Хрустальная ложь

Глава 52

Ночь была длиннее, чем вся его жизнь. Длиннее, чем годы его сиротства, чем дни, когда он строил свою империю, чем часы, когда он находился на волосок от смерти. Три выстрела. Одно имя, вырвавшееся из её уст. И кровь на его руках — её кровь, тёплая и липкая, казалась невыносимо горячей, а затем превратилась в холодную, застывшую корку. Он даже не заметил, когда медики подбежали. Не заметил, что ему кричали его же люди, пытаясь отвести его взгляд, дать указания. Не заметил прожекторы, сирены, панические выкрики, заполняющие бывший склад. Он видел только её белое, безжизненное лицо, её измученные глаза, и руку, что соскальзывала с его плеча, когда они перекладывали её на носилки.

Её увезли. Быстро. Слишком быстро. Она исчезла за дверью, ведущей в операционную, в мир, куда ему, Виктору Энгелю, не было доступа. Он хотел идти за носилками, прорваться, быть рядом, контролировать, спасать. Его не пустили. Крепкие руки медиков и его же охранников задержали его.

Виктор поднял врача за воротник, его взгляд был столь же холоден, сколь его руки были горячи от крови. В нём горела чистая, неразбавленная угроза.

— Если она умрёт, — сказал он, его голос был низким, — Я похороню вас. Всех. Живьём. Прямо в подвале этого здания.

Медсестры, стоящие рядом, побледнели, их лица стали белее бинтов. Врач заикнулся, его голос дрожал.

— Г-господин Энгель, пожалуйста... мы делаем всё возможное... клянусь...

Он отпустил. Просто отпустил. Встал у двери операционной, словно каменный монумент. И стоял. Всё время. Три часа. Пять. Семь. Часы сливались в бесконечный ад. Кровь на его руках засохла, превратившись в тёмные пятна. Глаза не моргали, его взгляд был прикован к закрытой двери. Он не ел, не пил, не отходил ни на секунду, его тело было напряжено до предела, как натянутая струна.

Он не плакал. Пока. Не мог себе этого позволить.

Молился. Блять. Виктор Энгель, будучи атеистом молился. Буквально.

Наконец, из палаты вышел хирург. Усталый, с кровавыми пятнами на халате, его лицо было землистого цвета.

— Господин Энгель... операция прошла...

— Говори. — Виктор шагнул к нему, его голос был резким, лишённым всякого терпения.

— Пуля прошла через бок, повредила часть кишечника, задела крупный сосуд. Мы остановили кровотечение. Ситуация тяжёлая, но стабилизированная. Она в сознание не придёт ближайшие сутки, возможно больше... — врач говорил быстро, опасаясь вспышки ярости.

Виктор слушал, но слова сливались в неразборчивый гул. Его мозг, обострённый страхом и напряжением, вычленил только одну, единственную фразу, которая имела значение:

— Она жить будет?

Врач кивнул, его голова словно опустилась от облегчения.

— Да. Господин Энгель, жить будет.

И только тогда Виктор позволил себе прислониться лбом к холодной стене. Один раз глубоко, дрожаще вздохнуть, словно выпуская из себя весь накопившийся за эти часы ужас. А потом... потом его плечи дрогнули. Это был не всхлип. Нет. Виктор Энгель не плакал. Но это был первый раз за всю его взрослую жизнь, когда он позволил себе хоть мгновение этой ужасной, обессиливающей слабости. Это был не звук, а дрожь, потрясшая его до глубины души.

Палата была белой, слишком белой. Стерильный запах больницы, смешанный с еле уловимым ароматом её духов, которые он мог чувствовать даже сквозь медицинские запахи. Она лежала под капельницами, под кислородной маской, её грудь едва заметно поднималась и опускалась. Он вошёл тихо, как будто боялся разбудить, хотя знал, что она без сознания. Её кожа была бледнее простыни, губы разбиты, скулы заострены. Бок был перевязан бинтами, на руках виднелись глубокие, красные следы от верёвок.

Виктор сел рядом, на скрипящий больничный стул, который казался чужим под его весом. Осторожно взял её ладонь своей. Она была холодная. Слишком холодная. Ему захотелось обернуть её в тепло, согреть, защитить от всего мира.

Мужчина погладил пальцами её костяшки, те самые, что всегда были такими тонкими, но сильными, те самые, что всегда дрожали от ярости и смеха, от каждого её безумного плана.

— Не смей уходить, — прошептал он, его голос был хриплым, едва слышным. — Не смей, Рия... я только нашёл тебя. Я не могу тебя потерять.

Тишина. Только мерный писк аппарата, отбивающий ритм её жизни, напоминал о том, что она всё ещё здесь. Виктор поцеловал её холодную руку, задержав губы на её коже.

