Хрустальная ложь

Глава 18

Сначала все думали, что это на пару дней, максимум — на неделю. Все в клане Андрес, эти суровые люди, привыкшие к буйным нравам своей "принцессы", шутили, что она просто вспылила. Что вернётся через пару дней, с новой дерзкой стрижкой, с парой дорогих сумок из Милана и, конечно же, со своими коронными словами: «Если ещё раз кто-то заговорит о свадьбе, я вас всех прибью». Это было в ее стиле — грандиозно исчезнуть, чтобы вернуться еще более эффектно.

Но неделя превратилась в месяц.

Месяц — в три.

А три — в восемь.

Восемь — в несколько лет.

Время, которое Валерия провела в бегах, стало мерой их собственной боли и ожидания.

И дом… Дом перестал дышать. Его высокие потолки, некогда наполненные смехом, спорами и вечным движением, теперь казались давящими и пустыми. Воздух стал тяжелым от невысказанных слов, непролитых слез и постоянного, гнетущего ожидания.

Эмилия, в последние недели, перестала спать в своей огромной, роскошной спальне. Каждую ночь, словно призрак, она бродила по дому, пока не оказывалась в комнате Валерии. Там она садилась на край кровати, гладя одеяло, поправляя подушки, будто боялась, что всё покроется пылью и исчезнет, а вместе с этим исчезнет и сама Валерия. Ее пальцы, когда-то украшенные бриллиантами и привыкшие держать холодное оружие, теперь скользили по ткани с такой нежностью, что сердце сжималось. Иногда она садилась на пол, где когда-то, много лет назад, сидела маленькая четырёхлетняя Валерия, окруженная книгами, и начинала всхлипывать, закрывая лицо руками, ее тело сотрясалось от беззвучных рыданий.

— Это я виновата, — шептала Эмилия, ее голос был надорван и полон самообвинения. — Я давила на неё, я сказала глупости… Я думала, что напугаю её, чтобы она стала серьёзнее, чтобы она поняла важность своей роли. А она… она просто убежала.

Слёзы закатывались ей в глаза.

Киллиан тихо садился рядом, прижимал ее хрупкое тело к себе. Он был опорой для всего клана, но перед горем своей жены и пропажей дочери он чувствовал себя бессильным.

— Ты хотела, как лучше, принцесса, — говорил он мягко, гладя ее по голове. В его голосе была попытка утешить, но и скрытая боль.

— Я прогнала нашу дочь, — рыдала она, прижимаясь к нему. — Я сделала то, чего никогда бы не сделала моя мать…

Он гладил ее по голове, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, за пределы комнаты. — Она сильная. Она живая. И она вернётся, Эми. Я знаю.

Но сам он не верил своим словам. Каждое утро, глядя в зеркало, он видел в своих глазах ту же тоску, что и у Эмилии.

Алан — младший брат, изменился первым, и изменения были глубокими, необратимыми. Ему было двадцать, скоро двадцать один, но после того как сестра исчезла, он стал похож на тридцатилетнего военного, прошедшего через ад:

• серьёзный до каменной неподвижности;

• холодный, словно лед, его взгляд потерял юношеский блеск;

• без улыбки, его губы сжимались в жесткую линию;

• постоянно со списками, планами, отчётами, словно одержимый поиском.

Каждое утро он собирал всех подчинённых своего отдела — тех, кто был ответственен за безопасность и поиск. Его кабинет, некогда служивший игровой, теперь был командным центром.

— Ищем снова, — говорил он, листая документы, его голос был сухим и требовательным. — Отчёты за ночь на стол. Все пересечения камер, все подозрительные перелёты, все банковские операции, все контакты. Прочешите каждый уголок.

— Господин, — осторожно говорил старший телохранитель, пожилой, преданный человек, — госпожа исчезла слишком чисто. Она не оставила ни цифровых следов, ни банковских операций… мы уже перепроверили всё сотни раз.

— ЗНАЮ! — резко перебивал он, ударяя кулаком по столу. Его глаза вспыхивали яростью. — Она умная. Она — Андрес. И она чертова эгоистка!

Каждый раз при произнесении имени Валерии в его голосе звучала смесь чувств:

• боль, глубокая и незаживающая;

• гордость, скрытая под слоем обиды, за ее силу и независимость;

• и ярость, дикая, необузданная ярость, потому что она посмела уйти, оставив их всех.

