Хрустальная ложь

Глава 58

Мир вернулся к ней рывком — резким, болезненным, как удар по голове. Валерия открыла глаза. Потолок. Белый. Высокий. Со старинной лепниной, которую она помнила с детства. Окно — огромное, распахнутое, впуская свежий воздух. Воздух — другой. Солёный. Европейский. И неуловимый запах жасмина. И лаванды. И ее детства.

Она застыла.

Нет. Нет. Нет. Не так.

Валерия рывком поднялась на локти — и тут же затошнило, мир поплыл, стены заходили ходуном. Она зажмурилась, пытаясь удержаться в реальности, но желудок дёрнулся так резко, что она едва не скатилась с кровати.

Она упала на пол — колени впились в мягкий ковёр — и её вырвало. Спазм был сильным, до боли в мышцах, до слёз. Только спустя минуту, шатаясь, держась за стену, она поднялась. Голова кружилась так сильно, что глаза заслезились, руки дрожали, всё тело болело.

Но она знала одно:

Она не в Нью-Йорке. Не в Америке.

Она дома.

В Италии.

В своей старой комнате.

Той самой, которую ненавидела за её ограничения — и по которой скучала последние годы.

Но сейчас… сейчас здесь было хуже, чем в любом кошмаре. Хуже, чем на руинах склада.

Она выдохнула, проводя рукой по лицу, смахивая остатки рвоты и слёзы — и пошла.

Первый шаг. Второй. Третий. Каждый давался так, будто ноги были связаны свинцом. Дверь распахнулась.

— Госпожа! — охранники её семьи рванули к ней сразу, человек шесть, их лица выражали тревогу и облегчение. — Вы… вы очнулись… вам нужен...

— НАЗАД.

Голос был хриплым, низким, но таким стальным, что мужчины замерли, как вкопанные. Она не смотрела на них. Только на дальний конец коридора. Там — лестница. А внизу… Гул голосов. Семья. Она шла, держась за стену, её движения были шаткими, но целеустремлёнными.

Охранники снова шагнули к ней, явно обеспокоенные её состоянием:

— Госпожа, вам нужен...

— Я СКАЗАЛА НАЗАД!

Их отшвырнуло одним словом — потому что это была Андрес. Не сломленная, а раненая Андрес, чья воля была всё ещё крепче стали.

— Позовите главу.

— Мама ждёт вас внизу…

— Я знаю, — прошептала Валерия, и в этом шёпоте было столько боли, что охрана отступила.

И пошла. В главный зал. Как только она переступила порог, всё затихло.

Эмилия Андрес — бледная, строгая, губы сжаты в тонкую линию. Киллиан — руки сжаты в кулаки, челюсть сведена, глаза напряжены. Алан — нервный, злой, стоял у дверей, его взгляд метался. Адель — сидела ровно, как королева, но глаза были красные, опухшие от слёз. Валериан — её дед, спокойный, как всегда, но смотрел в точку, его лицо было как маска. Луиза — в углу, заплаканная, руки дрожат, её вид был самым разбитым из всех.

И все — встали. Медленно, с осторожностью. Как будто перед ними явилась не дочь, не сестра… а призрак. Призрак того, что было, и того, что никогда уже не будет.

— Валерия… — выдохнула Эмилия, делая шаг.

— НАЗАД.

Эмилия замерла, её взгляд метнул обиду — но она послушалась, подчиняясь не просьбе, а приказу.

Луиза хотела броситься к сестре — но Валерия подняла руку, остановив её.

— Нет.

Собственный голос резанул по горлу — словно она говорила стеклом, он был хриплым и надломленным.

В зале воцарилась тишина, настолько плотная, будто она могла удушить.

А потом Валерия подняла голову.

Спина прямая, словно стальной стержень. Руки дрожат — но держатся, сжатые в кулаки. Она почти падает от слабости, её тело едва держит её.

Но её слова — сталь, пронзающая тишину.

— Перед вами — глава восточного региона США.

Все замерли. Даже Валериан перестал дышать, его спокойствие рухнуло.

Киллиан прошептал:

— Валерия… ты...

— Молчать, — тихо сказала она.

И впервые за все годы в доме Андрес… Никто не посмел возразить. Никто не ожидал увидеть ее в таком состоянии, не ожидал услышать такие слова.

Она перевела взгляд на Алана, её глаза горели холодным огнём.

— Все действия… подобные тем, что были применены ко мне… Усыпление. Перемещение без согласия. Удержание.

Алан сжал зубы, его лицо побледнело.

— Лери, я…

— Будут объявлены…

Пауза. Ей пришлось вдохнуть так глубоко, что грудь заболела, а лёгкие горели.

— …как акт войны.

Эмилия вскрикнула, её голос сорвался:

— Войны кому?! Ты...

