Хрустальная ложь

Глава 40

Манхэттен темнел и затухал, как сложная лампа: стеклянные фасады небоскрёбов ловили последние багровые микроскопические лучи заката, а уличные огни вспыхивали, как нервные импульсы — резкие, бесконтрольные, ненадолго освещавшие лицо города. В аэропорту толпа шуршала чемоданами, голосами, объявлениями — и всё это было как шум на заднем плане одной густой, чужой жизни. Валерия Андрес шла по терминалу в сером пальто, волосы собраны в тугой узел, лицо без макияжа: почти неузнаваемая. Её шаг был сжатым, выверенным, аккуратным как метроном. Она казалась привидением — слишком осторожной, чтобы оставлять следы, слишком уверенной, чтобы привлекать внимание.

Билеты куплены на чужое имя — Лилит Рихтер. Документы — старые, проверенные, вымытые через нескольких посредников: надёжный набор для начала новой, временной жизни. Один рюкзак, один чемодан — ничего лишнего. Все вещи, которые связали бы её с прошлым, остались в коробках в гараже далеко от города. Нью-Йорк был стал тесным и опасным — не физически, а по ощущению: каждый знакомый угол мог выдать, каждый телефонный звонок — стать ловушкой.

Когда объявили посадку на рейс в Калифорнию, Валерия глубоко вдохнула, чтобы заглушить ту тонкую дрожь, что ползла по рукам. Процедура была механической: досмотры, паспорта, посадочный талон, поиск посадочного выхода. Она повторяла про себя старые правила — не доверять эмоциям, не оставлять цифровых нитей, держать круг узким. И тихо, словно обращаясь к небу, произнесла.

— Пора.

Взлет. Город ускакал вниз и растаял в паутине огней. Она прижалась лбом к холодному стеклу иллюминатора и смотрела, как уходит тот мир, где её могли найти, — и где остался он. Виктор. Имя отзвучало в голове коротким ударом молота, но она гнула себя думать иначе: не сердцем, а умом. Если тот мужчина действительно вылетел за ней — промедление стоило свободы или жизни. Лицо за иллюминатором оставалось каменным. Внутри же пылал неугасимый огонь: гнев, разочарование, страх, выученная хладнокровность.

Телефон v кармане вибрировал — старый, без сетей, с зашифрованной SIM. Знало о нём всего трое. Она ответила на привычный, глухой голос: — Госпожа?

— Диего. Слушай внимательно. Ни одной утечки. Ни слова о моём местоположении. Даже если Андрес лично позвонят — ты не слышал обо мне три года, ясно?

— Так точно. Куда летим, госпожа? — голос Диего был ровным, как всегда, но в нём было слышно напряжение: у них мало времени.

— Лос-Анджелес. Потом — Сан-Франциско. Наверное. Конечную точку не называю. Собери только своих. Офицеров не брать. Никому не доверяю. Максимум два дня: вы должны быть там до того, как они поднимут тревогу.

Несколько секунд молчания, потом — тихо.

— Вас ищут, да?

— Да, — коротко. — Они нашли.

— И того придурка, от которого вы по слухам бежали, тоже послали?

— Именно.

— Убить?

— Пока нет. Сначала узнаем — кто он. Потом — решим.

Максимум холодного расчёта в голосе. Никаких панических приказов. Это была не мольба — это была команда. Она положила трубку, открыла ноутбук и проверила список контактов, удаляла последние следы. Луиза не отвечала — уже два часа. Последнее сообщение: «Я выясню, кто он. Береги себя.» И тишина, которая звучала хуже выстрела. Валерия вертела в пальцах кольцо Андрес — тонкое, фамильное, холодное. Оно казалось теплее в её руке, когда она сжала его слишком крепко.

Миг — и из прошлого вырвалась картина: мать, Эмилия, строгая и холодная; отец, Киллиан, пытающийся удержать; брат — сжатые кулаки и непонимание; бабушка и дед — молчаливые наблюдатели, чьи взгляды резали, как стекло. Она позволила себе секунду слабости: глаза закрылись, но слёз не было — только пепел.

— Я не вернусь, — шепнула она себе, не дому и не ему.