Он любил ее, но ее исчезновение сломало его, превратив из беззаботного юноши в человека, движимого единственной целью — найти сестру, вернуть ее домой и, возможно, простить. Или не простить. Или самому попросить прощения... Алан уже не знал, что будет делать.

Луиза Карром — кузина Валерии, ее верная тень, жила в соседнем крыле огромного, опустевшего особняка Андрес. Она переехала туда не просто так, а чтобы тетушке Эмилии не было так больно и одиноко, чтобы в этих стенах оставалось хоть какое-то подобие тепла. Луиза тоже изменилась. Ее когда-то легкая и беззаботная натура теперь была окутана облаком меланхолии.

Она стала тише, ее смех, если и звучал, то очень редко и приглушенно; Задумчивей, ее взгляд часто устремлялся куда-то вдаль, словно она видела то, чего не видели другие; Редко выходила к завтракам, предпочитая уединение своей комнаты; Постоянно носила в руках телефон, как спасательный круг в океане неизвестности.

Потому что она единственная в доме знала, что Валерия… жива. И где-то там, в огромном мире, продолжала дышать, бороться, жить своей, пусть и опасной, жизнью. Но она обещала. Она поклялась Валерии хранить ее секрет, и Луиза, в отличие от многих в их мире, была человеком слова. Она не могла нарушить свою клятву, даже ради своих самых близких.

И Алан это чувствовал. Он чувствовал эту недосказанность, эту скрытую тайну, которая словно невидимая стена стояла между ними. Он видел, как Луиза изменилась, и инстинктивно понимал, что она что-то скрывает, что-то жизненно важное, что-то, что могло привести его к Валерии.

Он застал её на террасе поздним вечером — та сидела на перилах, ее стройная фигура казалась хрупкой на фоне темного неба. Телефон освещал раскрытую книгу, которую она читала, а вечерний ветер путал ее длинные блондинистые волосы, словно пытаясь запутать ее мысли.

— Лу. — его голос был твёрдым, лишенным обычной мягкости, которой он старался придерживаться с ней.

Девушка подняла глаза, в которых отражалась луна. В них была усталость, но и упрямство.

— Ты опять пришёл за тем же? — спросила она, и в ее голосе звучала нескрываемая горечь.

— Да. — коротко ответил он, его челюсть была упрямо сжата.

Она закрыла книгу, положив телефон экраном вниз.

— Алан, хватит. Это бессмысленно.

— Нет. — Он подошёл ближе, его тень накрыла ее. — Ты что-то знаешь.

— Я ничего не знаю, — девушка опустила взгляд, отворачиваясь. Это была ложь, и оба они это понимали.

— Ты врёшь. — Его голос был тих, но полон обвинения.

Луиза резко вскинула голову, и впервые за всё время в её глазах мелькнула злость, чистая и неприкрытая, словно молния в ночи.

— Я твоя кузина, Алан. А не подчинённая. — Ее голос звенел от обиды. — Не смей со мной так говорить! Во мне тоже течет кровь Андрес.

Алан сжал зубы, его лицо перекосилось от внутренней борьбы. Он знал, что перешел черту, но отчаяние сжигало его изнутри.

— Прости… но я не могу сидеть и ждать, пока моя сестра… — Голос сорвался, словно невидимая нить оборвалась. Он провел рукой по лицу, пытаясь сдержать эмоции, но безуспешно.

Луиза видела, насколько он истощён. Его глаза были красными от недосыпа, под ними залегли темные круги. Он почти не спал. Ел мало. Работал до упада, пытаясь заполнить пустоту, оставленную Валерой. Ее сердце сжалось от жалости, но она не могла отступить.

— Алан… я не знаю где она. — тихо сказала она, ее голос был мягче, чем раньше, но непреклонен. — Я знаю одно: она в безопасности. И не одна.

— Кто с ней?! — Алан сделал шаг ближе, его голос был напряженным, словно струна. Он попытался прочитать что-то в ее глазах, но ее взгляд был словно стена.

— Это всё, что я могу сказать. — Она отвернулась, не в силах выдержать его умоляющий взгляд.

Парень схватил ее руку, его пальцы сжались на ее запястье, но не причиняя боли.

— Лу, умоляю… хоть направление. Хоть намёк. Хоть слово.

Она отвернулась, освобождая руку, и ее голос стал едва слышным шепотом, но каждое слово было тяжелым, как камень.

— Если я предам её доверие, Алан, она исчезнет ещё дальше. Она найдет такое место, где мы никогда не сможем ее найти. И тогда мы потеряем её навсегда. А я все еще жду, когда эта дура вернется.