— Ты не поняла, — его голос сорвался, превратившись в болезненный надлом. — Я жить без тебя не могу, слышишь? Я не смогу.

Он опёрся лбом о её ладонь, его голова отяжелела от усталости, страха и невыносимой любви.

И только тогда, впервые за всю эту долгую, мучительную ночь — слеза, горячая и солёная, упала на её пальцы, став первым видимым проявлением его невыносимой боли.

Три дня. Три бесконечных, мучительных дня Виктор провёл у её постели, не отходя ни на шаг. Он не спал, не ел, лишь его тело, вымуштрованное годами дисциплины, держалось на изнеможении. Его присутствие было словно тень, постоянно нависающая над ней, над аппаратами, что отсчитывали её жизнь. Он разговаривал с ней, шептал ей истории, угрозы, обещания. Сжимал её холодную ладонь, вглядывался в её бледное лицо, ища хоть малейший признак пробуждения.

На четвёртое утро, когда первые лучи рассвета ещё только пробивались сквозь жалюзи, окрашивая белую палату в серые тона, произошло то, что он ждал.

Её пальцы слабо дрогнули в его руке. Едва заметно. Виктор замер, его дыхание задержалось. Он склонился ближе, его сердце забилось чаще.

Её ресницы дрогнули. Медленно, мучительно, словно каждое движение требовало нечеловеческих усилий. Глаза приоткрылись, но взгляд был мутным, рассеянным, зрачки расширены от лекарств. Она смотрела в пустоту, её сознание ещё блуждало где-то далеко.

— Рия? — прошептал Виктор, его голос был сухим, надтреснутым от волнения, едва слышным. — Моя девочка...

Её взгляд медленно сфокусировался на его лице. В нём была боль, непонимание, далёкое узнавание, словно она пыталась вспомнить его, сквозь пелену забвения. Она попыталась что-то сказать, но губы лишь слабо пошевелились, не издавая звука.

Виктор сжал её руку, приложив свою другую ладонь к её холодной щеке. Его прикосновение было нежным, почти боязливым, словно она могла рассыпаться от его грубости.

— Тише, любимая. Не пытайся говорить. Просто смотри на меня. Ты в безопасности. Я здесь, с тобой.

Но она не слушала. Её взгляд был отстранённым, словно она видела не его, а что-то другое, что-то в своём бреду. Ей было плохо. Очень плохо. Тело болело, каждый нерв кричал от раны, от обезвоживания, от слабости. Жар чередовался с ледяным ознобом, бросая её из одного состояния в другое. Она металась между реальностью и кошмаром, между больничной палатой и тёмным, холодным подвалом.

Её голова слегка повернулась, глаза полузакрылись. Губы снова зашептали, слова были прерывистыми, едва слышными, но Виктор напрягся, стараясь уловить каждое, его сердце замерло в ожидании.

— Виктор… — Её голос был тонким, детским, полным невыразимой тоски. — Мне холодно… мне очень холодно…

В её словах не было упрёка, только чистый, первобытный страх. Страх того ужасного, пронизывающего холода, который она испытала там, в подвале, когда была одна, беззащитная, брошенная на произвол судьбы. Он сжал её руку сильнее, его сердце сжалось от невыносимой боли. Он помнил этот её шёпот, который она позволила себе там, в том холодном аду. Её голос был сейчас точно таким же, пробирающим до костей.

Мужчина наклонился, прижимаясь лбом к её лбу, чувствуя жар её кожи, пытался передать ей своё тепло.

— Нет, моя девочка. Нет, моя Змейка. Все хорошо, любимая. Я здесь. Я согрею тебя. Я не отпущу тебя больше ни на секунду. Слышишь?

Виктор взял плед, лежащий на кресле, и укутал её до самого подбородка, пытаясь своим теплом прогнать мрак, который всё ещё окутывал её сознание. Он знал, что этот холод был не только физическим. Это был холод унижения, страха, боли, которую он не смог предотвратить. И он готов был сжечь весь мир, чтобы никогда больше не дать ей почувствовать его. Он гладил её по волосам, по щеке, по рукам, стараясь вложить в каждое прикосновение всю свою любовь, всю свою защиту, всю свою вину.

Тишина больничной палаты была не тишиной — она была звоном. Звоном невыносимой, давящей пустоты, которая, казалось, проникала под кожу, в самую душу. Слишком ровной, слишком белой, слишком мёртвой. Такой тишины Валерия ещё не слышала. Сознание приходило медленно, будто кто-то тянул её за волосы из глубокой, холодной воды, каждое движение ощущалось с трудом. Она не сразу поняла, что в лёгких есть воздух. Что руки под одеялом — свои, хоть и слабые, чужие. Что сердце… бьётся. Слабо, упрямо, наперекор всему, но бьётся.

