмеливается переписать её.

Валерия не поняла до конца, что она имела в виду, но почувствовала в её словах некий тайный смысл, предназначенный только ей.

— Мне пора собираться, — тихо сказала она, отстраняясь от отца. — Мы с Луизой хотели сходить за вещами.

Адель с Валерианом обменялись взглядами. В их глазах не было ни удивления, ни осуждения.

Они всё поняли.

И то, что она играет роль, скрывая свои истинные намерения.

И то, что её сердце и её будущее где-то далеко, за океаном.

И то, что она не останется здесь, не смотря ни на какие бархатные стены и семейные объятия.

Но ничего не сказали, лишь одобрительно кивнули, позволяя ей уйти.

Утро следующего дня было пронизано солнечным светом. Валерия, несмотря на идеальное исполнение роли покорной дочери, чувствовала себя словно натянутая струна. Но когда Луиза влетела в её комнату, сияющая, как весеннее солнце, с глазами, полными заговорщического блеска, Валерия почувствовала знакомый прилив энергии.

— Готова к шопингу? — прошептала Луиза, едва сдерживая смех. — Нам нужно прикрытие. Твоё «я-собираюсь-жить-здесь-вечно» лицо выглядит великолепно, но я знаю, что за ним скрывается.

Валерия улыбнулась — на этот раз почти искренне. Предвкушение свободы, пусть и временной, было пьянящим. Они спустились вниз, где их уже ждала группа из четырёх крепких телохранителей. Эмилия, провожая их взглядом, выглядела довольной.

Первым делом они заскочили в небольшой, но элитный магазин электроники. Пока охрана деликатно отвернулась, изучая последние модели ноутбуков, Луиза ловко купила Валерии самый новый смартфон и, что более важно, новую сим-карту, зарегистрированную на несуществующее имя.

— Вот. Твоя прямая связь с внешним миром, Лери. Никто не прослушает. — Луиза подмигнула.

Валерия лишь коротко кивнула, сжимая в руке тонкий, но мощный девайс. Это был не просто телефон — это был ключ. Ключ к Нью-Йорку.

Дальше был бутик. Валерия, обычно предпочитавшая строгие, деловые костюмы, сейчас нуждалась в чем-то другом. Луиза, словно почувствовав её состояние, сразу повела её к полкам с мягкой, свободной, удобной одеждой. Нежные кашемировые свитеры, струящиеся туники, брюки из лёгких тканей — всё это было абсолютно не в её привычном стиле, но Луиза настояла.

— Тебе нужно чувствовать себя комфортно, Лери. Сейчас это самое главное. И выглядеть счастливой.

Валерия позволяла ей выбирать, лишь изредка кивая. Но взгляд её задержался на паре изящных платьев, которые Луиза едва не пропустила. Одно — глубокого изумрудного цвета, второе — небесно-голубого, с легкой вышивкой.

— Эти, — указала Валерия.

Луиза с радостью подхватила их, понимающе улыбнувшись. Они перебрали столько нарядов, что незаметно для себя заболтались, смеясь над нелепыми фасонами и вспоминая детские шалости. В эти моменты Валерия чувствовала себя почти прежней, свободной от гнета скорби и фальши.

Когда они вышли из бутика, солнце уже клонилось к закату, раскрашивая небо в медовые оттенки. Валерия остановилась. Вдалеке виднелись вековые кипарисы, их силуэты вырисовывались на фоне золотого неба. Она вдруг почувствовала острый укол ностальгии.

— Идите, — тихо, но твёрдо произнесла она, обращаясь к охране.

Телохранители, привыкшие к беспрекословному подчинению, замерли.

— Госпожа, это опасно. Нам приказано…

— Я сказала, идите, — голос Валерии стал холодным, как лёд. Её золотистые глаза сверкнули, и в них отразилась вся мощь Андрес. — И чтобы матери не слово. Погуляйте. Луиза сообщит вам, где мы встретимся и вместе вернемся домой.

Парни, обученные повиноваться, не посмели ослушаться. Они лишь поклонились и быстро исчезли в толпе. Луиза лишь покачала головой, счастливо улыбаясь.

— Ты снова за старое, Лери. Ужасно. Но я скучала.