Эти слова ударили тяжелее пули, попадая прямо в самое больное место. Алан отступил, словно получил физический удар. В его глазах отразилось чистое, невыносимое отчаяние.

— Она моя сестра… — прошептал он, его голос был надтреснут болью, которой он так долго не позволял себе.

— И моя тоже, — ответила Луиза, и в ее глазах тоже блеснули слезы. — Но её нужно искать не приказами. А сердцем. И верой. — она покачала головой, — Прости меня, я не могу.

Алан ничего не ответил. Просто развернулся и ушел, его шаги были тяжелыми, а плечи сгорблены.

А ночью он сидел в ее пустой комнате, в том же кресле, где когда-то сидела Эмилия. Он смотрел на фотографии, которые каким-то чудом уцелели: где Валерия смеется, ее голова откинута назад, обнимает его, дразнит, ее глаза искрятся озорством. Он перебирал эти фотографии, словно пытаясь найти в них ответ, утешение.

И впервые за много месяцев Алан Стефан Андрес заплакал. Беззвучно, но горько, позволяя слезам смыть с себя месяцы железного контроля, отчаяния и безысходности. Сначала это был лишь спазм в горле, затем — едва слышный всхлип, который он пытался подавить, но тщетно. Слезы покатились по его щекам, горячие и жгучие, прокладывая дорожки по пыли и усталости. Это были не просто слезы отчаяния, это был прорыв плотины, которую он строил вокруг себя месяцами, годами.

Алану было пять. Валерии — восемь. Всего три года разницы, но для маленького Алана это было как пропасть. Она казалась ему старше минимум на десять лет — настолько умной, собранной и быстрой она казалась. Всегда знала, что сказать, как поступить, куда идти.

Он всегда говорил:

— Лери — как молния.

— А ты как что? — смеялась она, ее смех звенел, как серебряные колокольчики, в их уютном, залитом солнцем саду.

— Как гром, — отвечал он, гордо выпятив грудь. — Я появляюсь позже. Но зато — эффектнее.

И она всегда — всегда — гладила его по голове, как своего маленького, но такого важного львёнка. В ее прикосновении была и нежность, и сила, и обещание защиты.

В тот день он сидел во внутреннем саду клана, в укромном уголке, где росла старая яблоня, пытаясь собрать деревянный меч, который ему подарили. Пальцы маленькие, гвоздики упрямые, а Алан — человек терпеливый, но не настолько. Сборка была сложнее, чем казалось. Он сжал зубы, пытаясь вбить очередной гвоздь, но тот гнулся, не желая входить.

Он злился. Ярость, непривычная и острая, накатывала волной. Он пнул дерево ногой, расстроенный и обиженный. И заплакал. Слезы текли по щекам, размывая мир вокруг.

— Эй, маленький тигрёнок, — услышал он знакомый голос. Этот голос, всегда успокаивающий, всегда наполненный мягкой уверенностью. Валерия подошла, ее юбка в мелкий цветочек развевалась на ветру, и села рядом. Она спокойно взяла у него из рук деревянный меч.

— Ты просто не туда вставляешь, — сказала она, ее пальцы ловко и быстро перебирали детали. — Здесь должно быть так.

— Я всё делаю не так, — всхлипнул он, его голос был задыхающимся от обиды. — Ничего у меня не получается.

— Нет, — она успокаивающе сжала его плечо. — Ты просто растёшь. И всё впереди. Тебе нужно только научиться. И я тебя научу.

Валерия починила меч. Вставила гвоздики ровно, крепко, и с легким щелчком соединила все части. Положила его ему на колени.

И неожиданно, к его полнейшему изумлению, обняла за шею так крепко, что он замер, не в силах пошевелиться. Ее объятия были теплыми, надежными, наполненными такой силой, которая успокаивала даже самую сильную детскую тревогу.

— Я с тобой, — прошептала она ему на ухо, ее дыхание щекотало кожу. — Всегда. Кто бы ни полез — я первая укушу. Я всегда буду твоим щитом.

Он засмеялся сквозь слёзы, прижимаясь к ней. Ее обещание было для него законом, истиной, единственной реальностью. Он не знал, что ее обещание, данное в этот солнечный день, станет пророческим, и что именно ей, его старшей сестре, предстоит стать его щитом перед лицом самой страшной угрозы.