Первое, что она увидела, когда туман в её глазах рассеялся, — стерильный, белый потолок. Второе — отсветы вечернего солнца на стене, окрашивающие её в мягкие, оранжевые тона. Третье — его.

Виктор сидел, опустив голову на край её кровати, его спина была напряжена. Одна рука лежала на её ноге, будто он проверял, что она не исчезла, не растворилась в воздухе. Вторая — сжимала её пальцы так, что косточки побелели.

И он не двигался. Совсем. Будто боялся, что если вдохнёт громче, она уйдёт, растворится, исчезнет.

Её взгляд упал на его лицо — и мир потускнел. Померк.

Там, на коже, под глазами, по скуле… Следы.

Не просто усталости, которая была привычна для него. Не просто бессонницы, которая была его вечной спутницей.

Слёзы.

Высохшие полоски, оставившие тонкие, солёные дорожки на его лице.

А он… Виктор Энгель… тот, кто убивал без дрожи в руке, кто держал её, когда земля рушилась под ногами, кто никогда, никогда не плакал, вопреки всему…

Он плакал.

Из-за неё. Из-за её боли. Из-за её чуть не случившегося ухода.

Её горло сжало. Она попыталась вдохнуть — и воздух сорвался, как нож по стеклу, болезненный, хриплый звук.

— …Виктор… — прошептала она, почти без звука, её голос был слабым, дрожащим.

Он не сразу поднял голову. Будто не верил. Будто думал, что ему снится, что её голос — лишь плод его измученного воображения. Но когда поднял — дыхание вышло из него рывком, будто его ударили. Глаза расширились, плечи дрогнули, он словно вернулся к жизни.

— Валерия… — голос сорвался, превратившись в надтреснутый шёпот. — Господи. Господи, ты живая.

Мужчина наклонился к ней резко, почти болезненно, но остановился на полпути, словно боялся, что прикосновение разобьёт её, как хрупкое стекло. Она попыталась улыбнуться. Слабая, неуверенная улыбка на разбитых губах.

— Ты выглядишь… ужасно…

Он выдохнул смех, резкий, сорванный, будто в нём была неделя страха, вырвавшегося наружу.

— Я знаю.

Виктор провёл рукой по её щеке, осторожно, как будто трогал ожог, его пальцы были нежными, полными невыразимой нежности.

— Почти пять суток… — прошептал он, и в его голосе звенела боль. — Ты была без сознания пять суток, Рия. Я… думал…

Он не договорил. Слова застряли в горле. Только сжал её руку так, будто боялся, что она исчезнет, растворится в воздухе, как утренний туман.

Валерия посмотрела на него — в его покрасневшие глаза, в тёмные круги под ними, в дрожащие пальцы, которые так крепко держали её — и впервые за долгое время почувствовала…

Боль. Не физическую, а глубинную, от осознания его страданий. Тепло. Огромное, всепоглощающее, исходящее от него. И что-то похожее на любовь.

Настоящую. Сырую, хрупкой, голой, очищенную от всех масок и игр.

— Ты плакал, — сказала она тихо, её голос был лишен всякой издёвки, только трепет.

Он хотел отвести взгляд, спрятаться, но она не дала — поймала пальцами его подбородок, заставив смотреть в свои глаза.

— Виктор.

— Не смей, — прошептал он, его голос был надтреснут. — Не говори ничего. Ты еле дышишь.

— Ты действительно… плакал? — в её голосе был не смех. Не издёвка. Только трепет, почти священный.

Он закрыл глаза. На секунду. Собираясь с силами, опуская все свои щиты.

А потом сказал честно, без защиты, без холодной маски, которая была его вечной спутницей:

— Я думал, что потерял тебя.

Её сердце дрогнуло. И не от раны. А от этих слов.

Виктор провёл ладонями по её щекам, лбом коснулся её лба, закрывая глаза, словно ища утешения. Его голос дрожал.

— Валерия… никогда так больше не делай. Никогда. Ты поняла? — это был не приказ.

Это была мольба. Грубая, рваная, неумелая, но искренняя и отчаянная.

Валерия улыбнулась слабее, чем могла бы когда-то, но эта улыбка была самой настоящей.

— Я… не планировала, — прошептала девушка.

— Ты бросилась под пулю, — его голос сорвался, он поднял голову, глядя на неё с недоумением, полным ужаса. — Под грёбаную пулю. Ради меня.

— …ты бы умер, — сказала Валерия так просто, будто это была очевидность, которую он должен был понимать.

Виктор замолчал. Долго. Так долго, что она почувствовала, как дрожат его плечи, как сдерживаются слёзы.

И тогда он сказал самое честное, что когда-либо говорил, признание, вырвавшееся из глубины его души:

— Я не выдержал бы этого, Рия. Не выдержал бы твоей смерти. Никогда. Просто...