Они пошли по узким улочкам старого города, где каждый камень дышал историей. Валерия будто начала вспоминать, как хорошо жить на родине, когда не нужно постоянно быть настороже. Этот лёгкий бриз, этот запах жасмина, этот смех детей, доносящийся из соседнего дворика. Внезапно её сердце пропустило удар от необъяснимого тепла.

Они зашли в любимое кафе из их юности — крохотное, уютное, с красными клетчатыми скатертями и запахом свежего эспрессо. Не успели они сесть, как к ним тут же кинулась худенькая девушка с копной рыжих волос, её глаза светились от радости.

— Лери! Луиза! Боже мой, сколько лет, сколько зим! Я думала, ты никогда не вернёшься!

Это была Анна, их школьная подруга, которая теперь работала в этом кафе. Валерия обняла её крепко, и впервые за долгое время рассмеялась по-настоящему, от души.

— Анна! И я тебе рада! Ты хоть представляешь, как я по тебе соскучилась!

Они провели там несколько часов, болтая без умолку, вспоминая старые времена, обмениваясь новостями. Валерия чувствовала, как с неё медленно спадает напряжение, как она вновь обретает частичку себя. Это было целительно.

Вечером, вернувшись в особняк, Валерия, к удивлению всей семьи, подошла к Алану, который сидел в своём кабинете, погрязший в бумагах. Несмотря на их недавнее напряжение, она решила ему помочь.

— Ты выглядишь так, словно пытаешься понять теорию струн, — сказала она, глядя на кипу документов.

Алан поднял на неё усталые глаза. — Это хуже. Это отчёт о потерях в логистическом секторе за последние полгода.

Валерия взяла один из отчётов, пробежалась по цифрам, её мозг, натренированный на аналитику, тут же включился в работу.

— Ты не учитываешь региональные особенности, — спокойно произнесла она, ткнув пальцем в таблицу. — Здесь требуется точечная перенастройка. И вот этот пункт… ты слишком доверяешь местным подрядчикам.

Алан внимательно слушал, его глаза расширялись от удивления.

— Откуда ты знаешь? Я только недавно получил эти данные.

Валерия пожала плечами, в её глазах мелькнула озорная искорка.

— Разве тебя не учили, что у Андрес всегда есть глаза и уши везде? Даже если они "сбежали" из дома.

Алан вдруг замер, его взгляд стал пронзительным.

— Это ты мне помогала все эти годы? Через Луизу? Все эти анонимные подсказки, эти неожиданные решения проблем, которые появлялись из ниоткуда?

Валерия лишь пожала плечами, словно это было само собой разумеющимся.

— Это мой долг, Алан. Меня ведь к этому готовили, помнишь? Я не могла просто так бросить клан. Даже если от меня отреклись.

Он попытался снова начать разговор, возможно, извиниться, объяснить, но она лишь развернулась и пошла к двери. На прощание она подняла руку, на которой блеснуло кольцо, подаренное Виктором. А в коридоре поцеловала его. Это был безмолвный, но очень ясный сигнал: её сердце принадлежит Виктору, её мысли — тоже.

Поздней ночью Луиза бесцеремонно забралась к ней в постель, прижавшись спиной к Валерии.

— Ну что, акушерка к вашим услугам, — прошептала она, и тут же начала разговаривать с животом Валерии. — Привет, малыш. Это твоя тётушка Луиза. Только посмотри на свою маму. Отбитая наглухо, верно? Целый день из себя строит святую невинность, а сама в обход всех приказов бегает по столице и чуть не гоняет охрану к чёртовой матери. Ты ж смотри, чтобы не пошёл в неё!

Валерия засмеялась, её смех был теперь лёгким и непринуждённым.

— Луиза! Ты с ума сошла!

— Что я сделала? — Луиза обернулась, её глаза были полны нежности. — Просто общаюсь с племянником или племянницей. Между прочим, когда мы пойдём на УЗИ? Мне уже не терпится увидеть, кто там у нас такой.

Валерия замерла, и в её глазах мелькнула такая нежность, такая глубокая любовь, что Луиза ахнула.

— Надо сходить на УЗИ, — тихо сказала Валерия. — Скоро. Как только я решу, как нам выбраться отсюда без лишнего шума. И тогда мы узнаем, кто там у нас… маленький Энгель.