Хрустальная ложь

Глава 51

Валерия не знала, сколько прошло времени. День? Два? Три? Ей не давали ни воды, ни еды — только иногда подносили стакан, чтобы она не умерла слишком рано. Они хотели, чтобы Виктор приехал.

Но чем дольше она висела, тем яснее становилось:

если он приедет — погибнут все.

Если не приедет — погибнет она.

Тело слабело. Голова кружилась. Но глаза её оставались острыми, как нож. Иногда она закрывала их и представляла Нью-Йорк. Кухню Виктора. Селину. Своих парней. И… его.

И каждый раз сжимала зубы.

«Ты выберешься. Ты Андрес. Ты не сдаёшься».

Пол был холодный, промозглый, его влажная поверхность просачивалась сквозь тонкую ткань её одежды. Запах пыли, старого металла и дешёвого мужского дезодоранта бил в нос, перемешиваясь с терпким ароматом крови. Валерия лежала, связанная, её руки затекли, онемели, а плечо горело тупой, ноющей болью от недавних ударов. Она давно перестала чувствовать страх — это чувство было выжжено дотла, уступив место чистому, обжигающему раздражению и клокочущей злости. Агрессия — вот её топливо, её единственная защита в этом аду.

Перед ней, словно воплощение всех её кошмаров и презрения, стоял Джекс. Ебанутый главарь маленького, ничтожного клана, чьему отцу когда-то посчастливилось (или не посчастливилось) взяться за убийство Амалии Энгель. Семья Джекса была пылинкой по сравнению с империей Виктора, но именно эта мелочность делала их такими опасными и непредсказуемыми. Он улыбался мерзко, широко, наслаждаясь положением силы, упиваясь своим временным превосходством. В его глазах плясали нездоровые огоньки.

— Ты хорошенькая, птичка, — протянул он, опускаясь на корточки, его взгляд скользил по её избитому лицу, по тонкой фигуре, едва прикрытой полусорванным халатом. — Даже лучше, чем говорили. Энгель точно знает толк в женщинах.

— Отойди, — сказала Валерия, её голос был ровным, лишённым всяких эмоций, кроме глубочайшего, всепоглощающего презрения.

— А если нет? — ухмылка стала шире, обнажая неровные зубы. Он протянул руку, его грязные пальцы потянулись к её шее, чертя по нежной коже. Валерия почувствовала, как по ней пробежал озноб, но не от страха, а от отвращения. — Я давно хотел попробовать жену этого урода… Сладкая месть, знаешь ли.

Она посмотрела на него так, что любой нормальный человек, обладающий хотя бы крупицей инстинкта самосохранения, отступил бы. Её глаза горели диким, первобытным огнём, в них смешались ярость, угроза и безумие. Но Джекс не был нормален. Он был идиот, ослеплённый местью и собственной похотью.

— Ты трогаешь не его жену, — прошипела Валерия, каждое слово вырывалось из её горла, как раскалённый уголь. — Ты трогаешь свою смерть.

Он не понял намёка. Его мозг, затуманенный жаждой власти и отмщения, не воспринимал её слова как прямую угрозу. Он потянулся к её полусорванному халату, пальцами зацепившись за край, собираясь сорвать его.

— Перестань, — сказала она, её голос упал до низкого, почти неслышного рычания. — Или…

— Или что? Связанная птичка меня убьёт? — он засмеялся, отрывисто и противно.

Он оттолкнул её плечи, прижимая к полу, нависая сверху. Запах его гнилого дыхания, смеси сигарет и несвежей еды, ударил в лицо, заставив Валерию инстинктивно отшатнуться. Его рука коснулась её нижнего белья, грубо, бесцеремонно.

В этот миг что-то в Валерии оборвалось. Инстинкт. Не страх, а ярость. Она собрала последние крупицы сил, резко дёрнулась, подняв колено, и со всей оставшейся мощью врезала ему между ног. Джекс взвыл, его крик разнёсся по подвалу, и он отшатнулся, скрючившись от боли. Но тут же, с искажённым от ярости лицом, он ударил её. Удар пришёлся по щеке, прямо от его кольца. Тяжёлый перстень врезался в кожу, оставляя глубокую, сильную красную полосу, из которой тут же выступила кровь, струйками потекла по подбородку.