Её пальцы нашли его волосы. Слабые, дрожащие, но нашедшие его, зарывшиеся в густые пряди.

И впервые за всё их время — она сказала, не думая, не взвешивая, просто отдавая:

— Я здесь. Я с тобой. Я живая, Виктор.

Виктор закрыл глаза. И припал губами к её лбу, касаясь так, будто целует молитву, благодарность, спасение.

— Никогда… — прошептал он, его голос дрожал. — Никогда больше не исчезай от меня.

Валерия улыбнулась, её глаза были полны нежности.

— Тогда не заставляй меня злиться.

Он усмехнулся мягко, поцеловал её в кончик носа.

— Постараюсь, моя маленькая ведьма…

Её веки опустились, сон снова накатывал, утягивая её в спасительную темноту.

Но перед тем как окончательно заснуть, она поймала его за руку, её пальцы слабо сжали его, и прошептала едва слышно:

— Спасибо… что плакал.

Он наклонился и снова коснулся её лба, его губы замерли на мгновение.

— Только для тебя, любовь моя. Только ты можешь заставить меня плакать.

Она уснула с улыбкой на губах, зная, что находится в безопасности.

А он сидел рядом всю ночь, не отводя от неё взгляда.

Как будто каждую секунду боялся, что она исчезнет, что растворится в воздухе.

Как будто держал мир за руку.

...

Валерия шла по коридору, держась за стены — её всё ещё шатало после ранения, каждое движение отдавалось тупой болью в боку, но она выглядела как генерал после поля боя: бледная, злая и абсолютно неподдающаяся. Её присутствие излучало такую мощь, что даже медсёстры старались обходить её стороной.

— Я хочу выписку. Сейчас же. — Голос Валерии был хриплым, но звучал как приказ, не терпящий возражений.

— Валерия, ты не можешь… — начал Виктор, пытаясь её остановить, его лицо было полно беспокойства.

Она остановилась. Медленно повернула голову, её взгляд, несмотря на усталость и боль, обладал той самой силой, которая заставляла бояться даже итальянских донов.

— Виктор. Энгель. — каждое слово было, как удар ножом, острое и целенаправленное. — Если я ещё раз услышу от тебя слово «не можешь», я выйду через окно. Третьего этажа. С поломанными ногами. Но — выйду. И ты знаешь, что я это сделаю.

Он поднял руки, сдаваясь, в его глазах мелькнуло смирение. — Хорошо. Хорошо. Выписка будет.

Но она не пошла дальше. Она обернулась. И впервые за всё время — не злая, не воинственная, а… тихая. Эта тишина была ещё более пугающей, чем её ярость.

— Принеси мне детектор лжи.

Виктор моргнул, словно не расслышав. — Что?

— Детектор. Лжи. — повторила Валерия, чётко проговаривая каждое слово. — И человека, который умеет им пользоваться. Сейчас.

— Рия… — он попытался протестовать, зная, что это значит.

— Не начинай, Виктор. Мне нужно это. Иначе я… — она замолчала, сжав простыню в пальцах, её рука дрожала, но не от боли, а от внутренней борьбы. — Я должна знать правду. Должна, понимаешь? Мне это нужно.

Виктор даже спорить не стал. Только кивнул, его губы сжались в тонкую линию. Он знал, что она не отступит.

Пять минут — и человек в строгом костюме, с кейсом в руке, уже сидел в палате, расставляя оборудование. Его взгляд скользил по Виктору, затем по Валерии, явно удивлённый необычной просьбой.

Валерия села на кровать, её движения были медленными, осторожными. Её рука дрожала, когда она писала вопросы на листке бумаги. Настоящая дрожь. Не от физической боли — от страха. Страха услышать то, что она боялась.

Она протянула бумагу технику, её взгляд был твёрдым. — Задавайте строго по списку.

Виктор сел напротив неё, его лицо было спокойным, почти безмятежным. Ему подключили датчики. Пульс, давление, потоотделение.

Мужчина в костюме глянул на неё, затем на Виктора. — Готовы?

— Да. — Её голос был твёрд.

— Первый вопрос: «Какое у вас было отношение к клану Андрес до встречи с Валерией?»

Виктор спокойно сказал, его голос был ровным, без тени колебания:

— Уважение. Страх — в хорошем смысле. И… восхищение тем, как они держат власть.

— Истина, — подтвердил техник, глядя на экран прибора.

Валерия кивнула. Губы её дрогнули. Она этого ожидала.

— Следующий вопрос, — читает техник, его тон оставался беспристрастным. — «Были ли у вас когда-либо дурные, опасные или корыстные мысли относительно Валерии после того, как вы узнали, чья она наследница?»