Калифорния встретила её ярким светом и резким ветром от океана: солнце, которое казалось почти враждебно ясным после серого Манхэттена. Домик у океана был небольшим и лишённым украшений: белые стены, широкие окна, пара мебели — решение, продиктованное желанием не иметь ничего лишнего и быть готовой к быстрому побегу. Она сняла жильё в отдалённом районе, далеко от туристических троп, но с хорошей видимостью подъезда. Внутри — минимум: ноутбук, оружие, документы, фотографии. Она разложила всё по своим местам: оружие в тайнике, документы в сейфе, ноутбук в зарядке с выключенным Wi-Fi. Фотография детства с братом легла сверху, и сердце снова сжалось.

Вечером телефон завибрировал: неизвестный номер. Сообщение было коротким и острым, как клинок:

«Ты думала, что сможешь убежать, принцесса Андрес? Встретимся скоро.»

Валерия побелела — это означало, что он уже в стране. Нерв, который она держала под контролем, дернулся.

Она вышла на балкон босиком, держала бокал вина, смотрела в тёмную полосу океана, где городские огни казались далекими. Ветер бил в волосы, пальцы дрожали, но лицо оставалось каменным.

Она набрала Диего:

— Если кто-то начнёт расспрашивать о моём местоположении — уничтожить информацию. Всю. Даже если это Энгель. Особенно если это Энгель.

— Принято, — ответил он.

— И подготовь запасной маршрут. На случай, если Луиза не выйдет на связь.

Девушка сбросила звонок и на секунду позволила себе вдохнуть солёный воздух. Мир снова превратился в игру на выживание, и правила были простые: меньше следов — больше шансов; доверять — значит умереть.

Она положила кольцо в карман и прошептала в пустоту. — Играй по моим правилам.

И сама знала, что ставки стали ещё выше.

Вечернее солнце Калифорнии медленно таяло за горизонтом, расплавляя океан в полосы золота и розового. Ветер с моря приносил соль и лёгкую прохладу, и каждая волна, разбиваясь о берег, звучала как счётчик времени — невозвратного, неумолимого. На узкой веранде маленького домика с белыми стенами Валерия сидела, сложив ноги, и впервые за несколько недель вместо привычной усталости испытывала пустоту — ту, что остаётся после того, как сознательно разрушаешь всё, что любил.

Имя Рихтер исчезло вместе с аккуратно сожжёнными документами. Имя Андрес — тоже. Всё, что связывало её с прошлой жизнью, было сведено к пеплу и удалённым следам в тёмных базах. Сейчас перед зеркалом в прихожей, чуть наклонив голову, она видела чужое лицо: рыжие локоны под париком, голубые линзы, светлая кожа — прототип, имя и образ взяты у двоюродной бабушки, у той самой Марлены Ксандер, о которой ходили легенды. В зеркале — не она, но взгляд остался прежним: осторожным, упрямым, хищным.

Марлена Веро.

На столе лежали карты, планшеты с закрытыми вкладками, ноутбук с включённым защищённым каналом и пепельница, набитая окурками — следы бесконечных ночных раздумий. В комнате стоял запах табака и холодной пищи из пакетной доставки. Она закурила ещё одну сигарету; дым, плавно вьющийся к потолку, казался туманом над прошлым, которое всё ещё пыталось найти дорогу обратно к ней.

— Свобода дороже всего, — прошептала она себе вслух, чтобы услышать собственный голос. — Даже если за неё платишь одиночеством.

Где-то вдалеке заревел мотор. Она едва успела подняться, как ворота перед домом скрипнули и открылись; пыль поднялась, ветер взялся в клоки её парика. Фигуры появлялись из сумерек: знакомые силуэты, ведущие за собой целый мир, от которого она на время отказалась. Первым подошёл Диего — высокий, смуглый, в потрёпанной кожаной куртке, взгляд спокойный и точный. За ним — Джей с лёгкой усмешкой, Саль — грубоватый и добродушный одновременно, и близнецы Рен и Лука — одинаковые на первый взгляд, но с разницей в тоне голоса и взгляде. И Марко, её Марко. Её ребята.