Он прижал фотографию к груди, словно пытаясь вдохнуть в нее жизнь. Слезы текли сильнее, его тело сотрясалось от рыданий. Он закрыл глаза, и перед ним возникла еще одна картина из прошлого.

В особняке Андрес царила особая атмосфера предпраздничного ожидания. Не та, что бывает перед Рождеством, а скорее перед приездом очень важного, почти священного гостя. С самого утра на кухне витал умопомрачительный аромат свежих пирогов, которые выпекала Эмилия сама, не доверяя это ответственное дело прислуге. Полы блестели, натертые до зеркального блеска, каждый уголок дома сиял чистотой. Даже обычно невозмутимая охрана ходила с выбритыми затылками и наглаженными рубашками, нервно поправляя оружие.

Потому что приезжал Ян Хилл — старый друг Валериана и Адель, человек, которого в этом доме любили и уважали, как члена семьи.

Алан, которому тогда было всего пять, помнил этот день очень ярко. Как только издалека послышался знакомый рокот дорогого автомобиля, все дети — он, Валерия и Луиза — бросились к входной двери, опережая даже дворецкого.

Дверь распахнулась, и на пороге стоял Ян Хилл. Высокий, с серебром в волосах, его глаза сияли теплотой. На его лице играла широкая, искренняя улыбка.

— Где мои маленькие проказники? — произнес он низким, звучным голосом, который сразу же наполнил холл.

Валерия, как всегда первая, бросилась к нему, ее тонкие ручки обхватили его шею. — Деда Ян! — воскликнула она, и в ее голосе звенела чистая, неподдельная радость.

Он поднял её на руки, легко, будто она была невесомой, и закружил, смеясь.

— Господи, Лери… — пробормотал он, прижимая ее к себе. — Да ты копия своего отца.

Киллиан, стоявший рядом с Эмилией, кивнул серьёзно, его глаза светились гордостью.

— А по характеру — чистая Эмилия.

— Тогда Берегись, Киллиан, — рассмеялся Ян, сверкнув глазами. — Женщины Андрес — это отдельная история.

Когда он наконец поставил Валерию на пол, та тут же, подтолкнула к нему Алана, который стоял чуть поодаль, стесняясь, но сияя от восторга.

— И мой братик тоже тут! Он тоже скучал!

Ян нагнулся, взъерошил Алану волосы, и тот, к своему удивлению, не стал уворачиваться.

— А вот ты… — произнес Ян, внимательно разглядывая его, — копия дедушки Валериана.

— Я не старый! — взвизгнул Алан, надувшись, хотя в глубине души ему было приятно такое сравнение.

— Это пока, — подмигнул Валериан, дедушка, который подошел к Яну, чтобы обнять его. — Вот ты хитрый лис, давно не приезжал. Придурок.

Ян обнял друга крепко, похлопывая его по спине, и покачал головой. — Элин не смогла приехать. С детьми и внуками поехала во Францию, нашей с тобой теще что-то в голову ударило, и они рванули. — он отстранился и посмотрел на Валериана с притворной серьезностью. — Пи… кхм… Жесть ты постарел.

Валериан фыркнул и ударил его по плечу. — Ой, а сам то! Что, глаза уже плохо видят?

Оба врали. Выглядели они максимум на сорок, их лица были гладкими, фигуры подтянутыми, а в глазах горел тот же огонь, что и в молодости. И не скажешь, что у них уже есть внуки.

Адель, матриарх клана, скрестила руки на груди, наблюдая за своими "мальчиками", в ее глазах плясали озорные искорки.

— Ян Хилл, а Эван где? Я думала вы семьями придете, как договаривались.

Ян усмехнулся и подошел к ней, галантно целуя руку. — Глава Андрес, вы прекрасны, как всегда, и ничуть не изменились. А ваш верный раб Эван немного по работе улетел во Флоренцию. Но обещал быть.

Адель подняла бровь, в ее глазах читалось легкое неодобрение, смешанное с весельем. — Я все Элин расскажу, — пригрозила она.

— И такая же стерва, — хмыкнул мужчина, обнимая подругу, не скрывая нежности. — Я скучал.

Адель обняла его в ответ, смеясь и стараясь не расплакаться от нахлынувших воспоминаний. — И я скучала. По твоей глупой физиономии.

Валериан подал голос, его тон был шутливо ревнивым. — Ты мою жену клеишь, старый лис? Смотри, у меня еще сил хватит тебя прибить.

Ян отмахнулся. — Сам ты старый. Я Адель, как сестру старшую люблю, холю и лелею. Всегда так было.