Виктор даже глазами не моргнул. — Да.

— Реакция спокойная. Ответ — истинный.

Валерия отвернулась. Глубоко вдохнула, воздух казался ледяным, обжигающим. Её плечи дрогнули. Он хотел было сказать её имя, успокоить, но промолчал. Пусть она услышит ответы, а не оправдания. Он знал, что должен ей эту правду.

Техник прочёл следующий вопрос, и его голос почему-то стал тише. — «Действительно ли вы любите Валерию Андрес?»

В палате стало тихо. Очень тихо. Настолько тихо, что было слышно, как стрелка прибора слегка дрогнула.

Виктор посмотрел прямо на неё. В его глазах не было ни страха, ни колебаний, ни лжи. И не отводя взгляда, сказал:

— Да.

— Ответ истинный. — Техник поднял глаза на Виктора, в его взгляде читалось легкое удивление.

Девушка замерла. Прошептала едва слышно, словно выталкивая воздух из лёгких:

— Чёрт…

— Последний вопрос на сегодня: «Считаете ли вы, что Валерия любит вас?»

Виктор долго молчал. Смотрел в пол, его челюсть напряглась. А потом тихо, почти неуверенно:

— Нет.

Валерия почувствовала, как что-то внутри оборвалось. Рана, которую она так тщательно скрывала, открылась. Но он поднял голову — и добавил, глядя ей в глаза:

— Еще нет.

Техник опустил глаза на прибор, проверил показания. — Ответ честный. Без искажений.

Валерия уставилась на Виктора. — Ты… так думаешь?

— Я думал, что для тебя это… — он помедлил, подбирая слова. — Влюблённость. Привязанность. Эмоция. Но не любовь. Не та, что я испытываю.

— Энгель, блять! — Она взорвалась, её голос прозвучал громче, чем следовало бы раненой. — Я пулю за тебя поймала!

— Я напомню тебе, Змейка, что твоя бабушка и мать боролись за справедливость. — Его голос стал мягче, но был твёрд. — Они бы приняли пули за любого, кто не заслуживает этой пули, за любого, кого несправедливо обижали. Самоотверженность у тебя в крови. Ты не можешь пройти мимо несправедливости.

Девушка тяжело выдохнула, пытаясь переварить его слова. И… на мгновение сжала простыню так, будто хотела её порвать, выпустить всю свою злость и отчаяние.

Валерия фыркнула, пытаясь скрыть дрожь голоса. — Детектор не точный. Он только пульс контролирует, а у тебя… он и так скачет. Что угодно могло бы его поднять.

Виктор усмехнулся, тихо, и в его глазах заиграли искорки.

— Рядом с тобой — всегда быстрее бьётся.

Она открыла рот, чтобы что-то сказать, чтобы отыграться, но слова застряли в горле. И захлопнула. Это был нокаут. От которого даже она — она — потеряла дар речи.

Техник осторожно начал отключать аппаратуру, чувствуя, что лучше не дышать в их сторону лишний раз, чтобы не попасть под горячую руку.

Виктор аккуратно подошёл к ней, сел рядом на кровать, его движения были осторожными, полными заботы.

— Прежде чем ты начнешь орать и швыряться этим детектором. — Он приподнял бровь. — Отвечаю. Да, я понял, что это ты при нашей первой встрече. Да, я подумывал этим воспользоваться. Наследница Андрес всегда бы пригодилась в моих планах. Я не буду врать.

Валерия скривилась, её взгляд стал жёстким, но в нём не было удивления. Она понимала. В их мире так и делали. Он был бы идиотом, если бы не подумал об этом. Это был холодный, расчётливый мир, в котором они жили. И он, как всегда, был честен до конца.

Виктор продолжил, его голос был низким, вкрадчивым, но абсолютно искренним. Он говорил ей о вещах, которые держал взаперти своей души, словно драгоценные, но опасные тайны.

— Однако уже спустя пару встреч я понял, что игры не хочу. — Он осторожно погладил её по руке, его пальцы слегка дрожали. — Ты мне понравилась. Маленькая, сумасшедшая, грубая, иногда черствая, но ты не скрывала. Ты не выставляла себя идеальной, но для меня ты — идеальна. Когда ты осмеливалась поднимать на меня оружие, когда помогала при моей болезни, когда просто смотрела на меня с тем своим дьявольским огоньком в глазах — я уже не сомневался. Мне нужна именно ТЫ. Я знал, во что ввязывался. Знал, какая ты. И я не отказываюсь от своих слов. Я люблю тебя, моя девочка. И я сделаю всё, абсолютно всё, чтобы ты больше во мне не сомневалась. Чтобы ты видела меня таким, какой я есть.