— Клану Энгель.

Все взгляды устремились на ее кольцо. Тишина взорвалась. Адель привстала, её голос был полон отчаяния:

— Валерия, что ты говоришь?!

— Валерия… — Киллиан шагнул ближе, пытаясь дотянуться до неё.

Но она не слышала их. Потому что впервые за всё утро… голос сорвался. В нём прорвалась вся боль, всё отчаяние, которое она так тщательно скрывала.

Луиза кинулась к ней, её лицо было мокрым от слёз. — Что случилось? Где Виктор? Где...

Валерия посмотрела на неё. Долго. Пустыми глазами. И вдруг — будто из неё вырвали сердце — она прошептала:

— Виктор…

И больше ничего не смогла сказать.

Губы задрожали. Голова опустилась. Слезы падали на её руки — большие, горячие, тяжёлые, обжигающие, словно расплавленный свинец. Она смотрела куда-то мимо всех, в пустоту, и повторяла еле слышно:

— Виктор… Виктор…

Луиза шагнула к ней, осторожно касаясь. — Лери… о боже… Лери…

Но Валерия выдержала взгляд. Слёзы катились — но голос стал сталью, холодной и острой, как нож.

— Он погиб.

— Валерия… — Эмилия закрыла рот рукой, её глаза наполнились ужасом.

— Он погиб. А вы… вывезли меня… как какое-то животное...

Она вцепилась пальцами в стену, чтобы удержаться на ногах, её тело дрожало.

— Как-только будут силы, я вернусь в Нью-Йорк, и если кто-то посмеет мне помешать, я разорву эти стены.

Голос дрожал. Колени подломились, и она медленно осела на пол, не в силах больше держаться.

Луиза, видя, как Валерия оседает на пол, не раздумывая, бросилась к ней. Она подхватила кузину под руки, её лицо было мокрым от слёз, но в движениях чувствовалась решимость.

— Лери! Пойдём! Пойдём отсюда! — почти кричала она, помогая Валерии подняться.

Валерия была как тряпичная кукла, но её глаза горели диким, безумным огнём. Луиза, поддерживая её, повела её прочь из парадного зала, где их семья стояла, словно окаменевшая от шока. Они миновали охранников, которые отступили, склонив головы, и поднялись по широкой мраморной лестнице. Луиза вела её не в её собственную, проклятую воспоминаниями комнату, а в свою, более уютную, светлую, залитую мягким светом.

Как только дверь за Луизой закрылась, Валерия рухнула на пол. Она больше не могла держать эту маску. Слёзы хлынули потоком, неконтролируемые, обжигающие. Она рыдала — громко, надрывно, задыхаясь от боли. Звуки её горя разрывали тишину дома, проникали сквозь стены, эхом отдавались в каждом уголке старинного поместья.

— Луиза… Луиза… — шептала она сквозь рыдания, цепляясь за кузину, как за последнюю спасительную соломинку. — Я не могу… Я не могу без него! Мне так больно! Мне так больно, Луиза. Я не хочу… не хочу жить без него…

Её тело сотрясалось от конвульсий, рёв вырывался из груди, дикий, животный, полный отчаяния. Она говорила, захлёбываясь, о том, как сильно она его любит, как сильно ей больно, как невыносима мысль о его потере. Она рассказывала о его улыбке, о его прикосновениях, о его нежных словах, о том, как он обнимал её по утрам. Каждое слово было как нож, вонзающийся в её израненное сердце. Луиза плакала вместе с ней, обнимая её, пытаясь успокоить, но её собственные слёзы текли ручьём, и она чувствовала себя такой беспомощной перед этой безграничной болью.

Внизу, в главном зале, слова Валерии эхом отдавались в сердцах каждого. Эмилия закрыла рот рукой, её глаза наполнились слезами, и она сама начала беззвучно плакать, глядя на закрытую дверь, за которой раздавались эти жуткие, разрывающие душу звуки. Алан, её брат, стиснул зубы, его лицо было искажено от злости и отчаяния.

— Она связалась с американцем, — прошипел он сквозь зубы, пытаясь найти виноватого, хоть как-то объяснить эту боль.

Киллиан, его отец, резко прервал его, его голос был суровым и властным.

— Не смей так говорить о своей старшей сестре! Я тебе язык вырву. — он шагнул к двери Луизы, но не решился войти.

Он просто стоял там, слушая страдания дочери, каждый её всхлип отзывался болью в его отцовском сердце.

Адель тихо встала. Её внутренняя боль была глубокой, но на лице проступала лишь тихая скорбь. Она молча подошла к Киллиану, взяла его за руку, и он, не сопротивляясь, отпустил её. Адель проследовала мимо рыдающей Эмилии, мимо Алана, который лишь скрипнул зубами, но ничего не сказал. Она тихонько открыла дверь в комнату Луизы.