— Босс, — сказал Диего, но в голосе его слышалась тёплая ирония.

— Госпожа, — добавил Лука, бросив на неё взгляд, словно проверяя, действительно ли её нет в документах и воспоминаниях. — Мы знали, что вы позовёте.

Девушка не выдержала и бросилась в объятия, сначала к Салю, потом к Диего, затем по очереди ко всем. В объятиях была правда: не только тактическая зависимость, — семя доверия, посеянное за годы борьбы. Смех, грубый и искренний, заполнил веранду; запах перегретого бензина и табака вплелся в аромат моря.

— Господи… вы даже не представляете, как я по вам скучала, — выдохнула она, и голос срывался от неожиданной мягкости.

— А мы, значит, не скучали? — усмехнулся Диего. — Сколько можно сидеть под носом у Андрес, лицемерно охраняя старый архив.

— Вы были у моих родителей? — прищурилась Валерия.

— Были, — ответил Джей. — И смотрели, как вы уходите. Всегда знали: вы вернётесь.

Она снова закурила и, глядя на них через дым, резко собрала себя в работу-машину.

— Работаем, — сказала коротко. — Европа под запретом. Клан спалит нас, если мы начнём светиться. Штатам повезло — независимого пространства больше, людей больше, чем их глаз. Но правила прежние: не задерживаемся, не оставляем следов. Три дня на месте — и в дорогу. Без банков, без карт, только наличные и закладки.

Лука поднял бровь:

— Почти как в старые времена.

— Только теперь против нас не только полиция и конкуренты, — поправила она. — Наши — самые опасные.

Рен рассмеялся, но смех в его голосе был хрипловатым:

— У Андрес талант — добивать тех, кто напоминает им самих.

— Я упрямая, как мать, — ответила она и не скрывала гордости. — И потому ушла.

Девушка подошла к зеркалу у стены, сняла парик и поправила волосы за ухом, словно примеряя роль. Диего присвистнул:

— Вы — идеальны. Только в глазах у вас огонь, а у достопочтенной Ксандер — был другой свет.

— Ещё не знаете, какой ценой этот огонь достаётся, — усмехнулась она в ответ, и в этом усмешке был весь багаж потерь и приобретений.

— Госпожа, при всем уважении. Но главы вас не тронут. Они не тронут своего ребенка.

Девушка поджала губы, понимая, что это так. Она прикрыла глаза и ответила. — Тронуть не тронут, а вот посадить под замок… ой запросто.

Диего хмыкнул. — Как вас сейчас величать?

— Лилит.

Девушка выложила на стол карту штатов, помечая красными точками возможные безопасные хабы: укромные портовые городки, маленькие горные деревушки, районы с высокой плотностью туристов, где чужое лицо теряется в массе. План был прост и жесток:

— двигаться партиями, не собираться группой более четырёх человек в публичных местах;

— сменять рутину каждые 48–72 часа;

— использовать только предоплаченные телефоны и горячие точки, закрытые VPN;

— деньги — только наличные, банковские переводы через доверенных посредников;

— заранее подготовленные пути отхода и тайники на случай немедленного отхода;

— в случае угрозы — «разделение»: часть команды уходит на север, часть — на юг, чтобы уменьшить риски.

Каждое правило звучало как приговор и как обещание. Команда кивала; у всех были свои раны, свои страхи, но и та же решимость — не дать ей упасть.

Когда наступил сумрак, костёр в огороде уже догорал, и разговоры стали тише. Некоторые рассказывали истории о прошлом — о мелких ограблениях, удачных уходах, о том, как однажды пришлось прятаться от банд за пределами Неаполя. Другие молчали и смотрели на море, думая о тех, кто остался там, в другом мире.

Лилит стояла последней, держала в руках зажжённую сигарету, и смотрела на команду — на тех, кто выбрал идти с ней, невзирая на цену. Её сердце было каменным по привычке, но где-то в глубине оно билось не столько от страха, сколько от благодарности.

— Завтра в восемь выезжаем, — сказала она тихо. — Готовы?

— Как всегда, — ответил Диего. — За вас, госпожа.

Девушка кивнула и потянулась к пепельнице, туша очередной окурок. Ветер с моря разобрал её волосы и, казалось, пытался унести с собой остатки старой жизни.