Валерия закричала. Не от боли — от ярости, от бессилия, от омерзения.

— Только тронь меня, сукин сын! — она пыталась вырваться, дёргала связанными руками и ногами, но в её положении, измотанной и слабой, это было сложно.

Ремни впивались в кожу, не давая двинуться. Оставалось только одно: молиться, чтобы пришёл Виктор. Молиться, чтобы он был быстрее, чем Джекс что-то успеет сделать.

Но Джекс уже приходил в себя. Его боль сменилась ещё более дикой яростью. Он, хромая, снова навис над ней, его глаза горели. Он схватил её за волосы, больно дёргая голову, и прижал к холодному полу, его вес давил на неё, лишая возможности сопротивляться. Его руки уже не церемонились, разрывая остатки её одежды. У неё не было сил сопротивляться, лишь гнев и отчаяние клокотали внутри.

Тело, измученное голодом, жаждой и побоями, отказывалось повиноваться. Она дёргалась, рычала, стискивала зубы, но Джекс, полный животной ярости, был тяжелее и сильнее. Его гнилое дыхание обжигало её лицо, его руки рвали ткань, причиняя боль и омерзение. Ей было противно до тошноты. Она чувствовала, как его колени давят на её бёдра, прижимая к ледяному полу.

Он почти это сделал. Его лицо, искажённое предвкушением и злобой, было всего в нескольких дюймах от её. Его взгляд был грязным, похотливым и торжествующим. Валерия закрыла глаза, пытаясь отстраниться, погрузиться в холодную пустоту, но её сознание отказывалось отпускать, цепляясь за реальность, за каждую секунду кошмара. Она чувствовала себя грязной, осквернённой уже одним его присутствием.

Джекс, видимо, хотел растянуть момент своего "триумфа". Он издал грязный, хриплый смешок, отстранился на мгновение, чтобы достать из кармана своего потрёпанного пиджака небольшой складной нож. Лезвие блеснуло в тусклом свете лампочки, отражая его безумную улыбку. Он стал играть с ножом, медленно проводя остриём по её бедру, едва касаясь кожи, затем, со смаком, разрезал её нижнее бельё. Ткань лопнула с тихим шорохом, открывая её беззащитное тело холодному воздуху и его грязному взгляду. Валерия вздрогнула, но не издала ни звука. Она смотрела в потолок, её глаза были открыты, но взгляд устремлён сквозь потолок, сквозь землю, к небу. К Виктору.

Его рука уже снова потянулась к ней, холодное лезвие ножа касалось кожи, обещая боль, унижение, конец. Он наклонился, его дыхание стало прерывистым и тяжёлым.

И тут…

Грохот.

Глухой, мощный удар сотряс весь подвал. Словно что-то огромное и тяжёлое врезалось в здание сверху. Затем последовал второй грохот, ещё сильнее, сопровождаемый скрипом ломающегося дерева и звоном стекла. Пыль посыпалась с потолка, заставляя лампочки испуганно замигать.

Джекс застыл, его рука с ножом замерла в воздухе, в сантиметре от её кожи. Похотливая улыбка сползла с лица, сменившись выражением чистого, неподдельного ужаса. Он резко вздёрнул голову, прислушиваясь. Охранники, дремавшие у стены, мгновенно проснулись, их лица были бледны.

— Что это, к чёрту?! — прорычал Джекс, его голос звучал надтреснуто.

Виктор шёл первым. Первый выстрел — в голову охраннику, застывшему в дверном проёме. Второй — в глаз другого, пытающегося поднять оружие. Третий — в сердце того, кто ещё дышал. Он не промахивался.

Он не дышал. Не разговаривал. Его люди, штурмующие склад вслед за ним, только успевали подбирать гильзы, падающие на бетонный пол, а Виктор уже заходил в новый коридор, в новую комнату, оставляя за собой дорожку из тел.

Каждый, кто встречался на пути, падал. Он не щадил. Не спрашивал. В его глазах не было ни тени сомнения, ни капли сожаления. Он забирал долг. Долг за свою мать, которую он потерял из-за этих ублюдков. И долг за Валерию, которую они посмели тронуть.

— Виктор! — крикнула Валерия, услышав знакомые, роковые шаги, отчаянно пытаясь донести до него своё присутствие, свой ужас.