Валерия зависла. Буквально. Смотрела на него, как на привидение, её глаза были широко раскрыты, а дыхание сбилось. Она ожидала многого: угроз, обещаний власти, манипуляций. Но не этого. Не такой обнажённой, честной, даже хрупкой исповеди.

Виктор приподнял бровь, лёгкая усмешка тронула его губы, но в глазах читалось напряжённое ожидание.

— Ты получила ответы, Рия?

— Да… — она выдохнула, словно только что всплыла на поверхность после долгого погружения. — Хуже то, что они мне нравятся.

— Это плохо? — его улыбка стала чуть шире.

— Очень, — прошептала она, и в её голосе звенело некое отчаяние.

Он наклонил голову, изучая её лицо.

— Почему?

— Потому что теперь придётся признать, что ты… — девушка замолчала, пытаясь подобрать слова, но слова, казалось, застряли в горле. — настоящий.

Виктор улыбнулся едва заметно, уголки его губ поползли вверх, а глаза смягчились.

— Для тебя — всегда.

Валерия легла на подушки, прикрыв глаза ладонью, словно пытаясь защититься от этой обрушившейся на неё искренности.

— Всё. Уйди. Я хочу пять минут тишины, чтобы не думать, что ты… такой.

— Какой? — спросил он, его голос был полон лёгкого веселья, но в нём скрывалось и глубокое, серьёзное чувство.

— Искренний, чёрт тебя побери, — проворчала она, пытаясь скрыть свою растерянность.

Виктор наклонился и поцеловал её в висок, его губы были мягкими и тёплыми.

— Привыкай, Змейка. Я не вру тебе. И никогда не буду.

А она лежала, прикусывая губу — чтобы не улыбнуться. Чтобы не выдать себя. Чтобы не показать, насколько сильно эти слова потрясли её. Его признание, его уязвимость, его открытость — всё это было самым мощным оружием, которое он мог использовать против неё. И самым прекрасным подарком, который она когда-либо получала.

...

Валерия сидела на больничной койке, укутанная в огромное, чёрное одеяло, из-под которого торчала лишь голова. На ней была футболка Виктора — своя была разорвана врачами, а её любимый псих принёс ей первую попавшуюся. Большая, чёрная, она пахла им — запахом дорогого парфюма, кожи и пороха. Она сидела, как королева на троне, и смотрела в окно на серый городской пейзаж. Больно? Да, адски. Слабо? Тоже да, тело едва слушалось. Раздражена? Абсолютно. До глубины души.

Виктор подошёл к постели, в руке он держал документы для выписки, его лицо было сосредоточенным.

— Змейка. Пора ехать…

— Домой. — перебила она, не давая ему договорить, её голос был твёрд.

Он замер, удивлённый.

— Куда?

Она подняла взгляд. Устало, но твёрдо, без тени сомнения. — В Нью-Йорк. Домой.

— … — Виктор молчал, переваривая услышанное.

— И на работу. — добавила Валерия, словно это было самое очевидное на свете.

— На какую работу? — Его голос прозвучал с нотками недоверия.

— Прокуроры без меня уже, наверное, отмечают моё исчезновение, — фыркнула она. — Надо идти спасать правосудие.

Мужчина уставился на неё, как на сумасшедшую. Его брови взлетели вверх.

— Ты. Только что. Пережила. Покушение. Чуть не погибла.

— Ничего нового, — отмахнулась она. — Обыденность.

Виктор прикрыл глаза, будто молился всем богам сразу, пытаясь найти в себе силы не начать спорить.

Дверь распахнулась так резко, что пожилой доктор, проходивший мимо, вздрогнул и уронил папку с бумагами. Ввалились её парни — её личная элита. Растрёпанные, злые, с синяками и сбитыми костяшками (видимо, дрались с кем-то по пути), но их глаза сияли от облегчения и радости.

— Госпожа! — крикнул Саль.

— Ты жива! — добавил второй, Диего, его обычно невозмутимое лицо было искажено эмоциями.

— Мы думали, тебя уже хоронить пришлось бы! — прохрипел Джей, вытирая навернувшиеся слёзы кулаком.

Лука и Рен просто пытались сдержаться.

Валерия попыталась подняться, но тело подвело, и она только подняла руки вперёд, слабо улыбаясь:

— Подходите по одному. Я вас всех обнять хочу, но хуже чем сейчас мне станет, только если вы навалитесь разом.

Диего прижал её осторожно, его огромные руки едва касались её тела. Саль отступил, вытирая глаза. Рен попытался сделать шутку, но слова сорвались, превратившись в хриплый шёпот:

— Мы думали… всё…

Она хрипло рассмеялась, и это был не тот смех, что слышал Виктор в подвале, а более искренний, от облегчения.

— Я тоже думала, что всё. Чуть не сдохла, да. Но не в этот раз.