— Лу… он… он там… один… я должна… я должна быть с ним…

Луиза, её собственное лицо было опухшим от слёз, гладила её по влажным волосам, затем по спине, мягко, убаюкивающе, словно успокаивая раненого ребенка.

— Лери… ты не можешь сейчас…

— Я должна! — голос Валерии, казалось, рвался из самой её души, наполненный такой безысходностью, что физически больно было слышать. — Он не пережил бы без меня… почему я должна пережить без него?! Почему мир оставил меня без него?!

Луиза снова заплакала, её собственные слёзы смешивались со слезами Валерии, но она продолжала гладить её по спине, утешать, как мать ребенка, потерявшего любимую игрушку, но на самом деле — потерявшего весь смысл жизни. И так… прошло минут двадцать. Может, час. Время размывалось, становилось вязким и бесформенным, как само горе.

Валерия, обессиленная, наконец уснула на руках у Луизы, её лицо было опухшим и мокрым от слёз. Луиза осторожно уложила её на кровать, а сама села рядом, держа её за руку. Адель подошла к кровати и, склонившись, обняла спящую внучку. Валерия плакала даже во сне, её тело вздрагивало от невидимых кошмаров. Адель провела рукой по её мокрым волосам, её взгляд был устремлён в огромное окно, за которым падал снег. В её памяти всплыли образы — маленький Виктор, каким он был в детстве, его глаза, его улыбка. Амалия, чья жизнь тоже была жестоко оборвана.

— Если мои слова действительно пророчественны, — прошептала Адель, её голос был едва слышен, — то пусть проклятье Андрес вновь сработает. Пусть оно вернёт ей её любимого.

Словно услышав её слова, Валерия вдруг резко дёрнулась во сне, её глаза распахнулись. В них стоял ужас.

— Нет! Виктор! — крикнула она, цепляясь за Адель, как утопающий за спасательный круг. — Бабушка! Мне нужно в Нью-Йорк! К нему! Мне нужно найти его!

Она говорила так, словно ещё видела кошмар, в котором Виктор исчезал.

Адель гладила её по волосам, пытаясь успокоить. — Тише, милая. Тише. Если он жив, то он сам найдёт тебя.

Валерия рыдала, её голова уткнулась в плечо бабушки.

— Бабушка, я так его люблю… так сильно люблю… Я не могу без него.

— Знаю, моя дорогая, — шепнула Адель, прижимая её крепче.

— Мне больно.

— Конечно. Боль любви, Валерия, самая сильная.

— Я… без него… не могу дышать. Я не живу без него.

— Ни одна Андрес не могла, — шепнула Адель, чуть улыбнувшись сквозь слёзы, которые всё же выступили на её сухих веках. — Ни я. Ни твоя мать. Ни ты.

Она крепче сжала внучку, её взгляд вновь устремился в окно, на горы.

— Но любовь, которая рвёт миры… всегда возвращается. Всегда. И она находит путь.

Адель прижимала внучку к себе. В её памяти проносились лица: её мать, которая думала, что потеряла мужа; она сама, потерявшая Валериана, но дождавшаяся его возвращения; её дочь Эмилия, пережившая собственную трагедию с Киллианом; а теперь и внучка Валерия, стоящая на пороге такой же боли. Адель понимала, что они все были жертвами этой дурацкой цепи страха за своих мужчин, цепи, которая передавалась из поколения в поколение в их клане. И теперь, глядя на Валерию, она чувствовала, как сильно хочет, чтобы это проклятье не прервалось. Чтобы Виктор Энгель вернулся к Валерии. К той, кого назвал своей женой и главой клана.

Дни утратили всякий смысл, сливаясь в плотную, серую массу, лишенную света и звука. Она не ела почти ничего, крошечные порции воды и пара глотков бульона, принесенные настойчивыми слугами, были максимумом, что мог принять её сжавшийся желудок. Выходить из комнаты она отказывалась категорически, заперевшись от всего мира, словно в склепе. Ни нежные уговоры её матери, ни обеспокоенные вопросы брата, ни даже настойчивые звонки Селины не могли пробить эту стену. Их сочувствие, их попытки объяснить, утешить — всё разбивалось о глухую броню её горя.

Единственным спасением от невыносимой реальности был сон, попытка убежать в беспамятство, но и он не приносил покоя, прерываясь кошмарами. Когда сон отступал, на смену ему приходили рыдания — громкие, надрывные, сотрясавшие её тело, высасывающие все силы, до полного изнеможения, пока слёзы не иссякали, а горло не пересыхало до боли. Она лежала, уставившись в потолок, и в её сознании снова и снова прокручивались последние моменты с Виктором, его смех, его прикосновения, а затем — оглушительный взрыв и всепоглощающая темнота.