В этот момент Роза — старшая сестра Эмилии, которая всегда была солнечной и открытой, вошла следом. Она обнимала Адель, Валериана и Яна так тепло, будто они были не просто родственниками, а половинками её души.

— Где моя дочь? — спросила она, ее глаза искали кого-то.

И тут в комнату вбежала Луиза, ее волосы развевались, а лицо светилось. — МАМА!!!

Семья обнялась так тесно, что у взрослых перехватило дыхание, а дети оказались в центре этого круга любви и объятий, чувствуя себя частью чего-то большого, нерушимого и вечного. Это был момент чистого, неподдельного счастья, который они потом будут хранить в своих сердцах, не подозревая, какие испытания ждут их впереди.

Киллиан стоял в своём кабинете, мрачный и сосредоточенный, его взгляд скользил по старой, истёртой карте Европы, висящей на стене. Каждый город, каждое государство на ней казались ему частью огромного, бессмысленного лабиринта. Из соседней комнаты доносились голоса Адель и Валериана. Они спорили, как всегда, по поводу безопасности границ клана, тактики и стратегии, но в их глазах, даже под слоем вековой мудрости и несгибаемой воли, была одна единственная, жгучая тоска по внучке. Они искали ее, искали всем кланом, но будто плыли в океане без ориентиров.

Эмилия тихо ходила по дому, словно призрак, ее шаги едва слышны на полированном паркете. Ее лицо, обычно такое живое и выразительное, теперь было бледным и опухшим от нескончаемых слез, а глаза — пустыми. Иногда она забывала. Забывала, что Валерия не придёт на ужин, не спустится по лестнице с привычной дерзостью. Она приказывала прислуге накрывать стол на одно место больше, ставить ее любимый фужер, ее любимую тарелку, а потом, когда все собирались, сжимала губы и просто молча убирала прибор, словно это была ошибка, а не ее собственное горькое заблуждение.

Однажды Адель — сухая, властная, железная женщина, чья сила воли могла согнуть сталь — зашла к Эмилии в комнату. Она нашла ее на полу, у изголовья кровати Валерии. Эмилия сидела, обхватив колени руками, и держала в них старую, потрепанную кепку дочери — когда-то яркую и любимую, теперь выцветшую и смятую. Она вдыхала ее запах, пытаясь ухватить ускользающие воспоминания.

— Эми… — прошептала Адель, ее голос, обычно такой командный, теперь был лишь хриплым шепотом. Впервые за много лет ее железная маска дала трещину.

Эмилия подняла опухшие, покрасневшие глаза на мать. В них стоял немой вопрос, полный боли и отчаяния.

— Мама, — ее голос был едва слышен. — Что, если она… не хочет домой? Что, если она хочет быть свободной от нас?

Адель опустилась рядом, не заботясь о своем дорогом костюме, и впервые за десятилетия заплакала. Сквозь сжатые губы вырвался тихий всхлип, и по ее морщинистым щекам потекли слезы, давно запертые внутри.

— Она вернётся, Эмилия. — ее голос был дрожащим, но исполненным какой-то древней, неумирающей надежды. — Дети так делают. Они могут злиться, бежать, кричать, пытаться доказать всему миру свою независимость, но… сердце всегда возвращается туда, где его ждали. Туда, где их любили. Я знаю. Сама такой была.

Эмилия обняла ее, и две сильные женщины, мать и дочь, плакали вместе, прижимаясь друг к другу, деля одну общую, жгучую боль.

Никто из Андрес не знал, что Валерия — в Америке. Им даже в голову это не приходило. Они прочесывали мир, следуя сложным, изощренным маршрутам, которые мог бы выбрать их «маленький тактик». Южная Америка? Да, конечно, там можно было затеряться среди тысяч;

Польша? Вполне, там связи клана были слабы;

Испания? Возможно, там она могла бы наслаждаться солнцем и морем;

Турция? Смело, но в ее стиле;

Аргентина? Экзотично и далеко.

Но США?

Это казалось бы слишком банально. Слишком открыто. Слишком просто для Валерии, прошедшей обучение у лучших тактиков Европы, знавшей все тонкости шпионажа и скрытности. Она должна была выбрать что-то сложнее, что-то более изощренное. Поэтому они искали везде.

Кроме того места, где она была.