Ночь была густой и медленной — как будто сама тянула время, чтобы дать им передышку, прежде чем бросить в новый поток бегства. В комнате едва горел одиннадцатый час — лампа над столом отбрасывала узкое оранжевое пятно на разложенную карту, и в этой кромке света были отмечены их маршруты: Сан-Диего, потом Лас-Вегас, затем Сиэтл. Бумага шуршала под пальцами, маркеры оставляли яркие полосы, а планшеты рядом показывали цифры, таймлайны и возможные укрытия. Каждый шаг был продуман до мелочей, каждая точка — связана с запасными выходами и тайниками.

Они сидели вокруг стола, лица в полумраке — усталые, но сосредоточенные. Кофе остыл в бумажных стаканчиках, рядом лежали пачки предоплаченных SIM-карт, портативные роутеры в плоских чехлах, наборы для смены внешности и минимальный запас наличных. Карты, распечатки маршрутов, распечатанные фотографии и расплывшиеся QR-коды — их язык ночи.

— Луиза передаст координаты и мониторит ситуацию с нашей стороны, — сказала Лилит, затушив сигарету в керамической пепельнице. Голос её был ровный, как метроном, но в нём слышалась тающая усталость. — Она узнает, где идёт поиск. Если мать или отец решат прилететь сюда — мы узнаем первыми.

Саль откинулся на спинку стула, его лицо было в тени, но жесты голоса выдали тревогу:

— Луиза рискует. Она не должна быть на виду. Любая накладка — и у нас проблемы.

— Я тоже рискую, — холодно ответила Лилит. — Я попросила её об этом. Без неё мы слепы.

Пальцы Лилит дрожали, когда она снова закурила. Тлеющий кончик сигареты отражал маленький свечной пламень

Диего смолк, прислонённый локтем к столу. Его взгляд был острым, как лезвие. Саль выдохнул:

— Госпожа, если вы передумаете… если решите вернуться — мы пойдём с вами. Куда вы — туда и мы.

Она посмотрела на Саля долго и тяжело. В её глазах не было желания романтизировать:

— Нет, Саль. Я не вернусь. Не сейчас. Не за такую цену.

Саль опустил глаза, но не отступил. Диего снова спросил, тихо и почти по-дружески:

— Даже ради него?

Слова висели в воздухе, как вызов. Лилит почувствовала, как мышцы шеи напряглись. Она медленно сжала сигарету до конца, фильтр потемнел.

— Кого — него? — переспросил Рен, впервые включаясь в разговор.

— Ты же знаешь, — сказал Диего, пожал плечами. — Того, кто остался в Нью-Йорке. Мы знаем о вас, Лери. Лу просветила.

Имя вырвалось, как будто нельзя было обойти молчанием: — Виктор Энгель… — выдохнула она, и в голосе прозвучало что-то большее, чем раздражение. — Он не должен знать. Ни о моих маршрутах, ни о людях рядом со мной.

— Почему? — спросил Рен, глаза его искрились от любопытства, но тон был серьёзен.

— Потому что, если он окажется между мной и моей семьёй, — ответила Лилит, и голос её стал твёрдым, — клан Андрес сотрёт всё, к чему он прикоснётся. Я не позволю, чтобы и его они коснулись. Я не позволю, чтобы он стал инструментом разрыва. Это не игра, это — выбор жизни или смерти. Никто его не тронет.

Разговор на мгновение затих. Ветер трепал занавески, и в кромке окна блеснула луна, холодная и отстранённая. Пахло солью и табаком; где-то вдалеке гнал машины грузовик и лай собак.

— Всё равно ты скучаешь, — мягко сказал Лука, почти невинно. Его слова не были упрёком — скорее простым наблюдением.

Она горько усмехнулась, взгляд её упёрся в пятно света на карте:

— Скучать — это роскошь, Лука. У меня новая валюта — свобода. Я научилась тратить чувства экономно. Все по новой.

Ночь уже глубоко опустилась, когда она вышла на воздух. Песок под ногами был холодным от лунного света; океан шуршал негромко, ритмично, как напоминание о бессмертном времени. В руке — сигарета, другой рукой — бокал вина; жар в груди от вина не достигал холода внутри.