Когда к ней возвращалась хоть крупица сил, словно слабый, мерцающий огонёк в кромешной тьме, Валерия тянулась к телефону. Это была единственная нить, связывающая её с внешним миром, с тем миром, где ещё могла теплиться безумная, отчаянная надежда. Она звонила Селине. Селина, её верная помощница, её друг, которая сейчас разрывалась между поисковыми работами на месте трагедии и управлением её делами.

— Селина, — голос Валерии был хриплым, надтреснутым, безжизненным, словно шелест сухих листьев. — Не нашли никого?

На другом конце провода Селина тоже плакала. Валерия слышала это по прерывистому дыханию, по влажному шуршанию, когда Селина, видимо, вытирала глаза. Её голос дрожал от слёз и беспредельной усталости, но в нём слышалась и настойчивость, и несгибаемая воля.

— Пока нет, Лери… — прошептала Селина, словно сообщая самые страшные новости. — Мы всё перерыли, каждый сантиметр. Но… — её голос на мгновение оборвался, затем обрел новую, странную интонацию. — Нашли его ключ-карту. Она оплавилась, Лери, почти до неузнаваемости, но номер считывается. Она была у входа… прямо у того входа, что обрушился первым.

По щеке Валерии медленно, одиноко покатилась слеза, горячая дорожка на холодной коже. Ключ-карта… Какой мелочный, обыденный предмет. Кусок пластика с магнитной полосой. Но он кричал о нечто большем. Он говорил о том, что Виктор был там. Что он был рядом со входом, когда всё случилось, когда ад поглотил здание, когда рухнул её мир. Это не просто подтверждало его присутствие, это было вещественным доказательством его гибели, но в то же время — странным образом — разжигало в ней огонь яростной решимости.

— Я вернусь, Селина, — прошептала Валерия, её голос был слабым, но в нём появилась едва уловимая, но нерушимая нотка. Это был голос человека, который решил бороться. — Но пока… ты будешь от моего имени выступать на всех собраниях. Передай… Люциану… мои соболезнования, если он поверил в это. Я не верю в его смерть. Он слишком изворотлив, чтобы погибнуть так просто. Виктор не мог...

В этот момент её желудок резко дернулся, свело судорогами. Тошнота подступила волной, такая же резкая и сильная, как в тот момент, когда она очнулась в этой комнате после взрыва. Привкус желчи заполнил рот, и весь мир закружился. Она почувствовала, как ей плохо, как накатывает ужас, не связанный с горем, а с чем-то физическим, почти чужеродным. Валерия бросилась с телефоном в туалет, едва успев добежать до унитаза, её тело сотрясали судорожные спазмы.

— Что такое?! Лери?! Что с тобой?! — обеспокоенный, испуганный голос Селины донёсся из трубки, пронзая звоном её мучительное состояние.

— Мне… очень плохо… — прохрипела Валерия, цепляясь за холодный фарфор, её лоб покрылся испариной, а в ушах шумело.

Селина, несмотря на свой собственный страх, тут же включилась в практичный режим. Её голос дрожал, но она была такой же чёткой и собранной, как всегда.

— Какие симптомы, Лери?

— Тошнота, слабость… — выдохнула девушка, пытаясь прийти в себя.

Блять, как же ей плохо.

— А ты не…

Валерия замерла. Слово, которое Селина не успела договорить, повисло в воздухе, словно раскат грома. Мысль, которая раньше казалась нелепой, безумной, теперь ударила с оглушительной силой, выбивая из неё остатки воздуха. Её дыхание перехватило, а в голове пронеслось воспоминание о нескольких неделях назад, о тех ночах с Виктором, о их планах, о беспечном счастье, о том, что она отмахнулась от лёгкого недомогания, списав его на стресс.

Качая головой, отрицая, сопротивляясь этой новой, ошеломляющей реальности, она на дрожащих ногах выбралась из туалета. Её ноги несли её прочь из комнаты, по длинным, пустынным коридорам, в медицинский кабинет, расположенный в особняке Андрес. Охрана и медперсонал были обучены не задавать лишних вопросов и лишь молчаливо расступались перед ней. Валерия, сжимая в руке всё ещё включенный телефон, взяла со стеллажа запакованный тест. Пластиковая упаковка холодно хрустнула в её дрожащих пальцах.

Вернувшись в туалет, она, не отключая телефона, сделала всё необходимое. Селина терпеливо ждала на линии, дыша в трубку, и это тихое дыхание было единственным звуком, помимо стука её собственного сердца.

Валерия смотрела на тест, её сердце колотилось где-то в горле, каждый удар отдавался в висках.

Сначала появилась одна полоска. Яркая, чёткая. И…

Потом вторая. Бледная, почти прозрачная на первый взгляд, но несомненная. Неоспоримая.

Две полоски.