И Луиза молчала. Молчала, стиснув зубы, ее сердце сжималось от страха, но и от понимания, что она поступает правильно. Она знала, что если скажет — Валерию найдут. Ее найдут, если сделают это насильно.... Тогда они потеряют ее навсегда. Та сама обещала. И Луиза знала, что Валерия сдержит свое слово, чего бы это ни стоило.

...

Вечер пах дождём и сигарами. Нью-Йорк жил своей вечной лихорадкой — огни, тени, крики улиц и бесконечный поток лиц, где никто никого не знает. Она возвращалась домой после суда, усталая, раздражённая, с тысячей мыслей, раздирающих голову, — когда на телефон пришло короткое сообщение от неизвестного номера:

«Нашёл кое-что, что принадлежит тебе. Кафе “Old Empire”, 20:00. Не опаздывай, змейка.»

Лилит нахмурилась. «Змейка». Так звал её только один человек. Она сначала собралась не ехать — «Я никуда не поеду» — но через минуту экран завибрировал ещё раз: он прислал фото. Кольцо. Её кольцо. Фамильное.

— Сука! — выругалась Лилит и вскинула сумку. — Сукин сын. Я тебя уничтожу.

Кафе «Old Empire» было вырезано из другого времени: тяжелые лампы, бархат, запах жареного эспрессо и старый джаз. Он сидел не внутри, а на улице, будто знал, что она зла. В уголке, как всегда — чуждый покою, с легкой насмешкой на лице. Между ними на столике лежал маленький бархатный футляр. Он толкнул его к ней пальцем, не поднимаясь.

Лилит шагнула к столу, не спрашивая, не садясь. В её руках — бита, та самая, что валялась в багажнике после одной глупой расправы. Она не собиралась разговаривать.

Виктор улыбнулся расслабленно, как будто знал, что будет дальше.

Она не предупредила. Битой — прямо в живот. Удар не смертельный, но отрезвляющий: звук удара, вздёрнутый вздох и искра в его глазах. Он рефлекторно поднял руки в щит. Защитная стойка — привычка.

— Ты сумасшедшая? — выдавил он, сжимая бок рукой, удивлённо и… как-то даже восхищённо.

Девушка наклонилась, дыхание громкое, тёплое, металл в руке дрожал.

— Что ты знаешь о моей семье? — шипела она. — Если через меня ты попытаешься добраться до Андрес — я убью тебя. Прямо сейчас.

Виктор на секунду всмотрелся в её глаза — там не было театра, а была ясная готовность выполнить слово. И вдруг, словно понимая, как это выглядит, разрядился смехом, в котором скользнула правда:

— Я просто хотел пригласить тебя на кофе. Чем противозаконно выпить кофе в городе?

Она рассмеялась в ответ — резко, едко:

— Противозаконно? Представители двух синдикатов пьют кофе, да ещё так, чтобы никто не подумал? Ты даёшь. Ты правда думал, что это нормальная идея? Или ты так за склад мстишь?!

Мужчина сделал шаг ближе, не суетливо, а мягко, как будто пробовал изменчивую дистанцию между ними.

— Мне не нужна твоя семья. — Его голос стал тише. — Мне нужна ты.

Слова упали между ними как горячие угли. Лилит скривилась, не веря, будто это чья-то шутка:

— Тебе нужна я? — презрение и смех в одном тоне. — Ты конченый придурок, если тебе может нравиться такая тварь, как я.

Он слушал, не спорил. Затем в его взгляде появилась странная смесь — полоса уязвимости и восхищения. Она рванулась — началась драка не ради боли, а ради доказательства границ: локти, захваты, попытки оттеснить. Но он касался её иначе — мягко, удерживая запястья, не нарушая границ; его ладони прикасались туда, где раньше не давали касаться, не посягая ни на власть, ни на тело. Именно это прикосновение — не вторжение, а точная опора — на секунду застопорило её: никто не держал её так и не подавлял.

Девушка вся дрожала от противоречия — ярости и некоего иного отклика. В миг раздражения она схватила ближайший предмет — сахарницу, солонку, что попалось — и швырнула в него. Металл звякнул, соль рассыпалась по столу. Люди вздрогнули, официант резко повернулся. Однако, ей было плевать. Ему, кажется, тоже.

Виктор не отступил. Наоборот: спокойно открыл бархатный футляр и поставил на стол тот самый предмет, что разорвал ей душу: кольцо Андрес. Оно блеснуло, тяжёлое и знакомое, как отпечаток крови и истории.

— Бери, — сказал он тихо. — Оно твоё. Я не хотел играть — я хотел вернуть это тебе.