Девушка подняла глаза к небу, где бледная луна плыла сквозь тонкую дымку облаков, похожая на бледный след памяти.

— Я всё ещё здесь, — прошептала она в пустоту.

Слова расселись по ночи и, возможно, были сказаны больше для себя, чем для тех, кто остался внутри: «Я — только я». Свобода стоила ей пустоты, и за это приходилось платить. За каждым решением шла цена: потерянные лица, потерянные дома, исчезнувшие имена.

Она села прямо на песок, закрыла глаза и впервые позволила себе выдохнуть, глубокий и долгий — как будто сдавала долг, накопленный годами напряжения. Завтра начнётся новая жизнь: снова фальшивая, снова под чужим именем, снова полная масок и расписаний, но — по её правилам. Она провела пальцем по линии на ладони, словно утверждая маршрут, и впервые за долгое время поняла: у неё есть люди, которые пойдут за ней, и это — маленькая победа.

Ночь сгладила контуры, и лишь ветер унес куда-то её слова. Она встала, стряхнула песок с одежды и пошла к дому — туда, где ждала карта, сигареты и команда, готовая двигаться дальше. Снаружи море продолжало свой монотонный счёт: волна — отбой; волна — прибой. Так и они: шаг — привал; шаг — потеря; шаг — жизнь.

…

Прошла неделя. Ночи в доме стали длиннее, как будто сами стены тянули время, чтобы дать людям пережить ещё одну бессонную смену ожидания и вины. Эмилия уже уснула — её дыхание ровное, как метроном, и в темноте спальни лицо казалось твердым и спокойным. Киллиан поцеловал жену в лоб и поднялся. В коридоре всё было приглушено: часы тихо тикали, лампа в прихожей отбрасывала узкий круг света на старый деревянный шкаф.

Киллиан стоял у этого шкафа и смотрел на ладонь — на линию, которую не мог прочитать ни один прорицатель. Он вытянул из ящика тот самый старый телефон: поцарапанный корпус, слегка стертый серийник, отдельная сим-карта — и в памяти одно единственное имя. Телефон пахнул табаком и временем. Он держал его так долго, что пластик отпечатался в пальцах.

Он не хотел набирать этот номер. Он обещал себе не делать этого. Но долг отца и та тяжесть на груди, что сковывала его уже несколько лет, перевесили гордость.

Он нажал клавишу вызова. В трубке зазвучал гудок — два, три, четыре. Сердце Киллиана билось громко и грубо; в голове перелистывались сцены, которые он старался стереть: взгляд дочери в ту ночь, когда она ушла; крики в гостиной; тишина после ухода.

На другом конце провода ответили. Голос был не тот, кого можно было назвать мягким: он был сухим, контролируемым, с лёгкой железной улыбкой, которую можно было услышать, даже если собеседник молчал.

— Найди её, — произнёс Киллиан, голос у него сорвался на середине слова.

Пауза. Только вдохи, ровные и спокойно уверенные. Потом, как будто сквозь тонкую улыбку:

— Вы ведь знали, что она не захочет, — сказал голос, в котором слышалась почти ленивое равнодушие.

Киллиан проглотил комок.

— Я знаю, — ответил он, — но она моя дочь. Ты должен хотя бы знать, где она.

Через телефон — тишина длиною в секунду, а Киллиан в этот миг видел её лицо, совсем-совсем на ощупь, и не мог понять, доколе он будет платить ценой обмана и молчания. Но голос человека в трубке не стал смягчаться.

— И ты, дядя, хочешь, чтобы я привёз тебе беглянку в цепях? — прозвучало едко, с издевкой.

Киллиан почувствовал, как по позвоночнику поползла ледяная дрожь. Он резко вдохнул и почти шепотом произнёс:

— Не смей. Я не прошу твоих методов. Я прошу… чтобы она вернулась. Живой.

Слова выползли из него с трудом; в кульминации не выдержал голос — в нём проступила дрожь от бессилия.