И тут Виктор резко, неожиданно для всех, вмешался, его голос был холодным, как лёд:

— Если она ещё раз примет пулю на себя — я её сам убью.

Итальянцы повернулись к нему синхронно, как три пса из ада, их глаза сузились.

— Ах ты, американская мразь.

— Госпожу не трогай.

— Она тебе не собственность, понял?

Виктор медленно поднял бровь, с видом человека, который не знает — смеяться или врезать каждому. Он уже привык к их выходкам, но это было слишком.

— Мне нравится, какая компашка тебя окружает, Змейка. Прям видно: отбитые.

— Мы? — парни хором, возмущённо. — А ты? Русский-американец с комплексами — идеальный союзник, да? Идеальный муж?

Он щёлкнул пальцами, словно пытаясь призвать терпение.

— Господи. Где ты их находишь? Это что — спец акция Италии по уничтожению моей нервной системы?

Валерия закрыла глаза ладонью, устало потирая виски. Шепнула:

— Господи… я устала.

— Она устала! — крикнул Саль, драматично указывая на Виктора. — Смотрите, что вы с ней делаете!

Оба лагеря снова начали орать друг на друга. Виктор — на итальянцев, обвиняя их в некомпетентности. Итальянцы — на Виктора, защищая свою госпожу. Доктор, напуганный до смерти, кричал на всех, требуя тишины в больничной палате.

А Валерия медленно легла обратно на подушки, закатив глаза — и выдала самым трагическим голосом, каким только могла:

— Мне плохо…

Они замолкли. Все.

— ….

— ….

— ….

— Вы закончите, идиоты? — прошептала она, её голос был едким. — Или мне правда отъехать, чтобы вы успокоились?

На выходе из больницы, когда они уже стояли у автомобиля, Виктор попытался взять её на руки, чтобы перенести.

Валерия прошипела сквозь стиснутые зубы. — Поставь меня. На. Землю.

— Ты ранена. — Его голос был непреклонен.

— Я могу идти.

— Ты выглядишь как смерть.

— И пойду сама, пока смерть не застрелила тебя лично за то, что ты меня трогаешь.

Виктор попытался ещё раз, покрепче подхватить её. Она ударила его локтем в бок, сильнее, чем рассчитывала. Он только усмехнулся, потирая ушибленное место.

— Ты мне руки сломаешь когда-нибудь.

— Возможно. Если будешь продолжать.

Валерия пошла сама — медленно, шатаясь, но с гордостью, каждый её шаг был актом неповиновения. Парни шли рядом, готовые подставить руки в любой момент, их лица были напряжены. Виктор шёл с другой стороны, буквально выжидая момент, когда она воткнётся в стену или просто рухнет.

— Виктор… — позвала она, её голос был слабым, но в нём не было и тени колебаний.

— Да? — Он наклонился ближе.

— В следующий раз…

— Да?

— Предупреди меня, прежде чем ворваться и всех перерезать. Чтобы я успела приготовиться.

Мужчина повернулся к ней, его взгляд был полон нежности и боли.

— Змейка… в следующий раз просто позволь мне быть рядом. И не исчезай.

Она отвела взгляд, её губы дрогнули. — Посмотрим.

Валерия помнила только, как мир качнулся, как в ушах зашумело… И тьма. Она распахнула глаза — и увидела потолок машины. Мягкий кожаный салон, пахнущий новой кожей и лёгким ароматом одеколона Виктора. Шум трассы, ровный гул шин по асфальту.

— …Где?.. — Её голос сорвался. Сухой. Хриплый.

Виктор, сидевший рядом, мгновенно повернулся к ней, его взгляд был наполнен облегчением.

— Дома, малышка. Почти. — Он протянул руку и осторожно коснулся её щеки.

Она моргнула, пытаясь собрать разрозненные мысли.

— Как… как ты меня… из Мэна… в Нью-Йорк…

Он только усмехнулся, не отводя взгляда от дороги, его профиль был напряжённым, но довольным.

— Я сказал, что заберу тебя. Я не уточнял, какой ценой.

— Виктор… — Её голос был полон недоверия и удивления.

Мужчина бросил на неё взгляд — усталый, нежный, и страшно счастливый. В его глазах отражалось то, что он пережил за эти дни.

— Главное, что ты здесь.

Машины ещё не успели полностью остановиться, а ворота огромного дома Виктора уже распахнулись. Охрана выстроилась в парадную шеренгу, кто-то от волнения даже шагнул вперёд, но остановился, сдерживая порыв.

Валерия едва встала на ноги, опираясь на Виктора, и тут же увидела, как кто-то выбегает из дома с пронзительным криком:

— Лил!

Селина врезалась в неё словно торпеда, повисла на шее и разрыдалась, её тонкие плечи тряслись.