Её рука дернулась к кольцу, но вместо благодарности в груди взбунтовалась гордость. Она схватила первый попавшийся предмет и швырнула — теперь чашка полетела, кофе расплескался по столу.

Виктор наклонился, улыбнулся странно мягко и спросил, — Не поранилась?

В голосе звучала забота, от которой она инстинктивно отпрянула и тут же озверела сильнее:

— Ты урод, — рявкнула она.

Лилит вышла не оглядываясь, дождь подхватил её плащ и унес в слепящий свет улицы. В кармане тяжело лежало кольцо, которое теперь значило больше, чем просто металл: это был вызов, память и искра, которую он умудрился подбросить в её мир.

За её плечом он тихо проворчал. — Беги. В следующий раз, надеюсь, ты нормально дашь нам попить кофе.

Она не отвечала. В её груди билось истребляющее отвращение и то, что она не хотела признавать — странное, тёплое любопытство.

…

Это началось с дождя — как всегда у них. Нью-Йорк, город вечной спешки и контрастов, на этот раз затянуло свинцовое небо. Он дышал влагой, которая просачивалась всюду, и предвкушением электрического разряда. Где-то среди всех этих стеклянных башен, что впивались в серую высь, и гудков машин, создающих свой хаотичный оркестр, Лилит шла, пряча взгляд под капюшоном своего дорогого плаща. Каждая капля дождя на ее плечах была как напоминание о грядущем.

Она уже знала: Виктор что-то понял. Не просто догадался, а знал. Знал больше, чем должен, больше, чем кто-либо мог знать. Он знал — о семье Андрес. О тайнах, о правилах, о долгах, о чем не ведал никто за пределами старой Европы. Это было как вызов, как прямая угроза ее тщательно выстроенному миру.

И если он знает — значит, это нужно немедленно обратить себе на пользу. Не нападать открыто — это было бы слишком примитивно, слишком рискованно. Нужно было втереться в доверие. Заставить его расслабиться, опустить свои вечные щиты. Проникнуть за его маску, как она сама носила свою.

Она ненавидела быть такой. Из разряда "Зай, а почему тучка плачет?", с этими наигранными эмоциями и фальшивой уязвимостью. Это было против ее натуры, против ее крови, против всего, чему ее учили. Фу, аж бесит, само осознание этого вызывало у нее физическое отвращение. Но ради цели, ради главной цели, можно было и пострадать, можно было и преступить через себя. Она была готова на это.

Её удивил тот факт, что охрана пропустила ее без вопросов. Это означало лишь одно: Виктор уже ожидал ее, или, по крайней мере, позволил ей пройти. Когда она появилась в его просторном лофте, он сидел за массивным столом из темного дерева, перебирая какие-то бумаги, словно он вовсе не заметил ее появления. Выглядел, как всегда, безупречно — строгая, идеально отглаженная рубашка, расстёгнутая на одну пуговицу, открывающая ключицы; платиновый блеск волос, падающих на высокий лоб, и этот ленивый, всеобъемлющий взгляд, которым он встречал весь мир: с лёгкой, почти незаметной насмешкой и вечным внутренним знанием, что абсолютно всё под его контролем.

— Ты как здесь оказалась? — спросил он, даже не поднимаясь. Его голос был ровным, без единой нотки удивления. — Обычно ты приходишь только, когда хочешь устроить мне нервный срыв.

— Энгель… — её голос прозвучал мягко, почти неузнаваемо для нее самой. Она даже удивилась, насколько хорошо получилось.

Виктор поднял глаза — и впервые за всё время их сложной, наполненной интригами истории, не узнал в ней ту самую хищницу, что привыкла стрелять словами и фразами, как из автомата, разрушая все на своем пути.

Её губы дрожали. В глазах — будто паника.

И всё же…

— За мной кто-то следил, — сказала Лилит, делая шаг ближе, намеренно уменьшая дистанцию между ними. — Я не знаю, кто. Но я видела машину. Черную. У меня было ощущение… — она на секунду запнулась, будто проглатывая ком, сдерживая фальшивые рыдания, хотя внутри кипело настоящее раздражение.

— М-м, — протянул мужчина, откинувшись в кресле, скрестив руки на груди. — Странно. Обычно ты сама за кем-то следишь. Или приказываешь следить.

Лилит моргнула, не ожидая такой прямой и циничной реакции. Эта фраза выбила ее из колеи. Ей пришлось мгновенно перестроиться.