Ответ длился слишком долго для человеческого разговора. Потом мужчина говорил медленно, точно подбирая каждое слово, как будто это был не звонок, а сделка:

— У меня есть свои люди в Калифорнии. Я могу посмотреть. Но если я её найду и приведу к вам, — он сделал паузу, — она не будет рада, мистер Андрес.

Киллиан ухватился за это и, будто за спасительную соломинку, ответил жёстко:

— Переживёт. Просто… найди её, Виктор.

Имя произнеслось тихо, почти мольбой. Мужчина на другом конце не выдал ни одобрения, ни тонкой иронии, но в конце слышалось что-то, похожее на кивок:

— Хорошо. Я погляжу. Но помните: у каждого действия есть цена. Я попрошу кое-что взамен, простите за бестактность.

Линия загудела в момент, когда Киллиан положил телефон на ладонь и не решался оторвать взгляд от тёмного экрана. Он чувствовал себя предателем и в то же время — человеком, который совершил слабость ради дочери. У него внутри стоял раскат грома: ответственность, вина и надежда — все смешались в одну тяжелую комок.

За дверью, в тени коридора, стояла Луиза. Она услышала не только слова, но и тот шёпот, который остался после. Руки её непроизвольно поднялись к рту — жест, чтобы не выдать себя и одновременно попытка остановить бранную фразу, которая рвалась наружу.

«Твою мать!» — вырвалось у неё в голове, но голос она не подала.

Луиза знала, что этот звонок меняет правила игры. Она видела в глазах Киллиана не гордость человека, а испуг и пустоту. Она знала и ещё кое-что: что Виктор не делает ничего просто так. И та мысль, что он теперь «пойдет» на её поиски, заставляла кровь застыть в жилах.

Виктор?

Виктор Энгель?!

Телефонный звонок оборвался, оставив за собой лишь гулкое эхо в просторной комнате. Виктор небрежно, почти властно, положил трубку на полированный стол, а затем откинулся в своем массивном кожаном кресле. Он провёл рукой по волосам цвета платины, разметав их в легком беспорядке. В его движениях чувствовалась скрытая мощь, даже в таком простом жесте.

В массивном камине уютно трещал огонь, бросая пляшущие тени на стены и отражаясь в глубоком бордовом цвете вина в бокале, стоящем рядом с ним. На столе, среди идеально разложенных бумаг и блестящих дорогих ручек, лежало фото. С него на него смотрела Валерия. В белом платье, которое, по идее, должно было символизировать невинность, но на ней оно выглядело вызовом. Гордая осанка, чуть приподнятый подбородок, и взгляд… В ее глазах было больше стали, чем у большинства мужчин их рода, чем у многих его конкурентов. Непокорность. Дикость. Именно это его и притягивало.

— Маленькая ведьма, — пробормотал он, усмехнувшись, и в этой усмешке было больше восхищения, чем злобы. Он знал, что она узнала правду, и знал, как это ее разъест. — Конечно, Калифорния. Где же ещё? Мое маленькое, неуловимое сокровище.

Он нажал кнопку на рации, встроенной в подлокотник кресла. Механический голос отозвался почти мгновенно.

— Включите все связи на побережье, — приказал Виктор, его голос был низким, спокойным, но в нем звучала непреклонная решимость.

— На кого фильтр? — послышался вопрос.

— Женщина. Итальянская внешность. Возраст двадцать четыре. Имя неважно. — Виктор снова посмотрел на фотографию, его глаза сузились. — Если найдёте ту, кто говорит, как королева, а стреляет как наёмник — это она. У неё жучок, я буду по возможности передавать вам её передвижение, как только он активируется.

Виктор встал, взял бокал с рубиновым вином, его движения были медленными и изящными, и подошел к огромному панорамному окну, из которого открывался вид на огни ночного города. Ночь была тихая, необыкновенно спокойная, но это спокойствие было обманчивым, как затишье перед бурей. Он чувствовал ее, эту бурю, ее приближение. Она будет яростной, непредсказуемой, но он был готов.

— Я найду тебя, змейка, — произнес он тихо, словно в пустоту, но его слова были полны абсолютной уверенности, нерушимого обещания. — Даже не сомневайся. И когда найду… мы закончим то, что начали.