Джекс, на мгновение отвлечённый грохотом и стрельбой, подскочил и закрыл ей рот рукой, его тело дрожало от страха. Однако, в следующее мгновение, пуля прошла так близко к голове Валерии, что она почувствовала тепло металла, обжигающий ветерок, пронёсшийся мимо виска. Но ударила не в неё. Пуля вошла в плечо Джекса — идеальный выстрел, пробив ключицу и отправив его в агонию. Он взвыл, его рука отдёрнулась от её рта, и он рухнул на колени, цепляясь за рану.

Виктор подошёл. Шаг за шагом. Тихо. Смертельно. Его глаза расширились, когда он увидел свою Змейку: привязанную, голую, в крови, ссадинах и следах борьбы на теле, лежащую на полу в куче рваной одежды. Злость, холодная и испепеляющая, заполнила его до краёв. Он ударил Джекса ногой в грудь, прижав к полу. Схватил его за волосы, свернув голову так, что Джекс издал слабый, хриплый стон. Прижал его лицом к бетону так сильно, что послышался хруст — звук ломающихся зубов и носа.

— Ты коснулся её, — сказал Виктор низко, его голос был глухим рычанием, полным невыразимой ярости.

Джекс захлебнулся кровью, его тело забилось в судорогах. — Твоя сучка… — прохрипел он, пытаясь вызвать его на эмоции.

Виктор не изменился в лице. Он взял нож, который Джекс уронил, блестящее лезвие отразило тусклый свет.

— Ты. Тронул. Мою. Женщину, — каждое слово было произнесено с убийственной чёткостью.

Виктор резанул. Быстро. Жёстко. Хирургически точно. Отрезал ему руки. Обе. Прямо над запястьями. Кровь хлынула фонтаном, окрашивая бетон в ярко-красный цвет. Крики Джекса были нечеловеческими, разрывая тишину подвала. Хлопки выстрелов позади — охрана Виктора методично вычищала склад, добивая последних сопротивляющихся. А он держал Валерию глазами. Проверял, жива ли. Всё ли на месте. С ней ли сознание.

И только тогда, когда убедился, что она видела, что она осознавала произошедшее — повернулся к Джексу, который катался по полу, задыхаясь от боли и шока, и перерезал ему горло, оставив истекать кровью по пыльному полу.

Когда, как он думал, последнего охранника размазало по стене, а этот ублюдок мертвым лежал на полу, Виктор отбросил оружие, словно оно обжигало ему руки, и кинулся к Валерии.

Он рванул свою куртку, затем футболку, обнажая крепкий торс. Разрезал ремни, что связывали её, его пальцы были точными, но дрожали. Осторожно надел на свою девочку свою одежду, прикрывая её избитое, полуголое тело. Удивляясь, какая она маленькая и хрупкая в его руках.

Подхватил её на руки, как хрустальную вазу, боясь причинить ей ещё большую боль. Валерия была почти без сознания, её голова безвольно упала ему на плечо.

— Змейка… — его голос впервые дрогнул, обнажая всю боль и страх, которые он сдерживал. — Я здесь. Я с тобой. Слышишь меня?

Девушка попыталась улыбнуться, но уголки губ лишь слабо дрогнули. Получилось только выдохнуть:

— Ты… долго…

Виктор прижал её к себе, сжимая так, будто боялся потерять снова, будто она могла раствориться в воздух е. — Я сожгу весь Мэн, если придётся. Я вырву им сердца, кто посмел тебя тронуть. Но я тебя больше не отпущу. Никогда.

Она положила ладонь на его щёку. Еле-еле. Её пальцы были холодными и липкими от крови.

— Вик…

Мужчина наклонился ближе, боясь потерять каждое её слово, каждый звук, что она издавала.

— …я сама их почти убила.

Он тихо рассмеялся. Глухо. Больно. Счастливо. От облегчения. От гордости. — Конечно.

И прижал её лоб к своему, их кожа соприкоснулась. — Конечно, моя девочка. Моя Змейка.

Из-за колонны, которая скрывала его от глаз, вышел ещё один из людей Брейди. Раненый, окровавленный, но живой. Не крича, не привлекая внимания. Он просто поднял пистолет, его рука дрожала, но прицел был направлен прямо в спину Виктора.