— Господи, я думала всё… всё… ты опять… — она шмыгнула, её голос был полон отчаяния. — Скажи что-нибудь, ну!

Валерия рассмеялась сквозь слёзы, её собственное тело дрожало. Она крепко прижимала подругу, вдыхая знакомый запах её волос.

— Я дома, Селин. Всё хорошо. Правда.

Сзади послышались шаги. Она узнала их.

Рико. Мэтт. Леон Рэй. Вся её криминальная команда — те, кто работали с ней в Нью-Йорке.

Они остановились в нескольких шагах, будто не верили, что это правда, что она жива и стоит перед ними. Их лица были исхудавшими, напряжёнными, но в глазах горела дикая надежда.

— Госпожа? — тихо сказал Рико, его обычно невозмутимое лицо было искажено эмоциями.

Валерия вскинула на него глаза — и улыбнулась, дрожащей, усталой улыбкой, полной облегчения.

— Я вернулась.

И они сорвались.

Обняли её, каждый стараясь быть осторожным, но их объятия были сильными, полными невысказанного страха и радости. Подхватили, словно она была самым драгоценным сокровищем. Ругали на разных языках вперемешку, их голоса были хриплыми от слёз и облегчения.

— Госпожа, ну нельзя же так!

— Чёрт, ты живая!

— Мы чуть поседели!

— Ты в порядке?

— Кто тебя так?.. Клянусь, я найду каждого…

Она смеялась и плакала одновременно, прижимаясь к каждому, вдыхая их родной, привычный запах.

— Я дома… я дома, мальчики.

Охрана Виктора, стоявшая рядом, невольно улыбалась, наблюдая эту сцену. Они уважительно кивали ей, их лица смягчились.

— Госпожа. Добро пожаловать домой.

Сзади, чуть поодаль, стояли Диего, Саль, Джей и остальные её люди. Измотанные. Грязные. С тенями под глазами и запекшейся кровью на одежде, но живые. Они смотрели на Валерию так, как смотрят на солнце, которое вернулось после долгой и страшной зимы. В их взглядах читалось столько облегчения, преданности и решимости, что Виктор, невольно, почувствовал укол зависти.

— Мы никуда не уедем, — сказал Диего, его голос был глухим от усталости.

— Слышишь, Вал? — добавил Саль, сделав шаг вперёд. — Всё. Конец. Мы остаёмся. Хоть здесь, хоть на крыше, хоть в аду. Но без тебя мы больше никуда не двинемся. И в Рим не вернемся.

Виктор стоял рядом, скрестив руки на груди, его лицо было непроницаемо. Он выдержал их взгляды.

— Да оставайтесь, ради Бога.

Он кивнул спокойно, его губы растянулись в тонкой усмешке. — Если моей госпоже так угодно — живите хоть в гостевой. Придурки.

Итальянцы одновременно хмыкнули, их лица слегка просветлели.

— Мы не придурки.

— Нашей госпоже так угодно.

Виктор покосился на Валерию, его взгляд был полон иронии. — Занимательная у тебя свита, Змейка…

— Твои не лучше, — прошептала она в ответ, её губы искривились в слабой улыбке.

Девушка сделала шаг вперёд, пытаясь показать, что она может идти сама, но ноги подогнулись. От боли, от слабости, от накопившейся усталости.

Виктор мгновенно оказался рядом. Ни секунды раздумий. Его инстинкты сработали быстрее мысли.

Он поднял её на руки — легко, будто она ничего не весила, прижал к себе, чувствуя её хрупкость, её боль.

— Виктор… — попыталась она протестовать, утыкаясь ему в грудь.

— Тихо, — его голос был твёрд, не терпящий возражений. — Ни слова.

— Я могу идти. — Она попыталась вырваться, но у неё не хватило сил.

— Конечно можешь. Завтра. — Он усмехнулся.

Виктор посмотрел на её команду, на своих людей, на Селину — и сказал просто, без пафоса, его голос был низким и властным:

— Она дома. Теперь я разберусь со всем сам.

И понёс её через двор, к главному входу.

Все молча расступились, пропуская его. Их взгляды были полны уважения и понимания.

Селина вытерла нос и сказала, её голос был полон искреннего беспокойства:

— Вик… будь аккуратней. Она хрупкая.

— Это она так тебе сказала? — фыркнул он, но в его глазах читалась нежность.

Валерия ткнулась носом ему в ключицу, устало шепнув, её голос был почти неслышен:

— Я правда дома?

Он прижал её крепче, почти ревниво, словно боялся, что её могут у него отобрать.

— Да, любимая. Теперь — точно.

И внёс её в дом, как нечто священное. Как сокровище. Как женщину, которую он потерять больше не позволит. Женщину, за которую он был готов сжечь весь мир.