— Энгель! Я… — и тут она сделала то, что точно не было частью её обычной натуры. Подошла ближе и обняла его. Просто. Тихо, как будто действительно нуждалась в защите, в его сильных руках, в его присутствии.

Виктор чуть напрягся — не от отвращения, нет, а от чистой, неподдельной неожиданности. Это был жест, которого он никак не ожидал от Валерии. Её руки были тёплые, прижимаясь к его рубашке, запах — едва уловимый, пряный, с тонкими нотками жасмина и, почему-то, пороха, который он всегда ассоциировал с ней. Он наклонил голову, чувствуя, как её дыхание щекочет шею, такое близкое, такое интимное. Его руки обхватили талию девушки, прижимая к себе.

— Маленькая актриса, — тихо сказал он ей на ухо, почти с нежностью, но тон его был обманчиво мягок. Он видел ее насквозь.

— Что? — подняла голову Лилит, изображая полную растерянность, но в глубине души злясь на себя, что он ее раскусил.

— Ты хитрая девочка. Я вижу, как у тебя двигаются зрачки, когда ты врёшь. Они не расширяются от страха, а бегают, пытаясь просчитать реакцию. И ты не дрожишь. Настоящие испуганные люди дрожат, девочка. Дрожат до костей.

Лилит отпрянула, нахмурившись по-настоящему, от ярости. Ей было до чертиков обидно, что ее настолько легко разоблачили.

— Ты… ты идиот! Я тебе — о страхе, о том, что мне, возможно, угрожает, а ты — психоанализ читаешь!

— Зато честно, — пожал Виктор плечами, его усмешка стала шире. — Тебе что-то нужно, змейка. Я ещё не понял, что именно, но явно не защита. Это слишком просто для тебя. Чувство собственного достоинства не позволило бы тебе.

Девушка скрестила руки на груди, прикусив губу — и это было не наигранно, а от настоящего, кипящего раздражения.

— Знаешь, что? Да пошёл ты, Энгель!

— О, начинается, — усмехнулся он, его глаза искрились весельем. — Моя любимая стадия общения с тобой — “оскорблённая гордость”.

— Ты… — она резко указала на него пальцем, чувствуя, как краска приливает к щекам, — ты… самовлюблённый, надменный, холодный... засранец!

Мужчина не сдержался — рассмеялся. Громко, раскатисто, с искренним, беззаботным удовольствием. Этот смех был редким явлением для Виктора, и он был заразным.

Лилит моргнула, поражённая этим взрывом эмоций. Это было последнее, что она ожидала.

— Чего ты ржёшь? — спросила она.

— Просто впервые вижу, как ты… живая, — сказал он, всё ещё улыбаясь, вытирая слезинку. — Маленькая фурия, которая притворяется беззащитной, а потом готова меня пристрелить.

— И пристрелю, если не заткнёшься, — процедила она сквозь зубы.

— Вот, — кивнул Виктор, его взгляд был теплым. — Это уже моя девочка.

Девушка закатила глаза, почувствовав, как ее маска окончательно сползла, и развернулась, чтобы уйти к двери.

— Я вообще-то пришла попросить помощи, — бросила она через плечо, ее голос звучал уже не так фальшиво. — Но раз ты такой умный — разбирайся сам, сволочь черствая.

Он поднялся, догоняя её всего несколькими широкими шагами.

— Стой, змейка, — сказал мягко, но уверенно, положив ладонь на её локоть, не давая уйти. — Если тебе действительно что-то грозит — я рядом. Если нет — я всё равно рядом.

— Ты просто хочешь быть рядом, — парировала она, пытаясь вернуть себе хотя бы часть своего обычного цинизма.

— А ты — хочешь, чтобы я хотел, — его ответ был моментальным и точным, как всегда.

Лилит развернулась, молча глядя ему в глаза. Ей было нечего возразить.

— У тебя мания величия, — проворчала она, пытаясь скрыть свою растерянность.

— У тебя — тяга к драме, — спокойно ответил он. — Прекрасное сочетание.

Она фыркнула, но не ушла. Не сейчас. Между ними висело нечто невысказанное, нечто большее, чем просто игра.

А Виктор, оставаясь в гостиной после того, как она наконец-то ушла, всё ещё слышал в голове ее слова — «самовлюблённый засранец» — и почему-то улыбался, как мальчишка, впервые в жизни услышавший от кого-то не страх, не лесть, а чистую, неподдельную злость.

Честную. Живую.

Именно от нее. И это было ценнее любой победы.