— Вик! — выдохнула Валерия, её глаза расширились от ужаса. Её мир сузился до одного — до него, до этой спины, которая сейчас была беззащитной. Она повернула Виктора, пытаясь оттолкнуть.

И в ту же секунду раздался выстрел. Пуля врезалась в стену бетонной комнаты, искрив штукатурку рядом с их головами; второй залп — точный, быстрый. Острая боль. Воздух вырвался из её лёгких.

Пуля прошла через бок и вошла в живот. Она повисла на его руках, тяжело дыша, её тело обмякло. Он поймал её так, будто в руках была вся его жизнь, весь его мир. Ей было очень больно. Безумно. Но это было не главное. Главным был его взгляд: тот, который одновременно и видел всё — её рану, кровь, её умирающее тело — и ничего не видел, кроме неё.

— Рия! — его голос сорвался.

Виктор вытащил из её тела руку, вся в крови, и медленно повернулся к стрелявшему. Мужчина выстрелил обойму. Всю. В этого человека, который посмел поднять руку на Валерию, на него. Когда последний ублюдок упал, превратившись в кровавую кашу, Виктор вернулся к ней.

Его руки тряслись, когда он прижимал ладонь к её ране, пытаясь остановить кровь. — Валерия… держись… слышишь? Я здесь. Со мной.

Она моргнула, едва удерживая сознание, её губы были синими. — Я… ненавижу… — девушка попыталась усмехнуться, но это был лишь болезненный выдох. — Если ты скажешь «держись», я тебя убью… Вик…

— Тише… — Виктор прильнул лбом к её лбу, его глаза были полны слёз, которые он не позволял себе пролить. — Девочка моя… я всё исправлю… просто останься со мной… прошу…

Валерия закрыла глаза. Но руку, окровавленную, слабую, вновь положила ему на щёку, словно прощаясь.

— Я знала… что ты придёшь…

Он сжал её пальцы так, будто хотел вернуть ей жизнь силой одной только своей воли.

Её дыхание стало неровным, прерывистым.

Виктор поднял её на руки, его тело дрожало. Кровь капала на бетон, оставляя за ним тёмную, зловещую дорожку.

— Тихо. Тихо, любимая. Держись. Слышишь? Не закрывай глаза. Не смей.

Его охранники уже разрывали в клочья последнего стрелка, того, что прятался за колонной — медленно, методично, превращая его в куски мяса. Но Виктор ничего не видел. Он видел только её, её бледное лицо, её закрывающиеся глаза.

— Скорая в пути! — крикнул кто-то, выбегая из-за угла.

— Она не доживёт до скорой, — бросил ему Виктор, и его голос был твёрдым, как сталь. Он понёс её сам, сжимая в своих руках, как, если бы она была самым драгоценным сокровищем. — Уйдите с дороги. Все!

Валерия смотрела на него снизу вверх, её взгляд был затуманен болью, слабостью и навалившейся усталостью. Незнакомая тяжесть давила на грудь, груз век казался неподъёмным, а комната плыла перед глазами, растворяясь в белёсом тумане.

Она прошептала, едва слышно, слова, что последние дни крутились в её голове, слова, пропитанные бессилием и усталостью от вечной борьбы:

— Я… думала… умереть сложно…

— Если ты умрёшь, Валерия, — сказал Виктор, — я сожгу эту страну. И мир. И себя. Я разорву его на куски, затем превращу в пепел и развею по ветру. А потом приду за тобой, куда бы ты ни ушла. Ты же у нас правильная. Ты ненавидишь несправедливость, ты не обрекай мир на это. Пожалуйста, маленькая... Не делай этого со мной.

Его слова были не угрозой, а отчаянной мольбой. Мольбой человека, который видел в ней свой единственный якорь, свой последний луч света.

Валерия улыбнулась уголком губ. Это была слабая, усталая улыбка, но в ней было понимание. Он понял. Он всегда понимал её. И она, несмотря на всю свою боль, почувствовала облегчение.

Её глаза медленно закрылись. Туман в её сознании сгустился, превращаясь в непроницаемый мрак. Последнее, что она почувствовала, было не холод, не боль, а отдалённое, но такое знакомое тепло, приближающееся к ней. А затем она потеряла сознание.